Рефераты

Курсовая: Политика военного коммунизма

Курсовая: Политика военного коммунизма

Санкт-Петербургский институт бизнеса и права

Нижневартовский филиал

Курсовая работа

тема:

«Политика

“военного коммунизма”»

выполнил:

Тарасова А.В.

проверил:

Чернов О.И.

Нижневартовск, 1999 г.

План курсовой работы:

ВВЕДЕНИЕ.. 3

А БЫЛА ЛИ АЛЬТЕРНАТИВА ВОЕННОМУ КОММУНИЗМУ?. 4

ПРАКТИКА И ИДЕОЛОГИЯ. 6

ПОЛИТИКА «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И ТРАНСПОРТ.. 14

ЭКОНОМИКО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ОБЩЕСТВА И

ВНУТРЕННЯЯ ЛОГИКА РАЗВИТИЯ ПОЛИТИКИ «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА». 18

СВЕРТЫВАНИЕ ПОЛИТИКИ «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И НАЧАЛО

ПОВОРОТА К НЭПУ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКЕ ПАРТИИ.. 24

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.. 26

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ

ЛИТЕРАТУРЫ: 28

ВВЕДЕНИЕ

В последние годы роль «военного коммунизма», которую он сыграл в нашей

экономике, вызывает особый интерес. И видимо, это не случайно. Сначала

публицисты, а за ними и историки обратили внимание на то, что ряд эле­ментов

командно-административной системы управления народным хозяйством восходит к

эпохе «военного ком­мунизма». За этим открытием последовали и «оргвыводы», и

«военный коммунизм» был объявлен источником практически всего зла, которого

немало было в нашей истории последних десятилетий.

Нередко приводят цифры падения промышленного производства в нашей стране к

1921 г., а затем добавля­ют: вот до чего довела страну политика «военного

коммунизма»! При этом зачастую обходят целый ряд обстоятельств. И то, что

па­дение производства началось после вступления России в первую мировую

войну, и уже накануне Октября стра­на оказалась на грани хозяйственной

катастрофы. И то, что по территории России прокатилась разрушительная

гражданская война, причинившая колоссальный ущерб народному хозяйству. И то,

что интервенты нещадно грабили страну. И, наконец, то, что среди советских

рес­публик к началу 1921 г. не было ни Финляндии, ни Польши, ни Прибалтики,

ни Грузии, ни Дальнего Во­стока, а ведь на этих территориях перед первой

миро­вой войной находилась значительная часть промышлен­ности России.

Обычно обходят и то, что само применение В. И. Ле­ниным термина «военный

коммунизм» было лишено ка­кого-либо пиетета, что в нем самом (кстати, впервые

употребленном А.А. Богдановым в 1916 г. применитель­но к экономике

европейских держав, втянутых в миро­вую войну) первоначально содержался

сугубо критиче­ский подтекст, который лишь с течением времени стал постепенно

утрачиваться. И только потом термин «во­енный коммунизм» стал официальным

обозначением определенной эпохи нашего хозяйственного развития.

А БЫЛА ЛИ АЛЬТЕРНАТИВА ВОЕННОМУ КОММУНИЗМУ?

Переосмысление, а точнее, более глубокое осмысление проблемы «военного

коммунизма» диктуется всей логикой изучения истории советского общества на

сов­ременном этапе. Слишком много, как оказалось, корней уходит в тот период,

слишком много вопросов, относя­щихся к нему, остаются без должных ответов. Но

не только исторический интерес движет нами. Заявляют о себе теоретические и

социально-философские аспекты данной проблемы. Как ни крути, но надо признать,

как это сделал О. Р. Лацис, что «военный коммунизм»— это первый опыт

социалистического хозяйствования и пер­вая историческая модель социализма в

нашей стране»[1], а следовательно, и в

мире. Как известно, этот опыт и эта модель, позволив Советской власти решить

краткосрочную, но судьбоносную задачу — защитить револю­цию и страну в ходе

гражданской войны, — обнаружили затем свою несостоятельность и ввергли

Советскую Рос­сию в такой кризис, из которого удалось выбраться поч­ти чудом —

крутым поворотом к НЭПу.

«Военный коммунизм» как историческое явление и как определенная социально-

экономическая и политиче­ская система многогранен. Правда, некоторые ставят

вопрос, а можно ли говорить о нем как о системе? По­лагаю, что можно и нужно,

хотя я не согласна с теми, кто полагает, что «военный коммунизм» с

неизбежно­стью вытекал из предоктябрьских доктринальных пред­ставлений В. И.

Ленина, большевиков о социализме как о военно-государственном социализме.

Чтобы разобрать­ся в теоретических основаниях «военного коммунизма» и. тем

самым дать ответ на вопрос, был ли он запрограм­мирован большевиками или

явился порождением суровой вынужденной необходимости, надо обратиться за­ново

к оценке экономической платформы большевиков в канун Октября, а затем ее

видоизменений и практики в первые месяцы социалистической революции. Здесь

важно иметь в виду постановку В.И.Лениным пробле­мы непосредственного и

опосредованного перехода к со­циализму. Как мне представляется, Ленин в общем

и целом вплоть до апреля 1918 г. исходил из возможности опосредованного

перехода России к социализму. Больше того, изучая посвященную теме «военного

коммунизма» литературу, я вынесла убеждение, что про­длись мирная передышка

после Бреста еще полгода - год — и Ленин уже тогда отказался бы от

общемарксистских взглядов на социализм как на бестоварную, без рыночную

систему общественного устройства.

Поэтому, когда ставят вопрос, была ли альтернатива «военному коммунизму», то

ответ на него требует, так сказать, двухуровневого подхода. В «военном

коммуниз­ме», несмотря на разруху и необходимость мобилизации и централизации

ресурсов страны, не было бы необхо­димости, если бы гражданская война не

помешала на­чать опосредованный, постепенный, без крутой ломки переход к

социализму. А вот когда дело дошло до граж­данской войны, до борьбы не на

жизнь, а на смерть, аль­тернативы ему уже не могло быть. Равным образом мне

представляется, что не было реальной альтернативы и продразверстке как

нейтральному звену всей военно-коммунистической системы. Можно сегодня

сколько угодно причитать по поводу тяжелейших последствии продразверстки, но

сохранение свободной торговли хле­бом не спасло бы, а погубило Советскую

власть. Для сопоставления посмотрим на опыт продовольственной политики

Колчака и Деникина. Они остались верны принципу свободной торговли (хотя

бе­логвардейские генералы не сумели наладить снабжения своих армий иными

методами, кроме открытого грабе­жа населения) и потерпели поражение. Этот

урок нель­зя игнорировать.

Нашим историкам еще предстоит полнее изучить объективные и субъ­ективные

предпосылки и факторы перехода к «военно­му коммунизму», а также основные

этапы его форми­рования. Более трудным является определение его идео­логии,

роли теоретических, доктринальных начал в их соотношении с историческими

обстоятельствами. В вопросе об оценке «военного коммунизма» как ошибочной

модели коммунистического строя я солидаризируюсь с В. П. Дмитренко. Он, на

мой взгляд, прав, когда ут­верждает, что в случае с этим историческим

феноменом теория шла вслед за практикой. То есть сначала, в основном в силу

суровых императивов гражданской войны, создали некую военно-политическую и

экономическую систему, а потом, увидев, ее сходство с некоторыми

основополагающими постулатами марксизма, сочли, что это и есть искомое —

социализм, а то и коммунизм. В этом-то и заключалась главная ошибка Ленина и

большевиков. Из нее проистекала и другая. Курс на про­должение военно-

коммунистической политики в мирное время. Как видим, в иллюзии, причем

опасные, могут впадать не только массы, но и целые партии и их

«мно­гоопытные» вожди. Как справедливо заметила Р. Люк­сембург в своей

«Рукописи - о русской революции», «опасность начинается тогда, когда нужду

выдают за добродетель...». Тем не менее вопрос о диалектике тео­рии и

практики в формировании «военного коммунизма» подлежит дальнейшему обсуждению

и разработке.

ПРАКТИКА И ИДЕОЛОГИЯ.

Ситуация, в какой оказалось наше постоянно перереформируемое государство не

может не вызывать инте­реса к так называемому «военному коммунизму» —

эко­номической политике Советского государства, проводив­шейся в годы

гражданской войны (1918—1920).

Объясняется это, в частности, тем, что ряд сторон этого феномена стал

характерен для административно-командной системы, сложившейся в конце 20-х

начале 30-х годов. В результате проблема «военного комму­низма» приобрела

принципиальное, концептуальное зна­чение. Особую остроту она получила в связи

с веду­щимися поисками истоков сталинизма, полемикой о «доктринальных»

причинах «деформации социализма».

Авторы ряда публицистических статей утверждают, будто в советской экономике

задачи и методы граждан­ской войны были изначальны, что большевики, взяв

власть в 1917 году, сразу стали строить коммунизм, «пусть пока и военный»

приступили к ликвидации товарно-денежных отношений, и все это делалось в

соот­ветствии с представлениями Маркса и Энгельса, согласно которым якобы

«социализм тут же начинается» по­сле победы революции, причем «военный

коммунизм» 1918—1920 гг. — это «классическая модель» социализма в их видении.

Не столь категоричны специалисты-историки. И в прошлом эти вопросы

обсуждались в советской и западной историографии. Дискуссии продолжаются и

ны­не. Объясняется это сложностью, противоречивостью явления. Не на каждый

вопрос можно дать однозначный ответ. Да и сами «творцы» «военного коммунизма»

его оценивали по-разному, в зависимости от их представлений о путях и методах

движения к социализму, коммунизму.

Освещение темы начну с констатации: под «воен­ным коммунизмом» имеется в виду

экономическая политика 1918-1920 гг., характеризовавшаяся крайней

централизацией управления народным хозяйством (главкизм), национализацией не

только крупной, но и средней, и частично мелкой промышленности,

государственной монополией на хлеб и многие другие продукты сельского

хозяйства (продразверстка), запрещением частной торговли и свертыванием

товарно-денежных отношений, уравнительностью в распределении на основе

классового пайка, милитаризацией труда. Перечисленные особенности

экономической политики того времени напоминали принципы, на основе которых,

по мнению марксистов, возникнет коммунистическое общество: отсутствие частной

собственности на средства производства, денег и товарно-денежных отношений,

равенство в распределении материальных благ. Но коммунизм, со­гласно учению

марксизма, предполагает высокоразвитую техническую базу и изобилие

материальных благ. «Коммунистические» же начала периода гражданской войны

возникали при отсутствии этих условий, насаждались административно-приказными

методами. Отсюда появившееся уже после перехода к нэпу название—«военный

коммунизм»

Был ли переход к этим началам попыткой сразу и непосредственно «ввести»

коммунизм?

Прежде всего, напомню известное положение осно­воположников марксизма о том, что

между капитализ­мом и социализмом лежит целый исторический период, - период

революционного преобразования одного общест­венного строя в другой, что

общество не может ни пере­скочить через естественные фазы развития, ни отменить

последние декретами. На первых порах в руки проле­тариата должны перейти лишь

основные средства производства (путем экспроприации капиталистов), частное же

мелкое производство пролетарское государ­ство должно будет переводить в

общественное не на­сильно, а посредством примера, оказывая ему помощь

[2].

Маркс и Энгельс считали, что при социализме уже не будет товарно-денежных

отношений, им на смену при­дет непосредственный продуктообмен. Этого взгляда

придерживался и Ленин. История показала утопичность этого подхода. Однако

основоположники марксизма, а также Ленин вовсе не предполагали, что отмена

товар­но-денежных отношений произойдет сразу, они считали, что это процесс,

который потребует длительного времени

Свершилась Октябрьская революция, но не с первых ее дней началась национализация

всей крупной промышленности. Предполагалась определенная постепенность с

использованием переходных мер. Такой мерой должен был стать рабочий контроль

над производством и рас­пределением. Политические противники большевиков да­же

обвиняли их в том, что они изменили своей програм­ме: мол, до революции были за

немедленную национа­лизацию всей частной собственности, за «введение»

социализма, а придя к власти, «позабыли» об этом требо­вании. В связи с этим

Ленин в конце декабря 1917 г. писал, что обыватели «повторяют пошлые измышления

о «введении социализма», которые они приобрели «пона­слышке», хватая обрывки

социалистического учения, повторяя перевирание этого учения невеждами и

полу­знайками, - приписывая нам, марксистам, мысль и даже план «ввести»

социализм. Нам, марксистам, такие мыс­ли, не говоря о планах, чужды. Мы всегда

знали, гово­рили, повторяли, что социализма нельзя «ввести», что между

капитализмом и социализмом лежит долгий пе­риод «родовых мук».

[3]

Кратковременный период «красногвардейской атаки на капитал» не был отказом от

постепенности преобра­зований. Он был ответом на ожесточенное сопротивление

капиталистов, пытавшихся саботажем парализовать экономическую жизнь Советской

республики. И как только саботаж был сломлен и перед страной после Брестского

мира открылась перспектива мирного строи­тельства. Ленин предложил программу

дальнейших пре­образований экономики. В основе ее — та же идея постепенности.

Суть ее: обуздание мелкобуржуазной стихии, борьба с уравниловкой, направление

развития частного капитализма в русло государственного капитализма,

по­степенное расширение социалистического уклада в эко­номике.

Партия продолжала придерживаться взглядов ос­новоположников марксизма на

социализм, как на об­щество не товарно-денежных отношений, которые будут

отмирать лишь в переходный период. Видимо, на этом основании в публицистике

утверждается, что сразу по­сле Октября был взят курс на отмену товарно-

денеж­ных отношений, отмену денег. В действительности ставилась задача

укрепления расстроенного в годы первой мировой воины финансового хозяйства

страны. И прог­рамма партии, принятая в марте 1919 г., хотя и исходи­ла из

задачи продолжать «замену торговли планомер­ным, организованным в

общегосударственном масштабе распределением продуктов», в то же время

указывала:

«В первое время перехода от капитализма к коммуниз­му, пока еще не

организовано полностью коммунисти­ческое производство (выделено мной) и

распределе­ние продуктов, уничтожение денег представляется невозможным». А

через два месяца в мае, Ленин воз­вращается к этому вопросу и разъясняет,

почему рево­люция не «отменила» деньги, почему социалисты даже не ставили такую

задачу: для этого нет условий «Мы говорим: пока деньги остаются, и довольно

долго оста­нутся в течение переходного времени от старого капи­талистического

общества к новому социалистическо­му».

Таким образом, планы партии вовсе не преследова­ли задачу «ввести» социализм.

Правда, «левые» комму­нисты считали возможным сделать это с «сегодня на

завтра», требовали в кратчайшие сроки обобщить все производство, ввести

уравнительность, свертывать то­варно-денежные отношения, форсировать отмену

денег. По существу, это и была программа «военного коммунизма», хотя тогда

она так не называлась. Как извест­но, партия отвергла левокоммунистическую

программу и приняла ленинскую стратегию, обоснованную в «Оче­редных задачах

Советской власти».

Многочисленные меры, проводившиеся в народном хозяйстве весной—летом 1918 г.,

после заключения Брестского мира, являлись первыми шагами в осущест­влении

этой стратегии: разработка государственного бюджета в расчете на укрепление

денежной системы; покрытие расходов государства доходами, введение элементов

хозрасчета. Велись переговоры (правда, безре­зультатные) с промышленниками о

создании смешанно­го госкапиталистического треста. Были разработаны принципы

предоставления концессий иностранным предпринимателям. «Условия наших

концессий таковы,— отмечал Ленин 24 мая 1918 г. — что ничего кроме поль­зы

для нас не получится...».

Ретроспективно в 1921 г. Ленин так определил взя­тый тогда курс

преобразований экономики: «Мы пред­полагали, что обе системы—система

государственного производства и распределения и система частноторгового

производства и распределения—вступят между со­бой в борьбу в таких условиях,

что мы будем строить государственное производство и распределение, шаг за

шагом отвоевывая его у враждебной системы».

Конечно, теоретические и законодательные установ­ки не реализовывались в

«чистом» виде. В жизни все было сложнее, неоднозначнее. Условия острейшей

классовой борьбы заставляли прибегать к мерам приказно­го характера уже в это

время. Примером могут служить майские декреты 1918 г., провозглашавшие

«продоволь­ственную диктатуру)»,— запрещалась свободная торговля хлебом,

крестьян обязывали сдавать хлебные излишки государству по твердым ценам,

создавались рабочие продовольственные отряды для выявления и реквизиции

излишков. Но тут уже вмешался такой фактор, как на­двигавшийся голод.

Развернувшиеся в широких масштабах лета 1918 г. интервенция и гражданская

война создали новую ситуацию, вынуждавшую применять формы, методы, и иные

решения экономических задач в соответствии с требованиями войны. «Мы

приноравливались к задачам войны», — позже констатировал Ленин (стали

применяться военноцентралистские методы управления, внеэкономические меры

мобилизации продовольственных, сырьевых, топливных ресурсов, пайковое

распределение милитаризация труда — все то, что составило систему «военного

коммунизма». В ситуации страны, оказавшейся на положении «осажденной

крепости» подобные методы решения насущных задач были неизбежны. Им просто не

было альтернативы. Об этом свидетельствует и история ряда буржуазных

государств, находившихся в экстремальных военных условиях. Наиболее

характерна в этом отношении Германия периода первой мировой войны, когда

неимоверно усилилась централизаторская директивная роль государства.

Вспомним, что в России в конце 1916 г. была введена своего poда разверстка и

запрещена свободная тор­говля зерном. В марте 1917 г. Временное

правительст­во установило хлебную монополию и ввело карточки на хлеб и другие

продовольственные продукты. Другое дело, что буржуазные государства в отличие

от Совет­ского не вторгались в отношения капиталистической соб­ственности,

сохраняли в неприкосновенности буржуазные производственные отношения.

В свете марксистских представлений о социализме (общество без товарно-

денежных отношений, без денег и т. д. ) советские законодательные акты о

национализации промышленности, отменявшие частную торговлю, суживавшие

товарно-денежные отношения, рассматрива­лись сквозь призму их

«социалистичности», как идущие в направлении к социализму. Сказалась и

живучесть взглядов «левых» коммунистов. Их фракция в партии была распущена,

но носители этих взглядов остались. Более того, практика как бы подтверждала

их правоту. Чем дальше, тем больше усиливались процессы нацио­нализации

промышленности, натурализации заработной платы, свертывания частной торговли.

Получалось, что практически осуществлялось то, о чем в свое время го­ворили

«левые» коммунисты.

Воодушевленные иллюзией, будто переход к социа­лизму, коммунизму — это дело

сегодняшнего дня, многие партийные и советские деятели соответствующим

обра­зом трактовали ряд положений и Программы партии, принятой на VIII съезде

РКП (б). Так, положение Прог­раммы о проведении мер, «расширяющих область

безденежного расчета и подготавливающих уничтожение денег», рассматривалось

как указание на необходимость уже сейчас держать курс на отмену денег. Между

тем смысл этого положения программы был другой: отмена денег—это задача на

перспективу. Не случайно Ленин в мае 1919 г., спустя два месяца после

принятия Прог­раммы, со всей решительностью и категоричностью го­ворил о

невозможности уничтожить деньги, что они еще долго останутся.

И все же в условиях деформированной экономики идея социалистичности

«отмирания денег» оказывала определенное влияние на процессы в области

финансо­вой политики, да и на саму идеологию.

Как пример влияния войны на идеологию и практи­ку можно рассматривать

милитаризацию труда. В Прог­рамме партии о милитаризации еще ничего нет. Здесь

по вопросу о мобилизации рабочей силы упор сделан на роль в этом

профессиональных союзов, на перевоспита­ние масс, на воспитание

социалистической дисциплины. В тезисах же ЦК РКП (б), принятых к IX съезду

пар­тии (март 1920 г.), уже появляется следующее положе­ние: «В переходной

стадии развития в обществе, отяго­щенном наследием самого тяжкого прошлого,

переход к планомерно организованному общественному труду не­мыслим без мер

принуждения как в отношении к пара­зитическим элементам, так и в отношении к

отсталым элементам крестьянства и самого рабочего класса. Ору­дием

государственного принуждения является его воен­ная сила. Следовательно, элемент

милитаризации труда в тех или других пределах, в той или иной форме неиз­бежно

присущ переходному хозяйству, основанному на всеобщей трудовой повинности».

[4]

Как оценивался «военный коммунизм» вождями пар­тии? Начну с Ленина. Его

подходы в осмыслении этого феномена были различны, одни—в годы гражданской

войны, т е. тогда, когда эта политика проводилась, дру­гие— после гражданской

войны. В работах Ленина 1918—1920 гг.—статьях, докладах, выступлениях—мы не

«найдем ни одного высказывания, которое дало хотя бы малейший повод считать,

что он в это время разде­лял иллюзии, будто экономическая политика имеет

целью переход к коммунизму и что страна уже вступает в коммунизм. Приведу

лишь несколько его высказыва­ний конца 1919 и 1920 гг. когда «военный

коммунизм» уже сложился в определенную систему.

Декабрь 1919 г.: «Мы думаем, что сейчас вводить со­циалистический порядок мы не

можем — дай бог, что­бы при наших детях, а может быть, и внуках он был

установлен у нас»[5] « Если название

«коммунистиче­ская партия» истолковать так, как будто коммунистиче­ский строй

осуществляется сейчас, то получится вели­чайшее извращение и практический вред,

сводящиеся к пустейшему бахвальству».[6]

Февраль 1920 г.: «Переход к социализму—это самая трудная задача, и он займет

много лет, а внутри пере­хода «наша политика распадается на ряд еще более

мелких переходов».

Октябрь 1920 г.: «Поколению, воспитанному в капита­листическом обществе, еще не

суждено создать общест­во коммунистическое».

[7]

Но кончилась гражданская война. Страна перешла к НЭПу и Ленин, осмысливая

предыдущую политику, рас­сматривает ее уже в двух аспектах. С одной стороны как

вынужденную, как следствие войны и разорения. С другой — как нацеленную в

известной мере в будущее. Эта политика, говорил он, «до известной степени

пред­полагала — можно сказать, безрасчетно предполагала, — что произойдет

непосредственный переход старой рус­ской экономики к государственному

производству и рас­пределению на коммунистических началах... Не могу сказать,

что именно так определенно и наглядно мы на­рисовали себе такой план, но

приблизительно в этом духе мы действовали»[8]

. На этом пути партия потерпела тяжелое экономическое поражение.

[9]

Высказывания Ленина, относящиеся к двум периодам (1919—1920 гг. и 1921—l922 гг.

на первый взгляд про­тиворечивы. Одни говорят только о вынужденности

эко­номических мер, другие — о расчетах на переход к ком­мунистическому

производству по распределению. Если рассматривать высказывания Ленина в сумме,

не противопоставляя одни другим, то суть проблемы, на наш взгляд, сводится к

следующему: чрезвычайные экономи­ческие меры, составившее систему «военного

коммуниз­ма», определялись нуждами войны, но объективно они не только

закрепляли н защищали социалистические за­воевания Октября, во и осуществляли

лобовую атаку капитализма, как бы форсировали переход к социализ­му. «...Мы с

налету, на гребне энтузиазма рабочих и крестьян, захватили необъятно много.. .»

[10], —отмечал Ленин.

Н. И. Бухарин, являвшийся весной 1918 г. одним из лидеров «левых» коммунистов, в

последующее время гражданской войны по существу оставался на «левых» позициях.

В изданной в 1920 г. книге «Экономика пере­ходного периода» он теоретически

обосновывал полити­ку тех лет как направленную к коммунизму. После пе­рехода к

нэпу он уже более трезво оценивал ее: «Воен­но-коммунистическая политика,—

говорил он в 1925 г.,— имела своим содержанием раньше всего рациональную

организацию потребления... Эту историческую роль си­стема военного коммунизма

выполнила».[11]

Так же оценивал «военный коммунизм» Л. Б. Каменев. На IX Всероссийском съезде

Советов в 1921 г. он говорил: «Мы вынуждены были превратить Россию в

укрепленный лагерь и разрешать все вопросы хозяйства с точки зрения фронта, а

не с точки зрения правильных хозяйственных расчетов. У нас был тогда

единственный расчет—победить врага».[12]

Л Д. Троцкий в ряде выступлений начала 20-х го­дов оценивал «военный коммунизм»

как «режим осаж­денной крепости», все его составные части определялись

необходимостью сломать сопротивление контрреволю­ции и отстоять Советскую

власть.[13] В изданной в 1923 г. брошюре

Л. Д. Троцкий ответил и на такой вопрос: «Не надеялись ли мы перейти от

военного коммунизма к со­циализму без больших хозяйственных поворотов,

потря­сений и отступлений, т. е. по более или менее прямой восходящей линии?

Да,— писал он,— действительно, в тот период мы твердо рассчитывали, что

революционное развитие в Западной Европе пойдет более быстрым тем­пом. Это

бесспорно». Предполагалось, что если евро­пейский пролетариат возьмет власть,

то он «поможет нам технически и организационно и, таким образом, даст нам

возможность путем исправления и изменения методов нашего военного коммунизма

прийти к дейст­вительно социалистическому хозяйству. Да, мы на это надеялись».

[14]

Нельзя согласиться с авторами, утверждающими, что будто бы сам Ленин признавал,

что «военный коммунизм» был ошибкой. Нет, не так однозначно Ленин оценивал эту

политику. По его словам, в тех условиях «в основе эта политика была правильна».

[15] « Меньшевики, эсеры, Каутский и К" ставили нам в вину этот «военный

коммунизм». Его надо поставить нам в заслугу»

[16], он был «условием победы в блокированной стране, в осажденной крепости»

[17]. «Не в том дело, что была экономи­ческая система, экономический план

политики, что он был принят при возможности сделать выбор между той и другой

системой. Этого не было».[18]

Не об ошибочности «военного коммунизма» говорил Ленин, а о том, что в ходе

его осуществления были до­пущены серьезные ошибки. Это, конечно, не одно и то

же. В 1922 г., осмысливая предыдущий этап экономиче­ской политики, Ленин

подчеркивал мы «очень много погрешили, идя слишком далеко, мы слишком далеко

зашли по пути национализации торговли и промышленно­сти, по пути закрытия

местного оборота мы меры не соблюли», «мы зашли дальше, чем это теоретически

и политически было необходимо», «был целый ряд преувеличений».

Итак, в «военном коммунизме» нужно различать то, что было неизбежно,

необходимо, диктовалось условия­ми войны и не имело альтернативы, и то, что

определя­лось иллюзиями теоретической мысли, субъективными взглядами

ПОЛИТИКА «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И ТРАНСПОРТ

Как уже было отмечено выше, В. И. Ленин расценивал «военный ком­мунизм», во-

первых, как вынужденную меру, благодаря которой, несмотря на всю ее

жестокость, удалось отстоять независимость советской республики, во-вторых,

как ошибку, которую нужно было исправить.

Если преж­де делался упор на первой ленинской оценке этой по­литики, то

теперь «военный коммунизм» нередко представляется чуть ли не исторической

моделью социализ­ма, которая-де оказалась сплошной ошибкой, а потому и

несостоятельной. На мой взгляд, и та и другая точки зрения односторонни,

находятся в противоречии с ди­алектической, неоднозначной оценкой политики

«военного коммунизма», данной В. И. Лениным.

Представляется, что неправы те авторы, которые счи­тают «военный коммунизм»

деятельностью большевиков, направленной на реализацию идей Маркса о

коммуни­стической формации, приведшей к катастрофическим ре­зультатам.

Во-первых, неправомерно винить «военный комму­низм», как это иногда делается,

в падении производства за 1913—1920 годы. Необходимо учитывать, что снача­ла

экономика России понесла весьма ощутимые удары в результате первой мировой

войны. Далее развал про­должался при Временном правительстве и только затем

последовала Октябрьская революция, приведшая к сме­не владельцев

собственности. И лишь после всех этих событий начинаются разрушения периода

гражданской войны. Кстати, гражданская война — вовсе не синоним политики

«военного коммунизма». Война — это всегда разрушения на территории, где

ведутся боевые действия, и винить ту или иную политику — неправомерно. А

ес­ли обратиться к состоянию транспорта, то стоит посчи­тать, сколько русских

судов было угнано за рубеж, про­дано другим странам, сожжено на речных путях.

Из одной только Одессы французские интервенты увели 120 судов. Только в

Чусовую Колчак согнал 200 судов, выпустил 200 тыс. пудов керосина, поджег

его и огненной стихией уничтожил флот до основания. Если посмот­реть, сколько

паровозостроительных заводов оставалось на территории Советской России, то

сразу станет понят­ным, что увеличить выпуск паровозов Советское госу­дарство

не могло, материальных возможностей для это­го просто не имелось.

Во-вторых, нельзя согласиться и с тем, что действия Советского правительства

в годы войны представляли собой попытку ввести в практику непосредственно

ком­мунистические начала. Так, в числе «коммунистических» декретов иногда

называют декреты о национализации торгового флота и железнодорожного

транспорта, при­нятые еще до начала гражданской войны. Необходи­мость такой

меры признавалась большевиками и, кста­ти, другими социалистами еще до

революции, а ныне признается и многими капиталистическими странами, которые

национализировали наиболее важные средства транспорта. Единство позиций

достаточно различных по­литических сил в этом вопросе вызывается тем, что на

транспорте границы собственности «технологически» ло­маются раньше, чем в

любой другой отрасли экономи­ки. Ведь именно Россия, которую заслуженно

называли военно-феодальной, была первой в мире страной, кото­рая еще в 1869 г

установила бесперегрузочное товарное сообщение между отдельными группами

железных до­рог, принадлежавшими разным собственникам. В 1889 г. такой

порядок был введен на всей территории страны, на всей сети железных дорог,

чем и была обеспечена их технологическая целостность. В дореволюционное время

функционировало МПС, осуществлявшее централизован­ное управление железными

дорогами. Оно утверждало тарифы на перевозку грузов и пассажиров, наблюдало

за организацией перевозок и технической политикой на железнодорожном

транспорте, устанавливало общие технические условия на постройку железных

дорог, ут­верждало их уставы. Так что национализация являлась естественным

завершением этой прогрессивной тенден­ции. И большевики, отстаивавшие

необходимость обоб­ществления транспортных средств, защищали не столько

коммунистические идеалы, сколько руководствовались технико-экономической

целесообразностью

Вместе с тем нельзя забывать, что после Октябрь­ской революции против

национализации выступили прежние владельцы частных дорог и служащие правлений

казенных дорог. Кроме того, национализация была неправильно воспринята рабочими

транспортных пред­приятий. Речники, моряки, железнодорожники действо­вали по

принципу: «Урал — уральцам», «Волга—вол­гарям», создавали на дорогах и

пароходствах свои ко­митеты, отстаивали групповые интересы. На железных дорогах

были образованы свои самостоятельные Советы, как органы хозяйственного

управления железными до­рогами, последовательно действовали Викжель

(Все­российский исполнительный комитет железнодорожного профессионального

союза), Викжедор (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников).

Таким образом, на железных дорогах утверждался своеобраз­ный

анархо-синдикализм. Более того, транспортники противопоставляли свои выборные

организации государ­ственным органам управления. И правительство Лени­на в

первые послереволюционные месяцы вынуждено было пойти на уступки транспортным,

рабочим, согла­сившись на самоуправление транспортных предприятий и выборность

коллегий, хотя Ленин неоднократно под­черкивал необходимость для железных дорог

жесткой централизации. Ленин критиковал попытки «социализа­ции» флота,

предпринимавшиеся во многих пароходст­вах. Он говорил: «Задача

социализма—переход всех средств производства в собственность народа, а вовсе не

в том, чтобы суда перешли к судовым рабочим, бан­ки к банковским служащим. Если

такие пустяки люди всерьез принимают, то надо национализацию отменить».

[19]

Как оценить эту политику? Как соответствующую «социалистическому идеалу» или,

напротив, как отход от идей Маркса? На деле установление самоуправления на

транспорте и выборность коллегий железнодорожни­ков на местах, а не

назначение органами Советской вла­сти были шагом назад по сравнению с

дореволюцион­ным временем, когда действовало МПС. Однако эта мера была

единственно правильной, так как, благодаря ей, уже в непродолжительное время

можно было убедить рабочих в том, что такой метод управления транспортом

парализует его работу. Самоуправление и коллегиаль­ность порождали

местнические тенденции и расхлябан­ность, нарушали хозяйственные связи,

дисциплину, график движения поездов. И только после этого «наглядного» урока

Советское правительство постепенно усиливает централизацию управления и

вводит на транспорте единоначалие. Коллегиальное управление водным

транспортом было отменено постановлением СНК от 25 мая 1920 г., т. е. уже на

завершающей стадии гражданской войны

Политику «военного коммунизма» иногда связывают с отменой денег и видят в

этом осуществление, идей Маркса о бестоварной природе социализма. Однако это

утверждение представляется излишне категоричным, что можно подтвердить

данными об организации работы транспорта в те годы. Конечно, в ходе войны

произошло сужение сферы действия товарно-денежных отношений Многие массовые

грузы перевозились бесплатно, но и то только с 1920 г., т. е. с тех пор,

когда хозяйство было окончательно подорвано Определенная часть грузов в

течение всей гражданской войны перевозилась за плату. При этом плата за

перевозки осуществлялась по систе­ме дифференцированных тарифов,

применявшихся еще в дореволюционное время. В ходе войны, а именно с 1 июля

1920 г., эта тарифная система была упрощена, однако не отменена, хотя еще в

январе был принят дек­рет об упразднении Народного банка.

Спрашивается, если большевики совсем отказались от действия товарно-денежных

отношений, зачем было думать о тарифной системе? Ведь платность перевозок

отменялась совсем только через год после упразднения Народного банка—с января

1921 г. Как понять эти дей­ствия Советского правительства? Как стремление

воплотить идею Маркса о несовместимости товарного хозяйства с социализмом или

как отчаянную попытку в не­выносимо трудных условиях найти выход из

трудностей? Как известно, с марта 1921 г. с переходом к нэпу платность была

восстановлена. Именно непоследовательность этого шага, так же, как и

допущение самоуп­равления на транспорте в первые послереволюционные месяцы,

перекосы в национализации, а они, конечно, имели место, принятие декрета об

упразднении Народ­ного банка при сохранении платности перевозок, хотя и не

для всех грузов, говорят о том, что законченной концепции «военного

коммунизма» у партии Ленина не су­ществовало. Многое из того, что было

приписано ей позже в порядке обобщения событий тех лет, проводи­лось в

поисках выхода из складывающейся ситуации.

В современных публикациях период «военного ком­мунизма» рисуется сплошной

черной краской, привед­шей к катастрофическим результатам. Между тем на

транспорте, от работы которого зависел успех войны и который подвергался

разрушениям той и другой вою­ющей стороной в первую очередь, имелись даже

опре­деленные организационные достижения, обусловившие, например, некоторое

улучшение технико-экономических показателей транспортных средств. Здесь

следует на­звать создание Высшего Совета по перевозкам, осуще­ствлявшего

планирование; проведение в условиях вой­ны Межведомственного совещания для

рационального распределения перевозок между железнодорожным и речным

транспортом (для чего проводились расчеты различных вариантов доставки и

выбирались наиболее экономичные). В те годы были организованы

распреде­лительные продовольственные базы в Арзамасе. Вологде, Рязани,

Ряжске, Орле, что позволило избежать мно­гих встречных перевозок и обеспечить

экономию транс­портных средств. Тогда же отказались от установления маршрутов

следования топлива самими заготовителями дров: эта функция была передана

исключительно НКПС. Такой порядок установления маршрутов следования поз­волял

учитывать пропускные способности транспортных линий, устранять излишние

пробеги, более рационально использовать вагоны и паровозы, что имело важное

зна­чение в условиях их острой нехватки.

В числе мер по рационализации использования транспортных средств следует

назвать маневрирование по­движным составом (паровозами, вагонами,

автомобиля­ми), его переброску из района в район в зависимости от ситуации на

фронте, что в условиях частной собственно­сти невозможно. Организация

продовольственных пере­возок в бассейне Волги была передана в руки Волгопрода

— Волжской транспортной комиссии, которая заменила многочисленные конторы.

Отделения Волгопрода выполняли задачу перевалки и переотправки

продо­вольствия в пункты потребления. Такой порядок пере­возок позволил

увеличить их объем. В 1918—1920 г.г. были приняты меры к объединению и

улучшению рабо­ты гужевого транспорта: организовывались государст­венные

обозы, привлекались ведомственные, применя­лись меры содействия развитию

легкового извоза на гу­бернских, уездных и проселочных дорогах.

Некоторые современные публицисты считают, что си­стема рабочего

самоуправления, важнейшим элементом которой изображают рабочий контроль, себя

не оправ­дала. Но, во-первых, рабочий контроль вводился до на­чала

гражданской войны и он не являлся составляющей «военного коммунизма». Во-

вторых, рабочий контроль и самоуправление не одно и то же. Ленин мыслил

рабочий контроль как переходную меру, необходимую для ис­пользования

буржуазных специалистов в новых услови­ях. На практике этому

воспрепятствовали две силы: ра­бочие и буржуазия. Последняя не подчинилась

больше­викам, а рабочие, как и транспортники, неправильно поняли

национализацию и свои групповые интересы по­ставили выше общенародных.

Поэтому этот конфликт, на наш взгляд, следует рассматривать не как

под­тверждение тезиса о гибельности политики «военного коммунизма», а как

проявление несовместимости инте­ресов двух классов, которые Ленин предполагал

взаимоувязать, сочетая борьбу и сотрудничество. На деле же один из них

(буржуазия) отчаянно сопротивлялся, а другой (рабочий класс) испытывал

нетерпение.

ЭКОНОМИКО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ОБЩЕСТВА И

ВНУТРЕННЯЯ ЛОГИКА РАЗВИТИЯ ПОЛИТИКИ «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА»

При проведении политики, впоследствии названной военным коммунизмом,

большевикам пришлось столкнуться и с рядом противоречий в концепциях, которые

существовали к этому времени. Так, вряд ли можно было примирить два

общеизвестных тезиса - введение самоуправления вооруженного народа и

установление государственного контроля с целью проведения социалистических

преобразований. Вспомним, что у В. И Ленина в работе «Государство и

революция» в качестве исторической аналогии была избрана Парижская коммуна.

Но Россия по своим размерам, экономическим условиям и ряду других параметров

была несопоставима с Коммуной. И логика подтолкнула большевиков к решению

отказаться от идеи прямого самоуправления, использовать в управленческой

структуре страны иерархический принцип, ко­торый больше подходил для такого

огромного объекта управления.

Другим противоречием, которое неизбежно возника­ло, являлось несоответствие

идеи политической свободы идее экономического равенства. В нищей, разоренной

стране воплотить идею экономического равенства можно было только через

ограничение политической свободы, мало того, через политическое насилие. И

это политиче­ское насилие нельзя было ограничить рамками воздей­ствия только

на крупную буржуазию. Условия разрухи заставляли во имя экономического

равенства распрост­ранить ограничения политической свободы и на другие слои

населения. Так логика событий заставила заменить идею демократии при

использовании насилия против эксплуататорских слоев на политическое насилие в

от­ношении достаточно широких кругов населения.

И третье противоречие, свойственное тому времени. Большевики считали себя

верными сторонниками К. Маркса, стремились точно следовать его идеям. Н И.

Бухарин на VIII съезде партии заявил: «Мы ни на йоту, ни на один волосок не

отступаем от Маркса». Но разве сама революция в стране, мягко говоря, не

самой экономически развитой, не являлась отступлением от Маркса? А если так,

то, значит, далее нельзя было сле­довать по Марксу. Но это поняли не сразу и

далеко не все. Потребовалось время и мучительный опыт. В ре­зультате в

послеоктябрьское время приходилось отказы­ваться от одних социалистических

идей в пользу других. Отказ этот был не результатом чьей-то злой воли, а

вы­нужденным шагом. Противоречия в концепциях нельзя было разрешить в

конкретных исторических условиям иначе как путем возобладания упрощенного

подхода.

В экономической области, также сказались предпо­сылки, которые подтолкнули к

идее «военного коммуниз­ма». Империалистическая война, разруха, две

револю­ции привели к параличу товарной экономики. Товарно-денежные отношения

сворачивались. Как остановить разруху, как накормить людей? Соблазнял простой

от­вет - ввести карточки, а затем всеобщее нормирование. Можно ли за это

осуждать то время, когда и сейчас, имея за спиной уроки исторического опыта,

мы все же были вынуждены прибегнуть к этой мере в перестроечный период. Итак,

ввели кар­точки, всеобщее нормирование, и, естественно, настроения

революционной романтики не могли не подтолкнуть к сравнению с идеями Маркса о

бестоварной экономике. Экономическая разруха приводила к парадоксальному

выводу, что можно перекинуть мост к социализму. И мостом к социалистической

бестоварной экономике будет тотальное государственное регулирование. Опять мы

сталкиваемся с логикой событий, которая предопредели­ла этот, а не иной путь.

Логика экономических мероприятий в условиях упрощенного метода преодоления

концептуальных про­тиворечий неизбежно приводила к определенным поли­тическим

противоречиям. Вряд ли кто будет отрицать тот факт, что военно-политический

характер Советской власти в период «военного коммунизма» был обусловлен

остротой классовой борьбы, гражданской войной и хо­зяйственной разрухой того

времени. Но наступает мо­мент, когда государство начинает развиваться, имея

определенную автономию от социально-экономической ситуации. Вспомним, что еще

В. И. Ленин в работе «Го­сударство и. революция» приводил цитату Ф. Энгельса

о том, что государство получает известную самостоя­тельность по отношению к

борющимся классам в тот момент, когда достигается равновесие классовых сил.

Между тем развитие событий привело к появлению ие­рархической структуры

управления в масштабах целого государства. Всеобщее регулирование и

нормирование осуществилось через громадные управленческие струк­туры. А

проведенная национализация создавала пре­красную экономическую базу для

функционирования данной системы. Обезличенная государственная собст­венность

естественно приводила к обезличке в экономи­ке и создавала прекрасные условия

для появления целому армии управленцев.

Важно отметить, что в это время в экономической теории господствовала идея

безусловного преимущества крупного хозяйства перед мелким как в

промышленно­сти, так и в сельском хозяйстве. В результате возникали и

теоретические предпосылки для создания соответству­ющей системы управления.

Сложилась громадная пира­мида управления сверху вниз, от наркома до

последнего рабочего-крестьянина, через бесчисленные этажи власти .в виде

главков, отделов и так далее. И все это основывалось на государственной

собственности Сейчас можно осуждать, критиковать, указывая на неэффективность

подобного принципа управления. Но тогда все это вы­глядело разумным и

естественным.

Здесь следует сделать небольшое отступление теоре­тического характера. Для

анализа механизма функцио­нирования подобной системы управления в конкретных

исторических условиях России нужно разделить поня­тие власти и политики.

Власть неадекватна политике. Не претендуя на всеобъемлющее определение,

власть можно рассматривать как оперативное вмешательство, которое в ряде

случаев способно вступать в противоре­чие с объективными тенденциями и

препятствовать их развитию. Политика же — это в первую очередь осуще­ствление

долговременной функции регулирования. По­литика регулирует взаимоотношения, в

том числе вза­имоотношения индивида и производства. Успех той или иной

политики заключается в умении урегулировать ин­тересы различных социальных

слоев за счет достижения взаимоприемлемого компромисса. В результате на

определенном этапе исторического развития крупные произ­водственные структуры

отражают крупные государствен­ные структуры.

Подобные крупные структуры могут играть роль ком­пенсирующего фактора, но

только за счет подавления индивида. Крупное производство приводит к

специали­зации, дроблению операций труда, который утрачивает индивидуальный

смысл и не может способствовать гар­моничному развитию человека. Крупное

производство требует создания многозвенной структуры управления. В результате

производитель отделен от управленческих» решений. Управленческие структуры

обособляются в от­дельную социальную группу, чьи интересы подчас противоречат

интересам других групп. Создается громозд­кая система, в которой индивид не

может играть глав­ную роль, он обособляется и становится лишь винтиком

громадного механизма. В итоге крупное машинное про­изводство, рожденное

индустриальным этапом развития, вне зависимости от типа общественно-

политического уклада не может адекватно способствовать развитию ин­дивида.

Нельзя забывать, что в России к 1917 году сложился именно такой

технологический уровень производства, который подталкивал к подобному ходу

развития. Рос­сия отличалась большой концентрацией производства, и на больших

заводах, кроме директора, были инженеры, технологи, мастера и так далее.

Рабочий был отчужден не только от собственности, но и от функций управления.

В этой связи с точки зрения привлечения рабочего к управлению национализация

носила формальный характер. В силу технологических особенностей производства

рабочий и на национализированном предприятии не мог ежечасно и ежеминутно

участвовать в управлении. Он продолжал быть отчужденным от функций

управления, которые оказывались в руках управленче­ской структуры.

Необходимо отметить, что в условиях индустриально­го этапа развития добиться

социальной стабильности возможно двумя путями. Первый путь—это когда

госу­дарство берёт на себя регулирование всех абсолютно процессов, объясняя

подобное стремление необходимо­стью быстрее решить задачи ускоренного

общественного развития

Некоторые государства XX века начинали свою деятельность с объявления

ускоренного развития в качест­ве главного приоритета, что обещало им занять в

буду­щем лидирующее место в мире. В таком случае произ­водственные структуры

оказываются подчиненными го­сударственным, а интересы индивида отодвигаются

на последний план, а затем полностью игнорируются и при­носятся в жертву

главному приоритету, достижение ко­торого берет на себя государство.

Государство, оправ­дывая свои действия высокими мотивами (идея нацио­нального

превосходства, форсированное построение не­виданного ранее общества и т. д.),

уже не регулирует взаимоотношения между другими элементами общества а

вмешивается в них на каждом шагу. Для производст­венной деятельности

создаются планы-директивы, сводятся до минимума или уничтожаются

саморегулирую­щиеся механизмы в экономике (рыночные отношения). Как

результат, политика теряет свою главную функцию регулирования и разработки

стратегии развития, низ­водится до уровня осуществления оперативного

вмешательства, которое, как указывалось выше, может дейст­вовать в

противоречии с объективными тенденциями развития. На этом пути государство

становится на путь тотального контроля. Общественные структуры не могут

сбалансированно развиваться и, как следствие этого вместо форсированного

развития происходит все боль­шее отставание, растет социальная напряженность.

Второй путь—это создание государства, которое регулирует отношения в

обществе, но не вмешивается в них и не берет на себя функций тотального

контроля. Кроме того, индивид получает возможность достичь определенной

степени свободы. Одним из официальных приоритетов общества становится не

только производст­во, но и развитие социальных гарантий для существования

человека. Государственные структуры не подавляют производственную сферу, а

взаимодействуют с ней на паритетных началах. Это не означает, что такое

государство является искомым идеалом. Крупные структуры сохраняются и в

производственной и государственной сфере, что ограничивает гибкость

общественного разви­тия, а также не позволяет полностью преодолеть

отчуж­дения работника от функций управления. Однако по­добная модель развития

создает предпосылки для дальнейшей эволюции при вступлении общества на новый

технологический уровень.

В России к 1917 году технологический уровень предполагал противоречия,

которые нельзя было разрешить в тогдашних условиях. Голод, гражданская война,

стремление к экономическому равенству усугубляли эти противоречия и

неизбежно, вне зависимости от воли и желания большевиков, толкали в сторону

иерархическо­го принципа управления в обществе. Пирамида управле­ния

разрослась до предела. Казалось, рядом искомый результат — теперь все

контролируется, все управляется, а следовательно, неизбежно будут проведены

социали­стические преобразования.

Но чем больше пирамида управления, тем больше в ней этажей власти, тем больше

времени требуется для прохождения импульса команды. В подобной системе

сигнал, прошедший через все этажи власти, не говоря уже о неповоротливости,

неоперативности, подвергается увеличивающемуся искажению. Эффективность

системы падает. Нарастает неразбериха. И чем старательнее пытались в эпоху

«военного коммунизма» действовать через иерархическую структуру, тем меньше

было порядка и реального контроля за ситуацией, тем меньше можно было

говорить о какой-то системе в работе и достижении целей в социалистических

преобразованиях. Имеются поразительные примеры попыток довести иерархическую

систему управления до абсолюта. В государственную собственность были переданы

даже крохотные ремесленные мастерские, а крестьян заставляли сеять в

соответствии с обязательными правилами. Ло­гика подобных действий все та же —

проконтролировать все до мельчайших элементов, используя возможность

воздействовать через государственную собственность. Обоснованием служили

тяготы гражданской войны, ко­торые было необходимо преодолеть. Общество в

своем большинстве воспринимало это как условие для победы в гражданской

войне. Но с окончанием войны прекра­щал свое существование главный аргумент

для тоталь­ного государственного вмешательства—не стало суро­вой

необходимости и широкие массы не хотели далее мириться с подобным положением.

Таким образом, политика «военного коммунизма» была вызвана логикой

чрезвычайной экономической и политической ситуации. Не случайно, что элементы

«во­енного коммунизма» начинали использоваться еще цар­ским правительством

(например, продразверстка), ана­логичные мероприятия проводились и в других

странах в годы войны. Но к этому подталкивал и технологиче­ский уровень

общества, для которого наиболее естест­венным было введение иерархической

системы управле­ния. Для большевиков подобные обстоятельства под­креплялись

идеей доминирующей роли государства в проведении социалистических

преобразований.

Государственная собственность позволяла довести иерархическую структуру

управления до общегосудар­ственных масштабов. Но это не приближало заветную

цель. Рабочий продолжал оставаться отчужденным от функций управления, а

иерархическая структура, все менее эффективная, становилась базой для

установле­ния власти бюрократических слоев. Государственная собственность

являлась материальной основой для выражения интересов разросшегося

управленческого аппа­рата, который все больше претерпевал бюрократическое

вырождение:

К 1920 г. произошло осознание невозможности про­должать форсировать подобное

развитие дальше. Про­изошел поворот в экономике, когда среди других рычагов

развития стала использоваться децентрализация управления. Внутренняя логика

развития политики «военного коммунизма» дошла до абсурда, и эпоха нэпа

появилась как результат диалектического отрицания предшествующего развития.

Маятник соотношения иерархического управления и децентрализации,

государст­венного вмешательства и самоуправления качнулся в другую сторону.

Теория учла горький опыт развития, это позволило найти успешный выход из

тупика.

СВЕРТЫВАНИЕ ПОЛИТИКИ «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И НАЧАЛО

ПОВОРОТА К НЭПУ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКЕ ПАРТИИ

«Военный коммунизм», как стали называть после поворота к нэпу экономическую

политику периода граж­данской войны, был лишь частью всей той экономиче­ской

политики, которую намечалось менять.

Характеризуя, «в каком положении оказалась наша революция при решении своих

социалистических задач в области хозяйственного строительства», Ленин

выде­лил два периода: с одной стороны, период приблизи­тельно с начала 1918

г. до весны 1821 г., с другой— тот период, в котором страна находилась с

весны 1921 года. И в подтверждение Ленин вспоминает о заявлениях своих и

партии с конца 1917 г.

Урок, извлеченный партией из слишком поспешного «штурма» капитализма

мелкотоварного производства в первые годы после Октября, привел к повороту к

нэпу. И суть этого поворота, наряду с заменой разверстки на­логом, заключалась

в том, о чем Ленин написал в на­чале 1922 г. в «Проекте тезисов о роли «задачах

проф­союзов в условиях новой экономической политики», а именно: «В частности,

теперь допущены и развиваются свободная торговля и капитализм, которые подлежат

государственному регулированию, а, с другой стороны, государственные

предприятия переводятся на так назы­ваемый хозяйственный расчет, то есть но

сути в значительной степени на коммерческие и капиталистические начала».

[20]

В значительной мере этому аспекту нэпа были посвящены весной 1923 г.

подробный доклад Троцкого «О промышленности» на XII съезде РКП (б) и принятая

в соответствии с докладом резолюция. Однако претво­рить ее в жизнь не

позволила продолжавшая укреплять­ся административно-командная система,

«правосозна­ние» которой, в частности применительно и к хозрасче­ту, не

преодолел еще и Ленин. Например, в его письме наркомфину Г. Сокольникову от 1

февраля 1922 г. чита­ем: «Я думаю, что тресты и предприятия на хозяйствен­ном

расчете основаны именно для того, чтобы они сами отвечали и притом всецело

отвечали за безубыточность своих предприятий. Если это оказывается ими не

достиг­нуто, то, по-моему, они должны быть привлекаемы к суду и караться в

составе всех членов правления дли­тельным лишением свободы, конфискацией

всего имущества и т. д.

Если мы, создав тресты и предприятия на хозяйствен­ном расчете, не сумеем

деловым, купцовским способом обеспечить полностыо свои интересы, то мы окажемся

круглыми дураками».[21]

В наиболее утвердившихся в советской литературе определениях сути и задач

нэпа задача использования коммерческих методов в госпромышленности не

отражена, хотя вне этих методов невозможна здоровая экономика, включающая и

прочную смычку промышленности с сельским хозяйством, о чем как о сущности

нэпа гово­рил на XI съезде РКП (б) Ленин. Но несколькими месяцами позже Ленин

писал (и это было опубликовано «еще» в начале 1926 г.): «Действительная

сущность новой экономической политики состоит в том, что проле­тарское

государство, во-первых, разрешило свободу тор­говли для мелких

производителей, и, во-вторых, в том, что к средствам производства для

крупного капитала пролетарское государство применяет целый ряд принци­пов

того, что в капиталистической экономике называлось «государственным

капитализмом».

Не касаясь неясностей и плюрализма мнений относительно трактовки Лениным

понятия «госкапитализм» в советских условиях, бесспорно, что свобода торговли

только для мелких производителей — ведь именно так и было во время нэпа — не

соответствует действительному, коммерческому хозрасчету в государственных

предприятиях, «купцовскому способу» ведения дел в них.

Замена распределения торговлей в государственной промышленности не была

предложена и в упомянутом докладе Троцкого на XII съезде, хотя он по сути

вплот­ную подошел к этой задаче и четко в общем виде сформулировал «нэп есть

использование рабочим государством методов, приемов и учреждений

капиталистического общества для построения или для подхода к построе­нию

социалистического хозяйства». Семантика формулировки «использование методов и

учреждений капитализма» предполагает экономику в целом, включая и

госпредприятия, а утвердившаяся в литературе сталинская формулировка на XIV

съезде «допущение капитализма» уже и относится лишь к мелкому, отчасти

среднему, производству, к торговле и сфере услуг.

Важно и интересно, что в начале 20-х годов так же боялись слова «капитализм»,

как и пару лет назад. При публикации в «Правде» упомянутых выше ленинских

тезисов слово «капиталистических» (на 343 странице Ленин его использовал как

синоним «коммерческих») было исключено и не попало в постановление ЦК. В

дальней­шем такая непоследовательность и «военно-коммунисти­ческие» пережитки

способствовали провалу нэпа, кото­рый вначале, как известно, привел к

существенному улуч­шению в экономике Не надо в этом деле повторять прежних

ошибок. Таков актуальный урок исторического опыта.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Размышляя сегодня о демократии применительно к прошлому, важно признать за

всеми этими классами, партиями и т. п. право на самоутверждение в борьбе с

соперниками и конкурентами. Ведь для крестьянина как мелкого частного

собственника право быть хозяином на собственной земле реализовывалось не

только в черном переделе земли, но и в требовании коренного пересмотра (а

может быть, и ломки) всей ранее сложившейся системы взаимоотношений между

городом и деревней. Какие проблемы должны были возникнуть перед

госу­дарством, городом, всеми слоями населения, зависимыми в той или иной

мере от деревни. В каких ответных меpax возникала необходимость? Это лишь

одна из глобальных проблем, рожденных революцией. Прибавим сюда еще проблемы

центра и окраин, соци­ального и национального, русских и «инородцев»,

передовых форм хозяйства и патриархальных, самоопределения народов и

национальной независимости республик, унитарности и федерализма и др., и

придем к пониманию того, что понятие «братоубийственная» примени­тельно к

гражданской войне отнюдь не полно и не точно отражает характер той

ожесточенной схватки, которая происходила во всех уголках огромной страны.

Сказанного вполне достаточно, чтобы решительно отказаться от этого край­не

неудачного термина – «Военный коммунизм». Своим словосочетанием он ус­лужливо

предлагает искаженные временные и содержа­тельные рамки этой политики.

Важнейшие компоненты этой чрезвычайной политики достались ей в наследство от

прежних правительств (царского и Временного). Разверсточный принцип

заго­товки хлеба, твердые цены, государственные монополии, карточная система

распределения, растущая роль коопе­рации и других форм участия общественности

в организации и регулировании экономической жизни, в контроле за частным

предпринимательством, натурализация эко­номических отношений (в частности, в

форме массового «мешочничества»), инфляция, стремительное расширение функций

государства в организации экономической жиз­ни.. Все это не несло с собой ни

социализма, ни комму­низма, но становилось или стало нормой уже к Октяб­рю,

определенной системой мер по преодолению углуб­ляющегося экономического

кризиса.

«Красногвардейская атака» на капитал в первые месяцы после революции

подхлестнула эти процессы, ускорила и расширила их рамки. Помимо

национализа­ции ряда ключевых отраслей экономики (банки, транс­порт, внешняя

торговля), она внесла еще один принципиально новый элемент, породив

гигантскую волну са­модеятельности масс. Кстати, и этот феномен не изучен в

достаточной мере, что препятствует познанию логики и диалектик революционного

процесса. Еще раз следует напомнить о проблемах и противоречиях

дореволюцион­ной России, о сочетании разных революций в Октябре, чтобы

понять, что в деятельности центральных и мест­ных органов власти речь могла

идти в основном о ре­шении самых неотложных и самых разнохарактерных задач.

Новая власть начинала функционировать с защиты насущных интересов различных

слоев населения, подпи­равших эту власть своей революционной инициативой.

Естественно, что практические меры по преодолению разрухи, хаоса, голода

предлагались и самые радикаль­ные (в духе самой революции) и самые «простые»

по исполнению. В их числе — реквизиции, контрибуции, конфискации,

национализации, раздел, уравнительности» натуральный обмен, открытое насилие

над теми, кто от­стаивал иные методы хозяйствования.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Л а ц и с О. Р. Экономическая централизация и централизация

управления. Проблемы взаимосвязи. — М., 1987

2. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. - 2-е изд.

3. Ленин В. И. Полное собрание сочинений

4. Бухарин Н. И. Избранные произведения, М., Политиздат, 1988

5. Троцкий Л. Д Новая экономическая политика и перспективы мировой

революции

6. Клименко В.А. Борьба с контрреволюцией в Москве, М., Наука, 1978

7. Новое в жизни науке и технике, сер. История, 1991, №6 «Военный коммунизм»

8. Шоль Е.И. Прослойка или истоки революций и перестрое, М., МАИ, 1996 г..

9. Исаев И.А. История отечества, Юрист, М., 1997 г.

[1] Л а ц и с О.Р. Экономическая

централизация и централизация управления. Проблемы взаимосвязи. — М., 1987 -С

75—76.

[2] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - 2-е изд. — Т 22.—С 518

[3] Ленин В. И. Полн. собр. Соч. - Т 35 —С 192

[4] IX съезд РКП (б). Протоколы.-М., 1960.-С. 556.

[5] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 39. — С. 380.

[6] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 40.—С. 34.

[7] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 41. — С. 298.

[8] Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т 44.—С. 156, 157.

[9] См.: там же.— С 158

[10] Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 45. — С. 88.

[11] Бухарин, Н. И. Избранные произведения — М., 1988— С. 124—125.

[12] IX Всесоюзный съезд Советов рабочих,

крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов. Стенографический отчет. —

М., 1922.—С. 50.

[13] Правда.— 1922 — 6 декабря

[14] Троцкий Л. Д Новая экономическая

политика и перспективы мировой революции - М, 1923 —С 16

[15] Ленин В. И Полн. Собр. Соч. — Т 43. — С 78

[16] Там же.—С 220

[17] Там же.—С 230

[18] Там-же.—С 151.

[19] Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т 35. — С. 411.

[20] Л е н и н В. И. Полн. Собр. соч.— Т. 44 — С. 342

[21] Л е н и н В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 54.— С. 150—151.


© 2010 Собрание рефератов