Реферат: Герцен, Чернышевский и крестьянский социализм

Реферат: Герцен, Чернышевский и крестьянский социализм

Герцен, Чернышевский и крестьянский вопрос.

Введение

В 40-х годах XIX века на арену политической борьбы в России, сменяя

дворянских революционеров, выступи­ли революционеры из разночинной

интеллигенции. Это знаменовало собой тот огромный исторического значе­ния

факт, что революционная инициатива переходила из рук передовых представителей

дворянства в руки рево­люционных демократов, выражавших настроение основ­ных

масс трудящихся, то есть прежде всего крестьянства, кровно заинтересованного

в устранении крепостного права и в расчистке пути для свободного развития

капи­талистических отношений.

Экономической основой такого перемещения револю­ционной инициативы от

идеологов одного класса к идео­логам другого класса было развитие

производительных сил, товарных отношений, развитие капитализма в стране.

В 40—60-е годы Россия переживала тяжелый и острый кризис крепостнической

системы. Старые обще­ственные производственные отношения пришли в острое

противоречие с развивающимися производительными си­лами; в недрах старого

общества вырастали новые про­изводительные силы: в рамках феодализма

складывался и развивался капитализм. Это был переломный период в истории

России.

Рост крестьянских волнений, убийства помещиков, захват крестьянами имений –

всё это было настолько очевидным выражением кризиса крепостнической системы и

расшатывало устои царизма, что даже самые заядлые крепостники признавали

необходимость отмены крепост­ного права.

Таким образом, в рамках феодально-крепостнических общественных отношений в

России складывались новые, капиталистические отношения. Эти отношения

задержи­вались крепостниками, не желавшими отказаться от своих прав и

привилегий. Поскольку помещики-крепостники опирались на свое государство, на

царское прави­тельство, то борьба против крепостничества неизбежно смыкалась

с борьбой против царизма и его идеологии.

Отсюда понятно, почему главным вопросом идеологи­ческой борьбы 40—60-х годов

XIX века был тот же во­прос о крепостном праве. Все прогрессивные силы

рус­ского общества в этот период сосредоточили свое внима­ние на задачах

коренного общественного преобразова­ния России.

Революционно-демократические и материалистиче­ские теория были направлены на

обоснование необходи­мости отмены крепостного права. Деятельность передо­вых

русских естествоиспытателей также объективно способствовала подъему

революционной инициативы общества.

Значительное влияние на воспитание революционе­ров 40—60-х годов имели

революции 1848 года во Франции, Германии и Италии. Русские революционеры с

жадностью следили за опытом революционной борьбы во всех странах мира,

изучали и воспринимали его применительно к условиям исторического развития

России. Зачинателями нового этапа освободительного движе­ния в России и

новой эпохи в развитии русской обще­ственной мысли выступили в 40-х годах XIX

века Бе­линский и Герцен, Огарев и Петрашевский. Завершили этот

этап—исторически и логически—Чернышевский и Добролюбов и их соратники.

А. И. Герцен

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКИЕ ВЗГЛЯДЫ А. И. ГЕРЦЕНА

Революционная деятельность Александра Ивановича Гер­цена и его яркое

литературно-философское творчество явились одной из самых славных страниц в

истории российского осво­бодительного движения и русской демократической

культуры.

А. И. Герцен, наряду с Н. П. Огаревым и В. Г. Белинским, выступил во второй

четверти XIX в. как великий мыслитель-материалист, революционер и демократ,

пламенный борец против самодержавно-крепостнического строя.

В условиях кризиса крепостного строя в России и раз­горевшейся классовой

борьбы крестьянства против помещиков революционно-демократическая идеология и

материалистиче­ская философия Герцена, Белинского и их соратников была

могучим орудием борьбы против господствовавшей реакцион­но-крепостнической

идеологии, консервативной идеологии по-мещичье-буржуазного либерализма и

различных форм идеали­стического мировоззрения.

А. И. Герцен, вышедший из помещичьей среды и принад­лежавший к поколению

дворянских революционеров, был про­должателем лучших традиций борьбы против

крепостничества и царизма, в особенности традиций А. Н. Радищева и

декабри­стов. Но Герцен не остался на уровне своих предшественни­ков и

учителей — дворянских революционеров — и с 40-х го­дов, несмотря на некоторые

колебания и либеральные иллю­зии, начал переходить на революционно-

демократические позиции.

А. И. Герцен был одним из тех выдающихся мыслителей

и деятелей революционной демократии XIX в., труды которых явились высшим

достижением домарксистской общественно-политической и философской мысли; они

обогатили сокровищ­ницу русской и мировой культуры, приумножили духовное

величие и славу русского народа.

ВАЖНЕЙШИЕ ЭТАПЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А. И. ГЕРЦЕНА. ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ

ВОЗЗРЕНИЯ А. И. ГЕРЦЕНА

Александр Иванович Герцен родился 6 апреля 1812 г. в Москве, в дворянской

семье. Первоначальное образование он получил в доме отца.

Среди воспитателей Герцена были преподаватель русского

языка и литературы, студент И. Протопопов, который привил Герцену любовь к

русской литературе, и преподаватель фран­цузского языка, бывший якобинец

Бушо, внушавший Герцену

симпатии к революции.

Но ни чтение книг, ни идеи якобинцев не оставили в созна­нии Герцена такого

глубокого следа, как жизнь и борьба русского народа после Отечественной войны

1812 г. и револю­ционные события на Западе в это время.

Формирование миросозерцания Герцена в детстве и юности происходило в

обстановке вызванного Отечественной войной 1812 г. могучего подъема

патриотического самосознания рус­ского народа. «Рассказы о пожаре Москвы, о

Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбель­ной

песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей»,— вспоминал впоследствии

Герцен.

Решающее влияние на формирование мировоззрения Гер­цена оказало восстание

декабристов. Вскоре после 14 декабря 1825 г. и жестокой расправы царизма с

декабристами А. И. Герцен и его друг Н. П. Огарев на Воробьевых горах, под

Москвой, дали клятву отдать свою жизнь борьбе за дело, начатое декабристами.

Герцен писал: «14 декабря, действи­тельно, открыло новую фазу нашему

политическому воспита­нию... эти люди разбудили душу у нового поколения —

повязка спала с его глаз»2.

В юношеские годы Герцен воспитывался на передовых идеях русской и

западноевропейской литературы. Он увлекался произведениями французских

просветителей XVIII в.— Вольтера, Руссо, Дидро. Его привлекала их

антифеодальная и гуманистическая направленность. Но прежде всего он идей­но

рос и воспитывался на творениях русских писателей — Пуш­кина, Грибоедова,

Рылеева, в сочинениях которых ярко прояви­лись антикрепостническая и

антицаристская революционные тенденции. Особенно большую роль в формировании

мировоз­зрения Герцена играли революционные антикрепостнические идеи

Радищева, традиции которого были продолжены и раз­виты декабристами и

Пушкиным.

18-ти лет Герцен поступает в Москов­ский Университет на естественный факультет—и

тут начи­нается его первое философское увлечение, пробуждение фи­лософских

запросов — под влиянием известного нам шеллин­гианца проф. Павлова. Еще до

этого Герцен (вместе с Огаре- $9 вым) увлекался Шиллером, о котором он во

все годы и во все периоды творчества вспоминает с энтузиазмом. И от Шиллера и

позже от Шеллинга Герцен вбирал в себя этиче­ский идеализм, философский подход

к пониманию природы и человека, — а в то же время и основные черты секулярной

мысли. Герцен рос религиозным ребенком; он сам свидетель­ствует об этом, в

своих воспоминаниях. «В первой молодости, пишет он5), я часто

увлекался вольтерианизмом, любил на­смешку и иронию, но не помню, чтобы

когда-нибудь я взял в руки Евангелие с холодным чувством». Церковная жизнь

проходила, однако, мимо юного Герцена^, не затраги­вая, его души, но

религиозный строй его души не погас, а позже, под влиянием его невесты, Н. А.

Захарьиной, расцвел очень ярко_)

В эпоху студенчества Герцен свел знакомство с рядом та­лантливых студентов; у

него образовался кружок, параллель­ный кружку Станкевича, но отличавшийся от

него социально-политическими интересами. Герцен в то же время усердно занимался

в университете; при окончании его, он представил сочинение (о системе

Коперника), однако, не был удостоен золотой медали по причине того, что в

сочинении было «слиш­ком много философии»'/По выходе из университета, Герцен

продолжал научные занятия, но неожиданно был арестован. Когда арестовали его

друга Огарева (за близость к студен­там, обвиненным в пении революционной

песни), то у Огаре­ва нашли письма Герцена—достаточно острые и сильные, и

Герцена тоже арестовали (1834-ый год). После продолжи­тельного пребывания под

арестом, Герцен был присужден к высылке из Москвы—сначала в Пермь, потом в

Вятку, а через два года — ближе к Москве, в г. Владимир. Высылка окончательно

закрепила его оппозицию тогдашнему строю России, но на эти же годы падает яркое

развитие романа с его будущей женой — Н. А. Захарьиной. Она была по натуре

очень религиозна и даже склонна к мистицизму (тоже вне-церковному, в духе

романтической религиозности эпохи). Своей религиозной экзальтацией она

пробудила родственные движения у Герцена, и кое-что из этого периода осталось у

Герцена на всю жизнь. Замечательная переписка Герцена (в годы его высылки)

справедливо была названа «одним из самых замечательных памятников русского

романтизма»7). В это же время очень ярко стал развиваться

литературный талант Герцена.

Когда (в 1836-ом году) Герцену было разрешено вернуть­ся в Москву, куда он

приехал уже женатым, он сразу занял выдающееся положение среди самых ярких

людей этого «за­мечательного десятилетия», по удачному выражению Аннен­кова.

В это именно время Герцен стал заниматься изучением Гегеля; благодаря знанию

немецкого языка, а, главное, бла­годаря хорошей философской подготовке,

Герцен лучше и глубже других усвоил основные принципы философии Геге­ля.^ Из

Москвы он переехал в Петербург, но пребывание "здесь было скоро прервано (он

был обвинен в распростране­нии неблагоприятных для правительства слухов);

Герцена перевели в Новгород. Уже в то время Герцен стал усиленно добиваться

разрешения выехать за границу; когда он попал туда, то оставался там уже до

конца жизни. Еще до отъезда из России Герцен пережил много тяжелого (у него

умерло трое детей, и это отразилось очень остро не только в общем настроении

Герцена, но внесло трещину в его гегелианский «панлогизм»), но все же он ехал

за границу с большими ожи­даниями. Романтический радикализм этой эпохи лучше

все­го характеризуется одной фразой, позднее высказанной Гер­ценом: «слово

«республика», писал он впоследствии о своем переезде за границу, имело тогда

для меня нравственный смысл». Действительно с понятием республики было

связано у Герцена (и. конечно, не у него одного) пред­ставление не только об

определенном политическом строе, но еще больше—о наступлении, если не

идеального, то, во вся­ком случае, стоящего на пути к идеалу социального

строя. Собственно, уже в это время у Герцена ясно выступает примат

социального момента в его радикализме;

хотя всю жизнь Герцен занимался политикой, но политика имела для него

инструментальное значение. Герцен ) ехал в Западную Европу с глубокой верой в

нее, в ее смелое [ и искреннее стремление к установлению социального идеала Но

как только он попал за границу, в душу его стали забираться мучительные

сомнения, которые стали постепенно раз­растаться—особенно, когда вспыхнула

революция 1848-го года. Герцен поспешил из Италии, где он был в это время, в

Париж. Весть о революции чрезвычайно взволновала Гер­цена, уже порывавшего с

сентиментальной идеализацией За­падной Европы8), но когда Герцен

попал в Париж и пережил там июньские дни, им овладело глубокое отвращение к

евро­пейской буржуазии, которое довело Герцена до отчаяния,— он почувствовал

себя «на краю нравственной гибели»9). Это был последний удар по

всему тому, чем жил Герцен в своем романтическом идеализме. Надо иметь в виду,

что еще в на­чале 40-ых годов Герцен отошел от религиозного мировоззре­ния,

которое расцвело у него в период ссылки под влиянием невесты. Правда, некоторые

элементы христианской веры, особенно серьезное отношение к Евангелию,

сохранились у Герцена на всю жизнь101; мы увидим дальше, что

решающие основы его позднейшего мировоззрения до конца определя­лись

христианскими идеями. Тем не менее, Герцен отошел по существу от религиозного

мировоззрения и всецело принял построения атеистического натурализма. Прочным и

устой­чивым оказался только этический идеализм, но он был тес­нейшим образом

связан с принципиальным имманентизмом, со всецелым погружением в мир

«посюсторонний». Именно потому социально-политический радикализм стал

единствен­ным выражением этического идеализма Герцена. Этот этиче­ский идеализм

— мы это увидим дальше подробнее — не имел теперь под собою никакого

принципиального основания и держался всецело на утопической вере в прогресс и

западно­европейскую борьбу за свободу и социальную правду. Вот почему крушение

веры в Западную Европу привело Герцена «на край нравственной гибели» и

). Отказаться совершенно от веры в идеал и его правду значило для Герцена

утерять всякий смысл в личной и исторической жизни; от «нравственной гибели»

его спасла, по собственному признанию, «вера в Россию». Творческие силы Герцена

уходили в страстное обличение духовного строя, духовного мира Западной Евро­пы,

— ив его часто придирчивой критике Западной Европы с особенной силой зазвучал,

рядом с требованиями мораль­ного идеала, эстетический мотив. Этот мотив—мы

увидим это подробнее дальше — всегда звучал в душе Герце­на, но его борьба с

мещанством Западной Европы, его страстное обличение моральной ограниченности и

духов­ного ничтожества мещанства определялись, главным образом, именно

эстетическим отвращением. В этом пункте Герцен тоже глубочайше связан с целым

рядом русских мыслителей, — прежде всего, с Гоголем, а затем — К. Леонтьевым,

Н. К. Михайловским, отчасти Достоевским, в новейшее вре­мя—Бердяевым. В Европе

ныне, по выражению Герцена, «распоряжается всем купец»; подмена духовных

ценностей ценностями коммерческого характера есть для Герцена, мировоззрение

которого отныне принимает трагический отпечаток. Ему все же нужно верить во

что-либо большое и светлое.

Община и социализм

Центральной проблемой жизни и творчества Герцена была историческая общность и

раз­личность судеб России и Западной Европы. Какие-то грани этой проблемы

отразились в творчестве русских мыслителей XVIII и нача­ла XIX в. Но она

приобрела новый и острый смысл, ког­да, с одной стороны, в Западной Европе

укрепился капи­тализм и народились социалистические идеи, а с дру­гой—в

России назрел кризис феодально-крепостнического строя н встал вопрос о

«выборе пути». Герцен с особой яркостью и неповторимым своеобразием показал,

что вокруг проблемы «Россия и Запад» группируется весь круг вопросов будущего

развития России и русского народа.

Нельзя не согласиться со словами А. Володина: «Рус­ские мыслители самых

разных мировоззрений, но объ­единенные общим беспокойством о будущем своей

стра­ны, проявляют именно в это время предельную ак­тивность в осмыслении

проблемы «Россия и Запад». Амплитуда решений—громадная. Достаточно только

пе­речислить имена некоторых мыслителей, чтобы понять, насколько разнообразен

их ряд: Чаадаев... Гоголь... Бе­линский... Хомяков... Достоевский...

Салтыков-Щедрин... Тютчев... Чернышевский... Писарев... Чичерин... В этом

ряду Герцен—одна из важнейших фигур»'.

Хорошо известен принцип: идеи мыслителей прошло­го надо рассматривать в свете

исторических условий их деятельности, искать в этих идеях не то, чего эти

мысли­тели не дали и объективно не могли дать, а то, что было ново и смело

для своего времени. Герценовский кресть­янский социализм сложился в 50-х

годах, когда человек, чьи помыслы были устремлены к России, не мог видеть в

жизни этой страны тех общественных сил, которые раз­вились через несколько

десятилетий.

Теперь-то нам ясно, что капиталистическое развитие России в тогдашних

конкретных условиях было неизбеж­но, закономерно и прогрессивно. Это был

единственно возможный путь к социализму. Но было бы нелепо тре­бовать, чтобы

так смотрел на дело Герцен в эпоху, когда еще страшной реальностью было

крепостное право, а ра­бочего класса в сколько-нибудь «европейском» смысле

вовсе не существовало. Гуманист и народолюбец, Герцен искал для России какой-

то третий путь, который позво­лил бы ей освободиться от крепостничества и

вместе с тем избежать капитализма и господства буржуазии.

В идейных спорах 40-х годов Герцен выступал как один из вождей западников,

которые, в противовес сла­вянофилам, отстаивали прогрессивность вхождения

Рос­сии в «европейский мир». В 50-е годы Герцен вроде бы меняет фронт: он

говорит об особом пути и особом пред- назначении России. Его публицистика как

бы перекли­кается с прославленными строками Тютчева!

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить! У ней особенная стать— В

Россию можно только верить.

Но в главном Герцен был далек от тютчевского «по­этического» славянофильства

и еще дальше—от воспе­вания старины и отсталости, чем занимались официаль­ные

монархические славянофилы.

Он видел особое призвание России в том, чтобы соеди­нить западные идеи

социализма с народными основами русской крестьянской общины и показать миру

возмож­ность нового общественного строя без эксплуатации че­ловека человеком.

«Идея социальной революции—идея европейская. Из этого не следует, что именно

западные народы более способны ее осуществить» '. Так писал Гер­цен в 1854 г.

Залогом русской социальной революции он считал крестьянскую общину,

отсутствие развитой частной соб­ственности крестьян на землю, традиции

коллективиз­ма, взаимопомощи, артельности в русском народе. Эти национальные

особенности он видел и в рабочих, ремес­ленных артелях. Русских рабочих по

психологическому складу он считал теми же крестьянами и полагал, что они

принципиально отличны от западноевропейских. На стихийный общинный социализм

(в других местах он употребляет понятие «коммунизм») возлагал Герцен свои

надежды, противопоставляя его как крепостничеству,

так и капитализму.

Община испокон веков существовала в русской дерев­не, однако до 40-х годов

XIX в. несколько загадочным об­разом почти не привлекала внимания ученых и

писате­лей. Может быть, потому, что она была чем-то абсолют­но органическим,

очевидным и потому незаметным.

Своеобразная честь привлечь к общине внимание рус­ских выпала прусскому

социологу и этнографу Августу Гакстгаузену, который с благословения и с

помощью цар­ского правительства совершил в 1843 г. большое путеше­ствие по

России, итогом которого явился изданный в Германии трехтомный труд

«Исследование внутреннего состояния народной жизни и в особенности сельских

учреждений России» (1847—1852 гг.) '. Здесь-то Гакстгаузен и «открыл» общину,

объявив ее в высшей степени благотворным учреждением, которое способствует

сохра­нению «добрых» патриархальных отношений между кре­стьянами, помещиками

и правительством. Впрочем, не­смотря на сугубый монархизм автора, третий том

труда Гакстгаузена, трактующий вопрос об общине, был все же допущен в Россию

без права перевода на русский язык.

Книга Гакстгаузена пришлась в России ко времени, чем и объясняется ее

необыкновенный общественный резонанс. Реакционные круги, вплоть до правых

славяно­филов, стремились использовать его «открытие» для уве­ковечения

«патриархальных» крепостнических отно­шений. Герцен и другие революционные

демократы, критикуя монархизм и замаскированное крепостничест­во автора,

хотели видеть, независимо от этого, в рус­ской общине прообраз ячейки

социализма. Во второй половине XIX в. сельская община оказалась в центре

дискуссий по вопросам общественного развития Рос­сии.

Общине были присущи элементы демократии, порой защищавшие крестьянскую массу

как от произвола поме­щиков и правительства, так и от нарождавшихся кула­ков-

мироедов. Но в конкретных условиях предреформенной и пореформенной России

община могла стать и ста­ла преимущественно учреждением, в котором

воплоти­лись не социалистические, а феодально-крепостнические отношения.

Прогрессивным во второй половине века мог­ло быть только капиталистическое

развитие, а этому-то развитию община мешала, прикрепляя крестьянина к земле,

препятствуя переливу рабочей силы в промыслы, увековечивая сословную

замкнутость, косность, заби­тость крестьянских масс.

Герцен не мог не видеть многие проявления тенденций капиталистического

развития России. Любопытно. что он иногда называл обуржуазивание дворянства,

со­единение феодальной эксплуатации крестьян с капитали­стической

«распространением начал политической эко­номии». Для Герцена политическая

экономия его време­ни ассоциировалась с именами Мальтуса и Сэя и

пред­ставлялась антигуманной наукой об обогащении немно­гих за счет многих, о

способах эксплуатации труда ка­питалом.

Внедрение «принципов политической экономии» в России он считал гибельным для

народа и надеялся, что ему будет противостоять община, поскольку «ее

экономи­ческий принцип—полная противоположность... положе­нию Мальтюса ': она

предоставляет каждому без исклю­чения место за своим столом»2.

Жестокому, антигуман­ному капитализму Герцен стремился противопоставить

патриархальную гуманность русского сельского «мира», где все бедны, но с голоду

человек не умрет, если у сосе­дей есть чем поделиться с ним.

Герцен бесчисленное число раз объяснял, что он по­нимает под русским

социализмом. В одном из самых яр­ких мест он говорит; «Мы русским

социализмом называ­ем тот социализм, который идет от земли и крестьян­ского

быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного

владения и общинного управлення,— и идет вместе с работничьей артелью

навстре­чу той экономической справедливости, к которой стре­мится

социализм вообще и которую подтверждает нау­ка»3. В этой статье

Герцен в нескольких ярких фразах показывает пути зарождения и формирования

социали­стических идей в России и место в этом процессе Чер­нышевского, который

тогда был уже в Сибири, па ка­торге.

Из цитаты видно, что Герцен считал важнейшим «со­циалистическим» элементом

общины отсутствие безус­ловной частной собственности на землю (постоянный

пе­редел земли в общине по размерам семьи). К сельской общине он присоединяет

и промысловую артель. Нако­нец, он указывает, что принципы социализма

подтверж­даются наукой, но конечно же не буржуазной политиче­ской экономией

его времени. Какую именно науку имел здесь в виду Герцен, мы не знаем.

Теория, которая действительно стремилась соединить науку с социализмом, уже

существовала, но Герцен не мог принять ее основ­ных положений.

Н. Г. Чернышевский

Николай Гаврилович Чернышевский (1828—1889) был сыном священника в Саратове.

Отец предназначал его к духовной карьере, но, видя исключитель­ные способности

своего сына, дал ему домашнее (очень тща­тельное) воспитание, и только когда

ему исполнилось 16 лет, отдал его прямо в старший класс духовной семинарии.

Чер­нышевский поражал и учителей, и товарищей огромными зна­ниями—он знал очень

хорошо все новые языки, а также латинский, греческий и еврейский. Начитанность

его была совершенно исключительной и резко выделяла его из среды товарищей. По

окончании семинарии, Чернышевский не по­ступил в Духовную Академию,—он, с

согласия родителей, пошел в Петербургский Университет (18-ти лет) на

историко-филологический факультет, каковой и кончил через четыре года. Уже в

студенческие годы оформились философские и ' социально-политические убеждения

Чернышевского; особо надо отметить его вхождение в кружок Иринарха Вве­денского

(1815—1855). которого тогда называли «родона­чальником нигилизма»21.

В кружке Введенского говорили преимущественно на социально-политические, иногда

и фило­софские темы,—и у Чернышевского уже в это время ясно определились его

симпатии к социализму. Чернышевский сле­дил очень внимательно—преимущественно

за французской социалистической мыслью3)- Уже в 1848-ом году он

пишет в своем дневнике, что он стал «решительно партизаном со­циалистов и

коммунистов». В 1849-ом году Чернышевский за­писывает в Дневнике: «Мне кажется,

что я почти решительно принадлежу Гегелю..., я предчувствую, что увлекусь

Геге­лем»,—но очень скоро он записывает там же: «Гегель—раб настоящего

положения вещей, настоящего устройства обще­ства... Его философия—философия,

удаленная от буйных преобразований, от мечтательных дум об утопиях».

Револю­ционное настроение Чернышевского, разраставшееся от изу­чения

социалистических утопий, отбрасывало его от Гегеля. Но в том же 1849-ом году

Чернышевский прочитал «Сущ­ность христианства» Фейербаха; книга не поколебала

пока религиозных взглядов Чернышевского (о его религиозных взглядах см.

дальше), но он продолжал изучать Фейербаха и скоро стал горячим и убежденным

поклонником его антро­пологизма и материалистических его тенденций5

).

Окончив университет, Чернышевский становится учителем гимназии в родном

городе Саратове; в должности этой он пробыл несколько более двух лет, женился

в это время и пе­реехал затем в Петербург, где целиком уходит в журнальную, а

отчасти и научно-философскую работу. Чернышевский вы­держал магистерский

экзамен (по кафедре русской литера­туры) и приступил к писанию магистерской

диссертации на тему об «эстетических отношениях к действительности». Дис­пут

состоялся в университете при большом стечении публики,

зашита была признана удовлетворительной, но, по доносу проф. И. Давыдова

(того самого былого шеллингианца, о ко­тором мы упоминали в главе 1-ой),

министр не утвердил Чернышевского в звании магистра. Теперь выяснено, что

через три года новый министр все же утвердил Чернышевско­го в звании

магистра, но до последнего времени это оста­валось неизвестным даже близким

родным, — к этому време­ни журналистская деятельность настолько поглощала все

внимание Чернышевского, что он даже родных не осведомил об утверждении его

магистром.

С 1853-го года Чернышевский стал сотрудничать в двух крупных журналах того

времени—«Современнике» и «Отече­ственных Записках», но через некоторое время

сосредоточился целиком в «Современнике»; его статьи за восемь лет заполнили

впоследствии 11 томов его сочинений. Чернышевский очень быстро стал вождем

радикальных и социалистических слоев русского общества. К этому времени

относятся его знаменитые критические очерки, вышедшие потом под общим

названием:

«Очерки гоголевского периода русской литературы» (впервые изданные, как

отдельная книга, уже после смерти Чернышев­ского, в 1892-ом году). К этому же

времени относится боль­шая философская статья Чернышевского:

«Антропологиче­ский принцип в философии»), написанная по поводу фило­софских

очерков П. Л. Лаврова (см. о нем следующую гла­ву) , а также ответ

Чернышевского на критику известного уже нам П. Д. Юркевича. Много писал

Чернышевский по соци­альным и экономическим вопросам. В 1862-ом году

Черны­шевский был арестован (поводом для ареста послужила най­денная при

аресте некоего Ветошникова заметка Герцена:

«мы готовы здесь или в Женеве издавать «Современник» с Чернышевским», —

(«Современник» был в это время закрыт на восемь лет); развитие революционного

движения в России становилось все более значительным, а Чернышевского все

считали его вождем и вдохновителем. Чернышевского суди­ли — более всего за

сочинения его (пропущенные в свое вре­мя цензурой). Суд признал Чернышевского

невиновным в сно­шениях с Герценом, но признал его виновным в составлении

прокламации к крестьянам, и присудил его к каторжным ра­ботам. Приговор суда

произвел самое тяжелое впечатление даже в консервативных кругах, — не говоря

уже о радикаль­ной молодежи. Чернышевский был сослан в Сибирь, в Якут­скую

область, откуда несколько раз, но всегда неудачно, хо­тели устроить его

побег, — чем только ухудшали его положе­ние. Наконец, в 1883-ем году ему было

разрешено вернуться в Европейскую Россию,—ему было назначено жить в

Астра­хани; через шесть лет ему было разрешено переехать в род­ной город

Саратов, но силы Чернышевского уже были на ис­ходе. В октябре 1889-го года он

скончался в Саратове.

Вопрос о том, под какими влияниями сложились фило­софские взгляды

Чернышевского, остается пока недостаточно; ясным. Обычно основным считается

влияние Фейербаха, и для этого утверждения дает достаточно материала сам

Чернышевский—особенно в письмах и статьях, относящихся ко времени ссылки и ко

времени возвращения из ссылки. В пись­мах к сыновьям от 1887-го года он

писал: «если вы хотите иметь понятие о том, что такое, по моему мнению,

человече­ская природа, узнайте это от единственного мыслителя на­шего

столетия, у которого были совершенно верные, по мо­ему мнению, понятия о

вещах.

Из приведенных слов можно, однако, сделать то заключе­ние, что Чернышевский

очень высоко чтил Фейербаха, но не больше. Мы увидим дальше, что в одном из

основных начал его философии (в защите материализма) Чернышевский, по

справедливому замечанию Массарика), является представителем вульгарного

материализма, — в то время, как материализм у Фейербаха—лишь предельный пункт

его антропологизма "\

Не менее спорным является вопрос о корнях позитивизма у Чернышевского. Массарнк

15' заявляет, что Чернышевский был позитивистом «в духе Конта». Сам

Чернышевский в од­ной из ранних (политических) статей16) писал о

Конте, что «основатель положительной философии—единственной философской

системы, верной научному ду­ху. — один из гениальнейших людей нашего времени».

Прав­да, несколько раньше (в 1848-ом году) Чернышевский в сво­ем Дневнике

решительно высказался против учения Конта о трех периодах в развитии мысли, но

эта запись относилась лишь к 1-му тому «Положительной философии» Конта, —

пос­ле чего Чернышевский читал другие тома. Все-таки приве­денная выше

цитата—очень красноречива. Но вот, в одном письме к сыновьям17) от

1876-го года, Чернышевский пишет:

«есть другая школа, в которой гадкого нет почти ничего, но которая очень

смешна для меня. Это—огюстоконтизм. Югюст Конт, вообразивший себя гением...,

прибавил от себя формулу о трех состояниях мысли,—формулу совершенно

вздорную». Эти слова не позволяют думать, что Чернышев­ский когда-нибудь

увлекался Контом,—между тем, его позитивизм — беря его в существе — стоит вне

сомнения.

Надо признать, что источники взглядов Чернышевского лежали в общей

научно-философской литературе его време­ни,—и прежде всего, в том культе

научности («сциентизме»), который вообще характерен для XIX века. Чернышевский

(как отчасти и Герцен) стоял под влиянием француз­ской духовной жизни,—отсюда

шли те социалистические - веяния, которые захватывали ум и сердце Чернышевского

целиком. Конечно, социально-экономические идеи Чернышев­ского имели ясно

выраженный этический корень18); при­мат этики над «чистой»

научностью чрезвычайно сущест­венно определял духовную установку Чернышевского.

Это была настоящая вера в науку, в ее неограниченные воз­можности, ее

познавательную мощь; это поддерживалось и тем реализмом, который вообще очень

ярко стал проявляться в русской литературе с середины 40-ых годов,— в

противовес «романтизму» «отцов» 19). Под знаком «реализма» шло

вообще развитие русского радикализма, который с наив­ным обожанием тяготел к

естествознанию, как залогу исти­ны и реализма,—во всяком случае, в 50-ые и

60-ые годы. Но было бы неверно думать, что романтизм совершенно вывет­рился у

этого поколения, — под покровом реализма сохрани­лась настоящая и подлинная

романтическая основа. Оттого и «сциентизм» у наших радикалов был наивной верой

в «мощь» науки... Но в последней своей основе этот неугасший романтизм проявил

себя в той «секулярной религиозности»» которая расцветала под покровом реализма

и даже материа­лизма. Справедливо заметил Котляревский, что «культ Фей­ербаха

был для Чернышевского и его единомышленников поэтическим культом с оттенком

религиозности». Справедливо и другое замечание Котляревского7 что «книга

Фейербаха («О сущности христианства») была одной из канонических книг возникшей

в начале Х1Х-го века особой «религии человечества»20). И у

Чернышевского, напри­мер, мы находим все возрастающий культ человека и

человечества.

Религиозная сфера у Чернышевского никогда не знала очень интенсивной жизни,—но,

собственно, никогда и не за­мирала21). Действительно, при развитии у

Чернышевского его позитивистических и материалистических воззрений, он не

только очень долго соблюдает церковные требования, но да­же долго сохраняет

религиозные убеждения. «Что если мы должны ждать новой религии?—писал он в

Дневнике (в 1848-ом году).—У меня волнуется при этом сердце и дрожит душа,—я

хотел бы сохранения прежнего... Я не верю, чтобы было новое, — и жаль, очень

жаль мне было бы расстаться с Иисусом Христом, который так благ, так мил своей

лич­ностью, благой и любящей человечество». Когда Чернышев­ский очень

сознательно стал развивать материалистические взгляды, он, конечно, стал

отходить от религиозных идей, но не остался без предмета религиозного

поклонения, — это был религиозный имманентизм, вера в «святыню жизни», в

«ес­тество», страстная преданность утопической мечте о водворении правды на

земле. В этом отношении очень любопытно стихотворение Некрасова, посвященное

Чернышевскому, под названием «Пророк». Последние стихи читаются так:

Его послал Бог гнева и печали

Рабам земли напомнить о Христе.