Реферат: Индейцы Америки

London - New-York, 1991

Конечно же, индейцы не могли противостоять экономической и военной силе,

политическим приемам европейских завоевателей. К середине 19-го столетия

только некоторые племена индейцев еще пытались предпринимать попытки силового

противостояния, но это уже были отдельные партизанские стычки и в

историческом плане война была проиграна.

Вот один из примеров – племя навахо:

В середине прошлого века для Соединенных Штатов Америки, укреплявших и

раздвигавших свои границы на запад и юг, наступил этап окончательного

покорения индейских племен. Навахо не сдавались без боя на милость дяди Сэма

и его солдат. Первый договор Вашингтона с ними был заключен в 1846 году, но

его признали далеко не все кланы и члены племени. Партизанскими налетами

индейцы не давали покоя новым белым владыкам Аризоны и Нью-Мексико, хотя за

первым договором последовали и второй, и третий, всего – семь. Тогда,

разгромив в гражданской войне рабовладельческий юг (лишенные однозначности и

идиллии парадоксы истории), с 1863 года Вашингтон взялся за окончательное

усмирение воинственных индейцев. Генерал Карлтон решил выкорчевать навахо с

их земли, а именно согнать их всех в форт Дифайенс и под конвоем, гуртом

отправить в форт Самнер, в штате Нью-Мексико. Не так-то легко было изловить и

собрать в одном месте людей, прячущихся в пустыне, горах, каньонах. Был отдан

приказ: мужчин, как и овец, убивать, женщин и детей – захватывать, кукурузные

поля – сжигать, сады – вырубать. (Современники свидетельствуют о многих

случаях, когда навахо,– «как свиней или овец»,– продавали в рабство.) Девять

рот добровольцев полковника Кита Карсона и окрестные племена уте, зуни, хопи

выполнили приказ. Большинство из оставшихся в живых навахо были изловлены,

пленены, доставлены в форт Дифайенс. Потом была «долгая прогулка» под конвоем

– длиной в 300 миль, в юго-восточный угол Нью-Мексико, в форт Самнер,

прозванный «загоном для навахо». Туда пригнали семь тысяч индейцев, потеряв

чуть ли не половину в дороге. Потом четыре голодных года в загоне, тощий

рацион, разграблявшийся на две трети офицерами и чиновниками БИД и

восполнявшийся крысами и дикими кореньями, неурожаи и засухи, холодные зимы

без топлива и крова, все чужое – даже змеи смертоноснее и коварнее, и тоска

по родине.

Эксперимент по выкорчевыванию и пересаживанию был безжалостным и неудачным.

Навахо слезно просили «Большого Белого Отца» вернуть их на землю предков, меж

четырех гор и четырех рек.

История сохранила протокол переговоров в форте Самнер индейских вождей и

представителя американского правительства генерала Шермана. Вождь Барбончито

говорил американцу: «Пока я не стар и здоров, дайте мне вернуться туда, где я

родился... Если вы отправите нас назад в нашу родную страну, мы будем считать

вас нашим отцом и нашей матерью. Я говорю от имени всего племени, от имени

всех наших животных – от лошади до собаки, а также от имени еще нерожденных

детей».

Их вернули – по договору 1868 года, восьмому и последнему договору между

правительством США и племенем навахо. С крепкими зарубками в памяти и с

непонятной бумагой на английском языке, под которой стояли корявые кресты –

подписи их вождей. Генерал Шерман доносил в Вашингтон, что по договору навахо

получили «небольшую часть их прежней территории, которая максимально далека и

от путей белого человека, и от его возможных будущих нужд». (Между прочим,

именно эта максимальная удаленность «от путей белого человека» помогла навахо

сохранить свою самобытность и, единственному из индеиских племен, свой язык

как главное средство общения внутри племени).

Это было на Севере, а вот Юг и уже в 20-м столетии:

Для индейцев, со времени пленения Джеронимо, партизанское существование стало

обычным; тогда оставшиеся непокорные индейцы чирикахуа разбились на маленькие

группы и скрылись в глубине безмолвных ущелий Сьерра Мадре - матери горной

цепи Мексики. Конфликты с ранчерами, рудокопами и лесорубами были постоянными

и непрерывными: обе стороны накопили ненависть друг к другу и мелкие

столкновения затрагивали каждого, исключая детей, если они, конечно не были

взяты в плен.

Кармина - так звали маленькую апачскую девочку, о которой рассказал Аристео

Гарсиа в 1932 году. Ее судьба была лучшей, чем у большинства ее

соплеменников, потому что Джек Роу и его партнер Джек Харрис пожалели

отчаявшегося напуганного ребенка. Позже Харрис и его жена удочерили девочку.

Народ Кармины, апачи Сьерра Мадре, совершили налет на ранчо Сан-Бернардино на

Аризонской стороне границы в 1907 году.

Позднее, в 20-х - 30-х годах двадцатого века , ходили упорные слухи о том,

что этих индейцев видели в Нью-Мексико и Аризоне. Семья Фимбрес, которая жила

у Накори Чико, участвовала в перестрелках с ними в 1929 и 1930 гг. В 1934-м

другая встреча неожиданно произошла у прохода Кумпас в Соноре: апачи

неожиданно напали на группу ковбоев, сопровождавших стадо, отбили скот и

угнали его в горы. При этом вождь и четыре женщины были убиты. Как оказалось

позже, на их поясах висели человеческие скальпы, среди которых оказались и

волосы тех троих ковбоев с Кумпас, еще свежие и окровавленные. Ранчеры нашли

нескольких мулов, а в стороне от животных висело несколько апачских детей,

упакованных в замшевые сумки, некоторые из них были ранены. Ранчеры разделили

детей между собой, тем не менее только один из них жив, и в настоящее время

работает учителем где-то в Соноре.

Год спустя повторилась попытка установить контакт с апачами, живущими в

Сьерре. В 1934 году антрополог Гренвилл Гудвин написал своему коллеге Моррису

Оплеру: "Они проиграли сражение в Мексике и, кажется, их полное уничтожение -

только вопрос времени. В последние несколько лет пятеро из них были убиты в

боях с мексиканцами... Девочка, лет около восьми, была взята в плен двумя

мексиканцами. Они держали ее на веревке, привязанной к дереву. Один мой друг

пошел в Мексику и предложил за нее 100 песо, но к тому времени девочка была

уже мертва. Это тяжелый пример того, как дики люди здесь."

В 1938 году доктор Хельге Ингстад попробовала наладить контакт с индейцами,

но тщетно.

Другие неожиданные встречи с апачами бывали и позже, вплоть до 1982 года, и

то, что выжившие до сих пор существуют - это точно.

Несколько раз люди находили брошенные лагеря в таких местах как Хуарез и

Чиуауа в период 1955-1980 гг. Позже сообщались и множество более зловещих

свидетельств их существования, они публиковались в недавних выпусках "Ганг

Дайджест" (это 1985-86 гг.), где писатель сообщал, что левые партизанские

экстремисты и наркоконтрабандисты снабжали апачей Сьерра Мадре АК-47 и

легкими скорострельными винтовками...

"Arisona Highways",

September 1986, pp. 25-26

А вот любопытные данные о борьбе индейцев:

В наши дни только специалисты знают о героической борьбе самого храброго и

мужественного из северо-американских племен — апачей. В течение более 300 лет

апачи непрерывно с оружием в руках отстаивали свои права на землю предков

(территорию нынешних штатов Аризона, Нью-Мексико и мексиканской Соноры).

Апачи продолжали сопротивление еще через много лет после того как все

остальные племена сложили оружие и были загнаны в резервации.

В 1886 году пятитысячный корпус армии США генерала Нельсона Майлза окружил

отряд Геронимо, последнего харизматического лидера и военного вождя апачей.

Президент США назвал Геронимо «самым страшным индейцем Америки». Геронимо и

его люди были быстро перевезены «подальше» с территории Юго-Запада во Флориду

на пустынный полуостров — тюрьму Форт-Мерион», были проведены переговоры

между правительством США и специальным полицейским ведомством Российской

Империи «о насильственном переселении (депортации) части апачей на территорию

Юга Российской Империи.

Под Черкассами находится населенный пункт Геронимовка, названный так в честь

легендарного вождя племени апачи. На черкасской земле умелые земледельцы из

Аризоны успешно выращивали знакомые им сельскохозяйственные культуры — тыкву,

кукурузу, подсолнухи.

Сегодня правительство США выделяет достаточно большие средства из бюджета для

решения (как понимает это правительство США) проблем «коренного населения

Америки» (официальная терминология). Создано БИД - Бюро индейских дел,

которое, входя в министерство внутренних дел США, опекает индейцев, решает их

проблемы.

И это естественно. Государство должно обеспечивать стабильность и

безопасность, а наличие самостоятельных территорий с населением, хотя бы

мысленно претендующим на независимость и полный суверенитет, - это бомба

замедленного действия. А потому совершенно логичны действия американских

властей, направленные на добровольную ассимиляцию индейцев. Нет, никто об

этом не говорит вслух, но все это понимают и все условия – от учебы в школе

до возможности получения высшего образования и хорошей работы – все это как

бы подталкивает молодых обитателей резерваций к личному решению выучиться и

уехать из этих мест.

Сложно судить со стороны. Современная цивилизация диктует свои законы,

правила, нормы и не факт, что проживание в резервации (как бы ее не называть)

лучший вариант для индейцев. В конце концов им самим решать чего они для себя

хотят и нет особых ограничений в законодательстве США для сохранения своих

обычаев и языка, но никто сейчас не разрешит вернуться к «истокам» в том

смысле, что снова племена вернуться на места прежнего обитания и будут

независимы и самостоятельны во всем. Это совершенно очевидно, т.к. передел

собственности и возврат к прошлому – не-воз-мож-ны! Вот в рамках сегодняшнего

общественного и государственного устройства, не мешая никому и ни чему и

возможны действия индейцев, направленные на сохранение самобытности, языка,

культуры и пр.

Справедливости ради, необходимо отметить, что уровень жизни индейцев в

«резервациях», условия жизни, возможности учебы и работы, медицинская помощь

и государственные субсидии – в значительной степени превышают уровень жизни

наших российских «коренных народов» Севера и пр. Но это уже совсем другая и

отдельная тема.

Вот замечательные картины из сегодняшней жизни индейцев в США, какими их

увидел журналист «Известий» Станислав Кондрашов в 80-е годы прошлого

столетия:

И вот, наконец, индейская земля, поселок Туба- Сити на западной границе

резервации навахо. Старый, единственный тут мотель, с тем же именем – «Туба-

Сити».

Построен мотель религиозной сектой мормонов, в числе других осваивавших

американский Запад. Они, собственно, и основали Туба-Сити в 1818 году,

незаконно отхватив часть территории, которая по договору с правительством США

была оставлена за навахо. В 1902 году Вашингтон выкупил у мормонов эту землю

и снова передал ее резервации. Крепкая кирпичная кладка старого мотеля

осталась от мормонов. В комнате подслеповатые окошки, колченогая мебель,

рваные простыни... «Тут вроде бы другое государство»,– сказал при первом

знакомстве управляющий мотеля. И добавил: «Больше похоже на Мексику, чем на

Соединенные Штаты».

Однако по порядку. Автобусов или другого регулярного транспорта между

Флагстаффом и Туба-Сити нет. День выдался чудесный. Снег таял вовсю. Жаркое,

веселое апрельское солнце искрилось в лужах. С флагстаффского плоскогорья

спустились в красноватую пустыню, где снега не было и в помине. Проехали

«монумент природы» – вулкан Сансет: широкие пористые полосы застывшей лавы и

вулканический пепел, осевший пухлыми холмами, у которых очертания старомодных

академических ермолок. Чем дальше продвигались на север, тем меньше было

кедров и сосен, и потом дорога надолго вошла в голые скалы древней пустыни.

Туба-Сити – километр одной-единственной улицы, усаженной старыми вязами, с

зданиями школы и больницы, домами служащих БИД – Бюро индейских дел (которое,

входя в министерство внутренних дел США, опекает индейцев), учителей и врачей

и офисом агентства Туба-Сити. Агентство – это тоже от Бюро индейских дел.

Территориально резервация навахо делится на пять агентств (или управлений), и

Туба-Сити – административный центр самого западного агентства.

Расспросив дорогу у хозяина, пешочком под вязами я зашагал на свидание с

мистером Джеймсом Хоуэллом, шефом агентства Туба-Сити, самым главным местным

человеком, посланцем американского правительства – «Большого Белого Отца».

Был ли он предупрежден о появлении корреспондента из России в его краю? Не

могу судить. Но с распростертыми объятиями не выбежал навстречу, и пробиться

к начальнику этой захолустной дыры оказалось не так уж просто. Была и

приемная, и секретарша. И ожидание, как будто мистер Хоуэлл без передышки

ворочал государственными делами высшей важности. Не сразу подействовал мандат

переправленный через секретаршу. Но для меня это была первая встреча с

чиновником по индейским делам, первое испытание в резервации. Добравшись до

Туба-Сити от самого Нью-Йорка, я не мог отступить.

И мистер Хоуэлл это понял. В его кабинете – чисто американский стандарт:

осененный из угла звездно-полосатым флагом, поднятым на комнатном флагштоке

метра в два высотой, за солидным матово поблескивающим столом орехового

дерева, покачиваясь в кресле с откидывающейся мягкой высокой спинкой, сидел

типичный американский чиновник, служащий американского правительства. Встав и

поздоровавшись, Джеймс Хоуэлл снова расположился в кресле и, чуть отъехав,

вдруг закинул на стол ноги в новеньких крепких полуботинках с толстыми

кожаными подошвами, и этот, опять же типично американский, жест не рук, а ног

говорил, что шеф агентства Туба-Сити, может быть, и колебался, принимать или

не принимать корреспондента, но, приняв, вполне владеет собой и готов к

непринужденной, с ногами на столе, беседе.

И, тем не менее, он смотрел на меня подозрительно и настороженно. И, не дав

мне вопросами обозначить круг моих интересов в резервации, как будто и

заранее зная этот круг, Джеймс Хоуэлл перешел в контратаку, двинув на линию

прорыва самое излюбленное и самое эффективное, на его взгляд, орудие –

свободу.

– Надеюсь, по дороге сюда вы обратили внимание, что у нас нет ни контрольно-

пропускных пунктов, ни заграждений и заборов,– сказал он, колюче поглядывая

через свой стол.– Вы заметили, где пересекли границу резервации? Не заметили?

Так вот, живущие здесь индейцы – свободные люди. Они могут уехать в любой

момент и в любой момент вернуться.

И, не став ходить далеко за примерами, взял примером самого себя. Нет, он не

житель резервации, не навахо. Но это не столь уж существенно. В его жилах,

если хотите знать, течет индейская кровь, на три восьмых он ирокез из

Оклахомы, но видите – приемная с секретаршей, кабинет, должность начальника и

ноги, по-американски, не по-индейски, закинутые на стол. Он воодушевился,

ноги на столе уже мешали ему. Сняв их и придвинув большой блокнот желтой

линованной бумаги, мистер Хоуэлл для убедительности набросал карандашом свое

родословное древо, его предки повисли на ветвях небрежными квадратиками. Он

пояснил, что сотрудники БИД должны непременно иметь какую-то долю индейской

крови, не меньше одной четвертой. И из его слов следовало, что эта индейская

часть их крови и дает им право жестко указывать остальным индейцам на главную

тропу, которую рано или поздно предстоит пройти – тропу ассимиляции,

растворения в американском обществе, отказа от племенной культуры, традиций,

образа жизни.

Излагая это кредо, Джеймс Хоуэлл был прям и откровенен.

Потом снял телефонную трубку. – Мисс Джоргенсон? Говорит Хоуэлл. У меня здесь

репортер из России. Да, да, из России. Не удивляйтесь. Покажите ему нашу

школу. Что? Покажите все, что захочет увидеть. У нас ведь нет секретов, не

так ли?

Он не откликнулся на мою просьбу показать индейскую деревню, которая,

говорили мне, находится в двух милях от Туба-Сити,– похоже, что там были

секреты. Но школу решил показать. И я поехал в школу и провел там целых три

часа. Мисс Джоргенсон, директриса, не жалела времени, и ей было что показать.

Это большая хорошая школа-интернат, где дети учатся и живут. Существует около

пятидесяти лет. Недавно переехала в новое просторное здание. Восьмилетняя.

Бесплатная – все расходы, по старому, 1868 года, договору с племенем навахо,

оплачивает федеральное правительство. Для детей навахо, живущих на территории

агентства Туба-Сити. В ней учатся больше тысячи мальчиков и девочек в

возрасте от шести до шестнадцати лет.

Мне показывали светлые классы и коридоры, двухэтажные ряды коек в общежитии,

столовую с механизированной кухней – детей кормят три раза в день.

Мисс Джоргенсон все объясняла. Навахо не имеют своей письменности и потому

изучают в школе английский язык. Им преподают арифметику и математику,

ботанику, зоологию, физику, анатомию, историю. И кое-что еще, например

элементарные манеры – как вести себя индейцу, очутившись в цивилизованном

обществе. Их учат чистить зубы, быть опрятными в одежде, пользоваться вилкой

и ножом, составлять обеденное меню и т. д. Чтобы они не потерялись и не

растерялись в незнакомом огромном мире за пределами резервации, детям,

пришедшим в школу из индейских хижин-хоганов, сплетенных из глины и камней,

этот мир исподволь приоткрывают, их возят на экскурсии, им показывают

аэропорты, железнодорожные вокзалы, магазины и вообще города – пугающие

средоточия людских масс, машин, зданий, дорог. Есть фотокружок, кружок

маленьких умельцев-кустарей, которые собирают камни и делают самодельные

кольца, кружок индейских танцев. Спортивный зал. Библиотека...

В школе-интернате сорок два дипломированных учителя. Увы, лишь трое из них –

навахо, и тут в голосе мисс Джоргенсон появились извиняющиеся нотки. Три –

это мало, три – это никуда не годится, но должна вам сказать, что помощников

учителей мы отбираем из индейцев. Язык навахо, кроме тех трех, учителя, увы,

не знают, и в школе лишь дети разговаривают между собой на родном языке.

Конечно, от этого возникают трудности, проблемы общения и понимания, не

скрывала и этот секрет мисс Джоргенсон, зато педагоги в основном

превосходные, преданные своему делу, из разных штатов, разных верований –

католики, протестанты, мормоны, но уважают религию и традиции навахо, изучают

их культуру, хотя зачем строить иллюзии, путь, который так или иначе

предстоит пройти индейцам, – и тут мисс Джоргенсон вторила мистеру Хоуэллу,–

это ассимиляция. И чем лучше образование, тем легче им пройти этот путь – сам

по себе, что и говорить, очень и очень нелегкий.

Мисс Джоргенсон изъяснялась в любви к маленьким навахо, хвалила их природный

ум и смышленость, уверяла, что только с ними она и хотела бы работать до

конца дней своих,– и у меня нет оснований сомневаться в ее искренности.

Тем более что она обнаруживала истинное понимание, рассуждая о трудностях

психологической адаптации индейских детей. Приехав из пустыни, из

родительских хоганов, где жизнь сливается с жизнью природы и весь мир с

детства знаком, как свои пять пальцев, они сталкиваются с таким обилием новых

незнакомых и невероятных вещей и понятий, которое подавляет, гнетет их и

заставляет сопротивляться, бунтовать – из инстинкта самосохранения. Там, живя

в хоганах, они вольны, свободны, эти дети природы. А тут цивилизация – не

только разрывающий сознание «взрыв информации», но и покушение на свободу

(что бы ни говорил Джеймс Хоуэлл), жизнь по команде, унылый, заведенный раз и

навсегда порядок, дисциплина. Представьте потрясение маленького навахо.

Но большинство, по словам директрисы, так или иначе перестраивается и

приспосабливается, рано или поздно свыкается с новым образом жизни. Хотя

немало случаев, когда дети убегают из школы домой. Особенно из четвертых и

пятых классов, в переходном возрасте, на половине школьного пути. Иногда их

приводят назад родители, иногда за беглецами школа-интернат отряжает своих

людей. Иногда они так и не возвращаются...

Мы заходили в классы на занятия. В первом классе меня сфотографировали с

самыми маленькими учениками и ученицами, напряженно уставившимися в

фотоаппарат. Мальчики все были коротко стрижены, в ковбойках, девочки – в

платьицах, с прямыми черными волосами. На уроке они разучивали цифру. «9»,

немножко говорили по-английски и для гостя хором исполнили уже разученную

популярную американскую песню «Америка красивая». Среди учебных пособий в

классе были игрушечная газовая плита и стиральная машина.

В образцовой школе-интернате действительно не было секретов, кроме одного, но

ведь и его не скрывала мисс Джоргенсон. Это не просто учебное заведение. Это

– санпропускник, пункт по ускоренной ассимиляции. В школьных классах

подписывают акт отречения от своего народа.

Цивилизацию в Туба-Сити представляет не только американское государство

(школой-интернатом), но и частный бизнес. И к этому второму форпосту

«господствующей культуры» повезла меня мисс Джоргенсон после осмотра школы.

В двух милях на юго-запад от Туба-Сити стоит у дороги желтого цвета

приземистый дом – торговый пост Керли. Что это такое? Торговый пост совмещает

функции сельмага, фактории, где происходит обмен товаров, ломбарда, куда

закладываются разные вещи и драгоценности.

У двери недвижным языческим божком сидел самый натуральный древний индеец в

черной шляпе с прямыми полями, с морщинистым старушечьим лицом. За кассой

стояла миловидная индианка. Несколько женщин навахо в цветастых цыганистых

юбках и шалях присматривались к пестрым, броским этикеткам на жестянках и

картонках, которые доставила в аризонскую пустыню американская цивилизация.

За домом была вырыта яма, имевшая вполне конкретное назначение,– утонув чуть

ли не по шею в подвешенном над ямой длинном мешке, размахивая руками и с

трудом сохраняя равновесие, ходуном ходил, плясал индеец, уминая шерсть. Там,

с заднего хода, навахо сдают шерсть и мясо.

А властвовал над всем голубоглазый холеный здоровяк в тугих джинсах и шляпе

вестерн на красивой бритой голове. Владелец торгового поста. Чистокровный

«англо», как зовут индейцы белых американцев. Он приветливо улыбнулся мисс

Джоргенсон, протянул мне крепкую ладонь и согласился удовлетворить мою

любознательность.

Продукты в картонках, банках и склянках, к которым приглядывались индианки,

меня не заинтересовали – это сокращенный набор любого американского

супермаркета. Голубоглазый здоровяк, бряцая ключами, провел нас в кладовую,

за металлическую решетку, раздвигаемую, как гармошка, и обитую сталью дверь.

Глаза разбежались. Там был, ни дать ни взять, филиал музея индейского

искусства – и побогаче того, что показали мне в Флагстаффе. По стенам этого

немалого помещения без окон висели десятки широких кожаных, расшитых

серебряными узорами поясов (их носят и мужчины и женщины навахо) – с большими

бляхами из серебра, украшенными тонкой красивой насечкой. Над поясами, а

также за стеклом шкафов едва ли не сотни ожерелий, браслетов, бус. Старинные

ружья, седла, сбруя. Ковры и коврики ручной работы.

Я увидел поэзию навахо, их любовь к неброской красоте, к благородной скупой

игре серебра и бирюзы в древних бурых прожилках. Как шерсть и мясо, эта

редкая красота обменивалась на соль, крупу, муку, сахар, консервы. Красота,

узнал я, текла неиссякаемым ручьем. По словам владельца, каждый день приносят

ему эти вещицы.

Вынув из шкафа, он покачал на ладони ожерелье с большими камнями бирюзы,

уложенными подковой на серебре,– на счастье.

– Это старинная вещица. Долларов на пятьсот потянет...

Я посмотрел на ярлык, привязанный ниточкой к ожерелью. Его заложили за

восемнадцать долларов. Здоровяк не смутился.

– Ну что ж, и выкупят за восемнадцать плюс пять процентов.

– А если не выкупят, за пятьсот продадите? – За пятьсот и продам.

Внешне ничего в нем нет от известных литературных образов ростовщиков –

Шейлока, Гобсека, Скупого рыцаря, но суть та же.

Еще в Нью-Йорке, примериваясь к карте штата Аризона, разглядывая и разгадывая

картографическую абстракцию резервации навахо, в которую вписан четкий

прямоугольник резервации, я мечтал о том, каким интересным будет путешествие

от Туба-Сити до Уиндоу-Рок, с запада на восток, почти через всю землю навахо,

не очень спешное, с заездами, остановками, осмотрами и опросами. Но это была

мечта без собственных колес. Рейсовых автобусов нет, а чужому транспорту, как

дареному коню, в зубы не смотрят и претензий не предъявляют. Школьный

инспектор, взявший меня попутчиком, очень торопился и, похоже, раскаивался в

своей доброте, был опаслив и боязлив. Получилось путешествие без экзотики и

открытий, – полторы сотни миль примерно за три часа. Мили на дороге № 264

были уложены так же хорошо, как на любой, такого класса, американской дороге.

Спутник молчал.

Земля навахо, потом земля хопи, потом снова навахо струилась за стеклом

инспекторского «доджа» со скоростью семьдесят миль в час, дымчато розовела

знаменитая «крашеная пустыня» – приманка для туристов и предмет

фотографического честолюбия аризонских сенаторов, мелькали крошечные

поселения – Орайби, Поллака, Джеддито, мелькали и уносились назад,

неразгаданные, неведомые.

Пустынное плоскогорье с независтливым величием сурового простора. Слоеные

пироги песчаника. Скупа здесь кухня природы. И суха. Обнаженные русла, как

след доисторического ящера. Природных водоемов мало. Артезианские колодцы,

очень дороги.

Мы сделали лишь две короткие остановки. Один раз, вняв моим мольбам,

инспектор свернул с асфальта на пыльный щебень – к деревне хопи.

Улиц в деревне не было. Глинобитные дома сбежались беспорядочной толпой, как

люди к месту уличного происшествия, и замерли, уставившись друг на друга

окошками-бойницами. На память пришел арабский Восток, египетские, суданские,

иракские деревни, пыльные, грязные, скученные. Снова подумал, что к ним эта

деревня хопи ближе, чем к Америке с ее яркими красками, большими окнами и

подстриженными ровными газонами домов. Нищие женщины смотрели на нас как на

инопланетян. Мужчины отсутствовали. Любопытствовать было тяжело и зазорно.

Развернувшись, мы уехали.

Вторая остановка была подольше. В модерновом зданьице у дороги, принадлежащем

артели художников хопи, инспектор заказывал украшения для своей жены. На

какую-то долю он тоже индеец, хотя не копи и не навахо.

И в артельном магазине, как в ломбардах Туба-Сити, я опять встретил красоту

без крика и моды, вечную, а не образца очередного года, незнакомую, но

принимаемую сразу. Свое достоинство, свое чувство меры и цвета в плетеных

тарелках и корзинах, в домотканых коврах, в соседстве серебра с бирюзой.

А навахо так и не показались нам близ дороги номер 264, те навахо, что пасут

овец, ткут ковры, строят свои хоганы из бревен, обмазанных глиной, без окон,

с очагом на земляном полу, дырой-дымоходом в потолке; что дарят кусочек

бирюзы младенцу, когда он впервые улыбнется, и на своих покойников надевают

одежду задом наперед, чтобы обмануть злых духов, а злых духов хвори изгоняют

на сложнейших церемониях с режиссерами-знахарями, верят в гармонию человека с

природой и не подозревают, что кто-то зовет их навахо. Вместе с лошадью и

овцой это имя дали им в семнадцатом веке испанцы, а для себя они – дене, то

есть народ. Народ один-единственный. Так сказать, Народ с большой буквы.

Этот Народ мы так и не встретили, его редко разбросанные хоганы втянула в

себя и укрыла пустыня. На дороге мелькали другие их соплеменники, оседлавшие

высокие сиденья пикапов марок «форд» и «шевроле».

К концу третьего часа пути пустыня ожила приземистыми крепкими соснами и

довольно щедрыми зарослями шалфея. Путешествие через резервацию благополучно

и до обидного быстро кончилось.

Миновав новое круглое здание, где разместилось нечто вроде индейского дома

культуры, и два поставленных друг на друга стеклянно-бетонных темно-синих

куба, приютивших племенную полицию, суд и тюрьму, мы въехали в главный

административный центр резервации Уиндоу-Рок.

В некотором роде это индейская столица, хотя вряд ли наберется тут и тысяча

жителей, и кажется, что и ее вот-вот поглотит пустыня. На окраине,

господствуя над поселком, громоздятся отвесные скалы, и среди них выделяется

одна, с большой дырой у вершины. В переводе с английского Уиндоу-Рок означает

окно-скала, окно в скале.

Инспектор, затормозив машину у мотеля, поспешил в кафе, словно и гнал всю

дорогу, чтобы вовремя встретиться со своим гамбургером. Я был, вне сомнения,

первый человек из России в Уиндоу-Рок. Снял комнату в мотеле, единственном,

как и в Туба-Сити, но сравнительно недавней постройки. Познакомился с его

менеджером, мистером Нельсоном. Получил крышу над головой, кровать, стол,

стул, поломанную лампу, завывание ветра за окном и аккуратные, свеженькие,

каждое утро возобновлявшиеся барханчики кремового песка под дверью. Закрытая

дверь и плотно пригнанная рама – совсем не препятствие для здешнего, всюду

просачивающегося песка.

Ученые вычислили, что, ни много ни мало, еще 163 миллиона лет назад, в

мезозойскую эру, ветер и песок пустыни плюс вода высверлили это неровное

круглое окно в скале, не подозревая, что в двадцатом веке оно станет для

индейцев навахо окном в остальную Америку. Впрочем, задолго до наших дней

необыкновенная скала была для навахо свидетельством присутствия и

деятельности сверхъестественных сил, одним из священных мест их земли. Сюда

по весне приходили шаманы с плетеными бутылками, потому что только здесь была

та вода, которая помогала упросить небо ниспослать обильные дожди. А теперь

священной скале нашли не религиозное, а государственное применение. В 1936

году из форта Дифайенс, который был для навахо символом жестокости «англо»,

Бюро индейских дел переместило сюда административный центр резервации, а

после второй мировой войны Уиндоу-Рок стал местопребыванием администрации,

или правительства, племени. Здесь многие не живут, а лишь работают. Была

пятница, конец рабочего дня и канун уикэнда. Индейская мини-столица вела себя

по-американски, вымирая с автомобильной скоростью. Служилый люд разъезжался

по домам, усаживаясь – возле плоских, сооруженных из камня-песчаника

канцелярий – в автомашины с важной предупреждающей надписью на бортах:

«Официальное лицо. Племя навахо». В кафе при мотеле, куда я зашел перекусить,

индеец в отглаженной форме полицейского любезничал с красивой официанткой-

навашкой. У официантки была прическа а-ля Софи Лорен и томный взгляд раскосых

пронзительных глаз, заимствованный с обложки модного журнала. Кафе, хотя и

скромное, маленькое, поблескивало стеклом, пластиком и нержавеющей сталью

разных автоматических приспособлений, как где-нибудь на автостраде между Нью-

Йорком и Вашингтоном. Щебетала стайка девочек-школьниц в серых бязевых

тренировочных костюмах.

Те навахо, которые именуют себя Народом, отсутствовали и здесь, как будто не

признавая своей и эту столицу. Я отправился в редакцию газеты «Навахо таймс»,

которая издается племенем, в надежде найти общий язык газетчика с

газетчиками. Два индейца клеили пакеты – это был, наверное, отдел

распространения и экспедирования. Редактора не нашлось на месте. Разговора с

его заместительницей, миссис Гудлак, рыжеватой, пожилой навашкой с нездоровым

цветом лица и воспаленными глазами, не получилось. Привыкнув к общению с

американцами, я поначалу невольно пробовал те же приемы на навахо. А они –

другие. Их сдержанность выглядит угрюмостью, неприветливостью, нелюдимостью.

Не каждый готов завязать приятельские отношения с белым. В отношении белого

индеец инстинктивно насторожен. Подробный разговор в редакции миссис Гудлак

отложила до понедельника – и появления редактора. Но позвала другого Гудлака,

своего племянника, и напрямик, карабкаясь через песчаный холм, он провел меня

к длинному кирпичному зданию, где левое крыло отдано правительству племени, а

центральная часть – персоналу БИД. Хотя короче и удобнее было войти через

центральный вход, молодой Гудлак повел меня через крыло правительства племени

– побаивался нарушить незримую границу.

Приближение уикэнда уже вымело коридоры. Но самый главный человек еще не

покинул рабочего места в самом большом кабинете. И был доступнее Джеймса

Хоуэлла из Туба-Сити, своего подчиненного, не играл в прятки с репортером.

Грэм Холмс, почтенного вида мужчина с проседью в черных волосах,– директор

резервации. И хотя на стене за его креслом висит портрет индейца –

председателя совета племени (в обычном европейском костюме), Грэм Холмс знает

свои полномочия и никому не собирается уступать их. Эта резервация у меня под

началом,– так насмешливо и твердо определил он свое положение, приступая к

разговору.

В его штате 4500 человек. Сам он – адвокат по образованию, из Оклахомы, с 18-

летним стажем службы в БИД. В главном вопросе настойчив, как и другие его

сотрудники,– ассимиляция. Выкорчевывание и пересадка – не такие, как в форте

Сампер,– медленные, добровольные, но – непреложные. Растворение по одиночке

среди большого американского мира, либо продление, затягивание групповой

бедности резервации. На практике эта дилемма выглядит, пожалуй, по-иному: и

тут и там бедность и отчаяние, тут – групповая, там – отчаяние каждого по

отдельности, бедность рассеянная, растворенная, незаметная. И лишенная какой

ни есть стены племенной защиты. А дано ли третье – и лучшее?

...Вечер. Солнце, которое вечным наблюдателем здешней жизни совершает свои

круги над аризонской пустыней, скрылось в песках, развернув на прощание над

ними недолгий широкий закат. Закат южный, ранний. Вечер долгий. Улиц в

Уиндоу-Роке нет, вечерних городских гуляний с созерцанием если не людей, то

хотя бы витрин тоже нет. Да что людей и витрин – здесь нет и самого города.

Всего лишь канцелярии, в которых пытаются управлять теми, кто тут не живет.

Не только городов не существует у навахо, но и деревень. Хоганы, даже

родственников, хуторками стоят на отдалении друг от друга.

Познакомился с Нельсоном - старый холостяк, днюет тут и ночует. Днем – то за

кассой сам стоит, то командует на кухне, учит поваренка-навахо делать

яблочный паи, то сидит за столиком в кафе, пьет кофе, присматривает за

порядком. И вот вместе с Нельсоном коротаем вечерок, сидим и у него, и у

меня, и не молчим – беседуем. И этого «англо» я пытаю насчет индейцев, но

каждый человек – история, и разве не заслуживает мистер Нельсон нескольких

слов о нем самом.

Лицо усталое – не просто от этой скучно уходящей апрельской пятницы, но уже и

от жизни. Галстук-шнурочек «вестерн», повисший на жилистой шее, пропущен

через индейскую брошь, серебро с бирюзой. Тут каждый «англо» с теми или иными

атрибутами приобщения к индейцам – в одежде, в биографии, в том и другом. Всю

жизнь мистер Нельсон делает бизнес на индейцах и рядом с индейцами. У него

собственный ресторан в Фармингтоне, на севере соседнего штата Нью-Мексико. А

в Уиндоу-Роке уже два года управляет этим мотелем, который, кстати,

принадлежит администрации племени навахо. Отнюдь не золотое дно. Сами они,

индейцы, дело вести не умеют, вот и приглашают белых бизнесменов. Шесть

менеджеров, все белые, сменились в течение двух последних лет. Мотель

неприбыльный. Но Нельсон получает свое жалование, как положено, и за него в

Уиндоу-Роке держатся, ему удалось сократить дефицит. Он работящ и практичен.

В штате у него восемнадцать уборщиц, официанток, кухонного персонала – и все

навахо. С ними ладит – не ладить нельзя, но и жалуется на них, на своих

индейских девушек. Черт побери, они медлительны и не любят улыбаться, а ведь

улыбка – это нужная, окупающая себя в бизнесе вещь, как конфетки, которые

бесплатно раздают малышам, приходящим с папами и мамами,– родителям нравится,

когда обожают их детей. Черт побери, будь у него белый персонал, больше

восьмидесяти работников не понадобилось бы.

Выгода для Нельсона на первом месте. Люди, не понимающие выгоды, это люди

низшего сорта. Нельсон смотрит на них свысока, снисходительно. Но жизнь бок о

бок с индейцами научила его пониманию, даже жалости. И, белый с белым, он

доверительно делится со мной своими наблюдениями, в которых его американское

суперменство перемешано с чувством сострадания к несчастным.

Из наблюдений Нельсона:

– Я вам прямо скажу: они нас, белых, ненавидят, хоть и давно это было, но они

помнят ту «долгую прогулку» из форта Дифайенс в форт Сампер, куда гнали их

солдаты,– зимой, полураздетыми, с детьми. Им есть за что нас ненавидеть.

Старики молодым завещают: «Помни ту «долгую прогулку».

Я знаю многих белых тут в округе. Может быть, с тысячу человек. А только

четверо женаты на индейских девушках. Ненавидят они нас. Я старый холостяк,

денежки у меня есть, но ведь ни одна индианка за меня не пойдет. Им старшие

передают из поколения в поколение: «Не выходите за белых». И еще из

наблюдений Нельсона: устроены они по-другому, вот в чем дело. Уж если навахо

купил пикап, в кредит, само собой, то встает он утром ни свет ни заря и катит

к черту на кулички – к своим приятелям, чтобы подбросить их на работу.

Задаром! Вот потеха! Я ему говорю: «Что же ты, олух, своем выгоды не

понимаешь? Рокфеллер ты, что ли? Ведь на одном бензине прогоришь». Куда там!

Не слушает, ведь они, говорит, мои приятели, разве можно с них брать?

И в долгий вечер от мистера Нельсона, способного к состраданию, но превыше

всего ставящего выгоду, я услышал не одну быль о чудной, уморительной и

разорительной доброте простаков-индейцев. Об индейской семье, которая купила,

опять же в кредит, большой морозильник и сразу же продуктов на пару месяцев

(оптом они стоят дешевле), а родственники, их не сосчитать, прослышав о

покупке, пришли проведать и поздравить, и не через пару месяцев, а через

четыре дня в пустом морозильнике холодно и ненужно отсвечивали эмалированные

стенки. Об одном навахо, который вздумал податься в бизнесмены и под заем в

банке арендовал бензоколонку у корпорации «Мобил» – и мгновенно прогорел.

Одного не рассчитал: не мог брать деньги за бензин с родственников и

знакомых, а племенное родство обширно. О том, что индейцы не умеют

«аккумулировать» вещи и пускать деньги в оборот.

– Заметили мою кассиршу? Ушла однажды с работы не отпросившись. Я хватился,

где? Овец своих поехала пасти. Когда вернулась, я спросил: «Сколько ты здесь

получаешь за две недели?» – «Сто долларов».– «А от овец в год?» – «Долларов

пятьдесят». Я же говорю вам, что мозги у них по-другому устроены...

В Уиндоу-Рок я приехал к индейцам навахо, но на стыке двух образов жизни

лучше увидел давно знакомую Америку мистера Нельсона и ему подобных. Ту

Америку, которая сама-то знает, как накопить на ресторан в Фармингтоне или

где-то еще, и которой смешны и непонятны чудаки-индейцы, «вчерашние» люди,

которые не в ладах с расчетом и выгодой, не могут поставить их выше родства,

приятельства, дружбы. И думает она, эта Америка, что смех ее подхватят все

«белые люди». С одной стороны, традиции навахо, включающие коллективизм и

взаимовыручку. С другой, американский образ жизни, воспитывающий

индивидуализм и списывающий как неудачников многих из тех, кто не преуспел в

конкуренции, в «крысиных гонках». Нелепо идеализировать нищету и пасторальных

овечек, тем более нелепо превозносить их, противопоставляя мощной индустрии,

высокой производительности труда и развитой цивилизации. Но если бы дело

обстояло таким образом, то была бы проблема, большая, длительная,

мучительная, но не трагическая, несущая в себе возможность разрешения.

Трагедия же индейцев в том, что объективно от них требуют капитуляции, что

совместимости двух образов жизни быть не может, а отчужденность их налицо,

что племенной строй расплющивается экономическим и психологическим прессом

американского капитализма, высокоразвитого и равнодушно-жестокого.

Проще говоря, чем труднее индейцам вписаться в «господствующую культуру», тем

легче бизнесу обирать их. Американский образ жизни работает на щук и акул

«частной инициативы», промышляющих на территории резервации и вокруг нее. Вот

один, пример. Мне сказали, что из 150 лавчонок, торговых постов, бензоколонок

и других коммерческих заведений, имеющихся в этой резервации, навахо

принадлежит лишь 40. Запрещена продажа спиртного – раздолье для белых

нарушителей, нелегальных поставщиков, бутлегеров. Нет продовольственных

магазинов, принадлежащих племени, – раздолье для белых торговцев, берущих

втридорога. И так – во всем.

В правительстве племени, как и во всяком сколь-нибудь солидном американском

учреждении, есть свой отдел по связи с прессой и публикой. Его шеф, Перри

Аллен, которого я не смог увидеть в пятницу, собственно, и должен был

курировать меня. И к нему я отправился первым делом, с утра. Он вел утреннюю

планерку – заседают и в резервации. Меня как будто уже ждали. Только

доложили, Перри Аллен сразу вышел ко мне. После короткого ознакомительного

разговора Перри Аллен передал меня своему помощнику Роберту Шарди – вместе с

ключами от «шевроле» и поручением отвезти и показать, как живет в округе

простой народ, простые индейцы – чем меньше времени оставалось у меня, тем

невыносимее была мысль, что уеду, так и не повидав их,

Роберт Шарди начал с показа избранников народа – членов совета племени.

Восьмиугольное здание индейского парламента в чем-то имитировало хоган, но

многократно увеличенный и не из бревен и глины, а из крепких шершавых камней,

вырезанных из местного песчаника. Как орудийными жерлами, щерилось оно во все

стороны выпиравшими из стен наружу круглыми деревянными балками, и что-то

трогательно-потешное, несерьезное было в этих аллегорических орудиях из

дерева, и бесстрастно-загадочным оком смотрело на индейский парламент

священное окно-скала, высившееся неподалеку.

В зале заседаний матово поблескивали покрытые лаком толстенные бревна стен.

Лубочного типа роспись на одной стене изображала путь навахо от лука, стрел и

войн с бледнолицыми к прогрессу и нынешним временам – к умильно-красивым

индейским отрокам, которые с учебниками под мышкой идут в школу, к счастливым

овцам, припавшим к желобу, куда, победив вечную засуху пустыни, мощной струей

хлещет вода из щедрого крана. Ни напряжения, ни борьбы не знало прошлое в

этом его изображении, а будущее, спроецированное из настоящего, выглядело

идиллическим.

Под картинами за простенькими крашеными столиками сидели члены совета. Не в

тех традиционных одеждах и головных уборах, в которых красовались на стене их

предки периода лука, стрел и войн, а в нынешних куртках и штанах из джинсовой

ткани, сопровождающей движение к прогрессу. Председателя племени, который в

новой системе управления заменил вождя, какие-то срочные дела позвали в

Вашингтон. Заседание вел вице-председатель, почтенного вида индеец в очках.

Обсуждался бюджет племени. Докладчиком был главный контролер. Скоростным

речитативом он перечислял статьи доходов и расходов. По-английски.

Притулившись за столиком рядом с трибуной, девушка вела синхронный перевод на

язык навахо.

Затем поехали по округе. Оставили позади скопления уиндоу-рокских скал,

лубочных отроков и овец. С асфальта 264-й дороги свернули на пыльный

проселок. Вскоре предстало подобие кемпинга: не то образцовое поселение, не

то какой-то экспериментальный проект. Не хоганы, которые я искал, а

побеленные кабинки. Роберт поискал глазами – куда бы зайти? Зашли наугад.

Застали женщину с тремя детьми в комнате, одной-единственной. Посредине этой

экспериментальной местной модели человеческого жилья стояла древняя чугунная

печка. Печная труба уходила в потолок, своей круглой вертикалью образуя ось

жилища. Две железные кровати. Столик. Комодик – и на нем маленький

радиоприемник (у навахо есть радиовещание на родном языке). Шкафов – ни

обычных, ни встроенных. Одеяла, подушки, тюфяки, этот скарб бедняков, сложены

грудой у стены. (В традиционных хоганах кровати вообще не признаются.)

Простое жилище, в котором протекает простая жизнь. Пусть не хоган, но я

попал, куда стремился, к самым простым людям. Но разве просто проникнуть в

эту жизнь, озирая четыре угла и жалкий скарб? Разве откроешь простую жизнь

наскоком? И разве так уж проста она? Одно угадаешь наверняка: эта жизнь

сосредоточена на самом существенном – на выживании, это крыша и стены,

ограждающие от гуляющих стихий, место, где преклонить голову, и на своем

языке, к своим богам летящая мольба – хлеб наш насущный даждь нам днесь...

Врасплох застигнутая нашим приходом женщина молча сидела на кровати, положив

руки на колени и потупясь. Роберт не знал, как себя вести, и мне тоже неловко

было вытягивать какие-то сведения, когда и так все было ясно, без всяких

вопросов и ответов. Женщина отвечала неохотно и немногословно, не понимая,

чего от нее хотят, и в переводе моего спутника слова ее становились еще

короче. Муж работает в Уиндоу-Роке. Средств не хватает. И она понимала: мы не

из тех посетителей, от которых средств прибавится. У ее ног крутился

двухлетний голоштанный карапуз, две маленькие девочки, засунув пальцы в рот,

глазели на незнакомцев. На лице Роберта читалось: посмотрели – и хватит...

На обратном пути мой спутник говорил то, что я уже не раз слышал: главная

проблема – это бедность и безграмотность, сплетенные в заколдованный порочный

круг. По его словам, 80 – 90 процентов навахо неграмотны, не имеют профессии

и квалификации и потому обречены на случайную черную работу и жалкое

существование в высоко конкурентном американском обществе. Не больше половины

детей посещают школы, родители боятся отпускать их, в школе их учат чужому и

отучают от своего. Знакомые мотивы...

После обеда я обстоятельно беседовал с Перри Алленом. У него осторожный

оптимизм.

– На моем месте еще пять лет назад сидел белый. И он был совершенно

равнодушен к истории племени, к другим вещам. Правительство племени создали

лишь в 1954 году. До этого все было в руках белых, и я вряд ли открою вам

секрет – они преследовали свою выгоду.

Перри Аллен разъяснил нынешнюю структуру управления. Председатель племени

избирается прямым голосованием и служит главным должностным лицом. Племенной

совет также избирается, это законодательный орган. Управленческий аппарат

подчинен председателю и совету. Представители из Вашингтона, из Бюро

индейских дел – «наши опекуны», наблюдатели. Они отвечают за школы-интернаты,

министерство здравоохранения – за больницы. В остальном племя автономно: свой

бюджет, свои источники доходов, расходы на полицию, на соцобеспечение и

другие социальные программы. На местах подобие мини-муниципалитетов, которые

следят за порядком и нуждами населения, разбирают его жалобы, обращаются в

Уиндоу-Рок за средствами,– к примеру, когда понадобится вырыть новый колодец.

– Мы молодая нация, нам всего каких-то сто лет,– повторял, как бы

оправдываясь, Перри Аллен, избегая слово «племя», в котором сильны отголоски

старого, и ведя летосчисление с 1868 года, от подписания последнего и

окончательного договора навахо с правительством США.

– Мы – молодая нация и потому во второй половине двадцатого века живем во

многом как в колониальные дни. Многое должны изменить. Может быть, следует

открывать здесь свои собственные фабрики, магазины и т. д., а не только

давать все это на откуп (при помощи лицензий) белым американцам. Кто спорит,

бизнес в резервации принадлежит белым людям. По разным причинам многие из

навахо находятся у них в долгу, долгу кабальном, по четыре-шесть тысяч

долларов.

– Но бог свидетель,– и Перри Аллен комически воздевал руки к небу,– мы должны

двигаться вперед медленно и осмотрительно. Невозможно разом избавиться от

белых торговцев. Не забывайте, что торговые посты – источник существования

для многих навахо, в смысле кредита. Чем его заменить, этот источник? Чтобы

уничтожить несправедливость, надо дать людям работу, создать тысячи и тысячи

новых рабочих мест.

Аллен сообщил, что «молодая нация» стала почти самообеспеченной, продавая

белому бизнесу лицензии на разработку обнаруженных на территории резервации

нефти, газа, урановой руды, а также на открытие коммерческих заведений и

промышленных предприятий, но нуждается в средствах БИД для содержания школ-

интернатов и строительства хороших дорог, без которых не заманить сюда белый

бизнес и туристов, что есть лишь один геолог-навахо, лишь два доктора и ни

одного адвоката, ни одного судьи с высшим образованием, что из студентов-

выпускников лишь двадцать пять процентов возвращаются, хотя на обучение

каждого племя тратит по нескольку тысяч долларов.

– Мы против какого-либо диктата. Хотят вернуться – превосходно. Не хотят – их

дело. Такое поведение мы не считаем эгоистическим. Пусть уж лучше поработают

на стороне, приобретут опыт, а там, глядишь, вернутся более полезными людьми.

Своя земля все-таки тянет. Многие учителя и фельдшеры возвращаются обратно.

Редко кто исчезает совсем...

Перри Аллен направил меня к Руфи Сэндовал, возглавляющей отдел

соцобеспечения, потом я попал к Джону Мартину, ведающему просвещением,

навестил Чета Макрори, редактора «Навахо таймс», и завершил трудовой

понедельник разговором и ужином с судьей Уильямом Язи.

Руфи Сэндовал понравилась, пожалуй, больше других. Средних лет индианка,

простая, откровенная, с уютной домашней улыбкой. У нее сердце матери, и по

натуре она совсем не чиновница, а скорее, общественница-подвижница. Нужный

человек на нужном – и нелегком – месте. На главную проблему – нищеты – она

выходит напрямую. Ее отдел занят помощью остро нуждающимся – талоны для

голодающих на бесплатные продукты питания, пособия в случае увечий, смерти

родных, развала семьи, других чрезвычайных происшествий и ситуаций. Она все

время заглядывает в бездну и бездонность ее знает – и переживает – сильнее

прочих. Нет средств, чтобы помогать всем. И расспрашивать ее, открытую, не

дипломатичную,– это как нарочито бередить ее боль.

Мартин снабдил статистикой – сколько студентов-навахо получают стипендию от

племени, сколько – от федерального правительства в Вашингтоне. Среди

оканчивающей среднюю школу молодежи сильнее всего тяга в учителя, на втором

месте – инженерные профессии и менеджеризм.

Редактор Чет Макрори, критичный и ироничный в таком духе выдержаны и его

заметки, публикуемые в каждом номере, и судья Уильям Язи не разделяли даже

осторожного оптимизма Перри Аллена. По их прогнозам, правительство племени

через несколько лет может вполне оказаться банкротом, так как бюджетные

расходы постоянно превышают доходы и дефицит покрывается за счет все

убывающих накоплений, депонированных в банках.

Редактор говорил о двух тенденциях в руководстве племени. Старая гвардия

боится «прогресса», который, по ее мнению, грозит самобытности навахо и,

более того, цельности племени как этнической общности. Другая группа за то,

чтобы делать навахо более конкурентоспособными в американском обществе.

Нынешние руководители племени, по мнению Чета Макрори, стараются совместить

обе тенденции, понимая опасность потери «лица» и культуры и одновременно

необходимость экономического развития. Необходимость эта диктуется хотя бы

фактом прироста населения – пять тысяч в год. Навахо уже не могут

прокормиться по-старому – овцами, примитивным, скотоводством. Выход – в

индустриализации. Искусные ремесленники становятся хорошими рабочими на

тонком производстве, требующем ручного труда. Приглашая промышленные

корпорации на землю резервации, руководители племени ставят условие, чтобы

при наборе рабочей силы предпочтение отдавалось навахо. Но корпорации хотят

владеть землей, на которой расположены их предприятия,– без этого им трудно

получать займы от банков. И в этом притязании большого бизнеса на землю –

огромная опасность. Почему? Потому что племенное владение землей – это

материальная основа, скрепляющая племя, позволяющая ему сохранить цельность и

лицо. Если эта основа будет разрушена, наступит дезинтеграция, все пойдет

прахом. Там, где племенная система владения землей была нарушена, рухнула

защитная стена, индейские племена уже распались, открытые всем ветрам

капиталистического общества, на которых им не устоять.

Судья Язи был последним собеседником. Подвезла меня к нему Ширли Уотчмэн,

сотрудница Перри Аллена. Манерой поведения, прической, некоторой жеманностью

и вообще ароматом нездешней утонченности Ширли выделялась – и нарочно

выделяла себя – в непритязательном Уиндоу-Роке. И автомобиль у нее необычный

– новенький, полуспортивный, тоже выделяющийся среди здешних пикапов. И в

машине, по дороге к судье, она выделилась еще и разговором.

– Поверите или нет, но мои любимые писатели – русские, и моя любимая музыка –

русская, и я мечтала быть балериной и училась у... (Две незнакомые фамилии,

которые не уловил на слух.) Сюрприз. Первая человеческая ниточка, хотя и не

прямым путем, протянулась от Уиндоу-Рока к моей стране. Перед Ширли Уотчмэн

стоял выбор: и дальше учиться балетному делу, что было сопряжено с риском

материального, да и творческого неуспеха, либо избрать обычную «деловую

карьеру». Убоявшись риска, она предпочла второе, работала секретаршей во

Флориде. Но счастье и успех обошли ее и там. Что же привело ее сюда, в

глубинку, в медвежий угол? Она ответила: «Устала от того, что довольно точно

называется «крысиными гонками». Она индианка, хотя из другого племени.

Неудачница, вернувшаяся если не в родное, то хоть в родственное лоно.

Спрятавшаяся за той защитной стеной, о которой говорил редактор Чет Макрори.

Что касается судьи Уильяма Язи, то он рассуждал о зле алкоголизма и о том, не

лучше ли торговать спиртным на территории резервации – плод не будет таким

сладким, перестав быть запретным, а деньги достанутся не белым коммерсантам,

а администрации племени. Интересовался, что у нас, в стране знают об

индейцах. Здесь это вопрос с подтекстом. В сознании «средних американцев»

благодаря Голливуду и телевидению посеяны глупые и оскорбительные

представления об индейцах. И вот индейцы хотят знать, не привились ли эти

стереотипы и за американскими пределами.

Но и тут жизнь не обходится без обычной своей смеси трагикомического. Когда

ужинали в доме судьи, вполне городском, по одному из телевизионных каналов

как раз прокручивали очередной фильм об индейцах. Судья со знанием дела и не

без обиды комментировал по ходу действия: «Это не настоящий индеец. Это

загримированный белый». И, к слову, рассказал смешную и грустную историю о

настоящих индейцах и американском кинематографе. Тут, на севере резервации,

Голливуд делал очередную ленту с участием знаменитого киноковбоя Джона Уэина.

Для массовок пригласили индейцев, как водится, разодев и разрисовав их вовсю.

Джон Уэйн, выходивший победителем из всех передряг с индейцами, в одном

эпизоде появлялся на скале – верхом на коне, с винчестером в руках. И сотня

кровожадных индейцев внизу. Тоже на лошадях. Готовых, по киносценарию, его

растерзать. Индейцам-статистам объявили: «Сейчас он выстрелит. Как только

раздастся хлопок, один из вас должен упасть с лошади – за это дополнительно

десять долларов». Выстрел. Хлопок. И...с лошадей попадали все сто индейцев

(прим. – свидетельство глупости режиссера, а не индейцев).

Эти впечатления нашего соотечественника из прежней нашей страны – СССР -

весьма протеворечивы и слегка тенденциозны. В них мы можем найти и

положительные и отрицательные моменты в жизни современных индейцев, причем

решение многих проблем зависит от самих индейцев. Оказывается земля

принадлежит племени и «вожди» сами могут решать многие вопросы, а уж как они

их решают – это другой вопрос, помощь государства также достаточно

существенна и каждый волен строить судьбу по-своему. собственно цену всему

этому мы хорошо узнали в последние годы своей собственной истории.

Кстати о кинематографе. Один из сегодняшних лидеров индейского движения в США

рассказывает:

В Валлежо, Калифорния, мы с младшим братом Дэйком по субботам во второй

половине дня ходили в кинотеатр "Эсквайр" и смотрели те самые проклятые

фильмы о ковбоях и индейцах 40-х годов, в которых трубили горны, кавалерия

шла в атаку и, волей-неволей вызывая симпатии зрителей, начинала убивать

индейцев. Дэйк не мог смотреть на это; он закрывал лицо руками. Когда тебе

восемь или девять лет, как было нам тогда, ты все еще надеешься, вдруг сейчас

индейцы победят, вдруг это кино окажется непохожим на другие. После, выйдя из

кинотеатра и полагаясь лишь на Бога, мы вдвоем, спиной к спине, сражались

против мексиканцев, филлипинцев, китайцев и негров так же, как и против

белых. Все эти соседские ребята говорили: "Эй, индейцы, мы сейчас подхлестнем

вашего осла!"

И как продолжение этой кинематографической истории:

В 1966 году кинематографистами Восточной Германии на студии «ДКФА» был снят

культовый фильм «Сыновья Большой Медведицы». Роль индейского воина племени

СИУ Токей Ихто: сыграл известный в то время сербский актер Гойко Митич. Фильм

имел ошеломительный кассовый успех как в бывших странах социалистического

содружества, так и в Западной Европе. Фильм был предложен и американцам, но

те, обозвав его «эрзац-вестерном», отказались от покупки. Общеизвестным

является стремление американской киноиндустрии не допустить на свой рынок

работы европейских мастеров, подтверждением чему служит непонятная для любого

европейца индустрия ремейка (т.е. точное копирование крупного успешного

фильма, произведенного в Европе, воспроизведенного в США с участием

собственных актеров и перенесенного на местную почву). Судьба фильма «Сыновья

Большой Медведицы» оказалась драматически непредсказуемой. Копия фильма была

подарена индейскому племени сиу-дакота ( в штате Южная Дакота)

представителями германского культурно-этнографического общества «Красный

Круг» (это общество серьезно занималось исследованиями культуры и истории

индейцев Северной Америки). Через некоторое время после показа фильма в ряде

индейских резерваций вспыхнуло восстание племени сиу, самое крупное в XX

веке. Эти события вошли в историю США начала 70-х годов как «Индейская

революция в «Вундед Ни» Лидерами восстания выступили индейские вожди Рассел

Минс (ныне известный киноактер) и Леонард Пелтиэр. В восстании приняли

участие сотни индейцев сиу, оснащенных автоматическим оружием. Благодаря

умелой организации они в течение месяца противостояли натиску тяжелой

бронетехники и вертолетов армии и полиции США. Восстание было жестоко

подавлено. Руководители — приговорены к длительным срокам тюремного

заключения Точное количество погибших с обеих сторон до сих пор скрывается.

Среди причин восстания агентами ФБР был назван факт демонстрации фильма

«Сыновья Большой Медведицы».

Картина была объявлена провокацией спецслужб ГДР: длительно подготавливаемой

и блестяще проведенной.

Ряд крупных руководителей Федерального Бюро по делам индейцев США лишился

должностей. Их преемники уже не допустили подобных ошибок и продолжению

«Сыновей» — фильмам «След сокола» и «Белые волки» (также о борьбе сиу-дакота

за свои земли) — был заказан путь в Соединенные Штаты.

Необходимо сказать несколько слов о личности актера — серба Гойко Митича.

После событий 1973 года в резервации Вундед Ни, Южная Дакота, Гойко Митичу

многократно угрожали, вынуждая отказаться от дальнейшей работы. Но, не

обращая никакого внимания на запугивание и шантаж, Митич продолжил сниматься

в ролях индейских воинов в фильмах «Смертельная ошибка», «Текумзе», «Оцеола»,

«Братья по крови», «Апачи», «Ульзана». Нелишне отметить и факт гибели в

автокатастрофе американского певца и актера Дина Рида, который был партнером

Митича в фильме «Братья по крови» и выступал многократно с обличением

американского империализма.

Не так давно, обрушивая в течение более чем двух месяцев во имя прав человека

бомбы и ракеты на Белград и другие сербские города, американцы предпочитают

не вспоминать о годовщине одного события у себя дома, впрямую связанного с

так называемыми «гуманитарными ценностями»:

Летом 1924 года, конгресс США принял закон, предоставляющий гражданство

страны ее коренным жителям – индейцам. До этого – а Америка к тому времени

уже полтора столетия была суверенным государством – стать американскими

гражданами индейцы не могли. Исключение делалось разве что для тех из них,

кто имел особые заслуги, к примеру, был награжден за отвагу в Первой мировой

войне.

Закон 1924 года, однако, не имел ничего общего с торжеством демократии. К

примеру, второй его параграф предусматривал, что, вступая в гражданство США,

любой индеец должен быть готов к ограничению его имущественных прав. В

переводе с языка юридической казуистики на обычный это означало, что

собственность у такого индейца могла быть конфискована по решению суда без

согласования с советом старейшин его племени. Понятно, что у самих индейцев

благодеяние конгресса особых восторгов не встретило. «Как можно быть

суверенной нацией, одновременно оставаясь гражданами чужой страны,

управляемой чужим правительством?» – вопрошал тогда вождь племени тускарора

Клинтон Рикард, основавший позднее Лигу защиты индейцев Америки.

С точки зрения права верховный тускарора был недалек от истины. Ведь и

сегодня юридически в Америке насчитывается 542 суверенных нации – по

количеству индейских племен. Их численность – 2 миллиона человек, в два раза

больше, чем, к примеру, косовских албанцев. Самыми многочисленными племенами

являются чироки (свыше 330 тысяч), навахо (220 тысяч), сиу (103 тысячи). Есть

и те, что насчитывают всего полсотни человек. Формально за каждым племенем

закреплена соответствующая территория (резервация), где индейцы вправе

осуществлять местное самоуправление. Так записано в другом законе, принятом в

1934 году. Фактически же полномочия советов племен не простираются далее

надзора за залами игральных автоматов и решения простейших конфликтов. Любой

индеец, совершивший уголовное преступление, автоматически подпадает под

юрисдикцию местного американского суда, а совет племени вправе лишь

ходатайствовать о снисхождении или применении к провинившемуся специфически

индейских видов наказания. Недавно такую просьбу уважил суд на Аляске,

рассматривавший дело двух подростков-эскимосов, которые совершили вооруженное

ограбление. По рекомендации старейшин племени тюремное заключение им заменили

ссылкой на необитаемый остров, как того требовали древние обычаи.

Юбилей закона 1924 года в Америке широко не отмечают. И в правду, разве это

не абсурд, когда страна, считающая себя мировым эталоном в области прав

человека, в течение полутора столетий отказывала в гражданстве ее коренным

жителям. И что будет с Америкой, если индейцы сегодня потребуют себе таких же

прав, как и албанцы в Косово, да еще призовут кого-нибудь на помощь?

Юридических оснований у них предостаточно. Ведь в 1389 году, когда произошла

битва на Косовом поле между турками-османами и сербами, индейцы владели всем

американским континентом. До первого плавания Колумба оставалось еще 103

года...

Сегодня индейцы хорошо организованы и умело пользуются плодами цивилизации.

Недавно индейцы Америки объявили о решении открыть собственный сайт в

Интернете. Идея сделать электронную страничку была высказана на форуме "Двух

Америк", который прошел в Панаме. Об этом сообщил представитель Программы

изучения традиций Панамы Онель Ариас.

Пока еще 90% американских индейцев не имеют доступа в интернет. Несмотря на

это каждая организация коренного населения Америки будет обязана открыть свою

страницу в Сети, сказал Ариас.

В конференции, которая продолжалась неделю, приняли участие представители

индейцев Венесуэлы, Гватемалы, Гондураса, Канады, Панамы, Перу и США.

В России многие с сочувствием и симпатией относятся к индейцам. Многие помнят

захватывающие и учащие справедливости строки Фенимора Купера, выпускаются и

журналы, есть страницы в Интернете. Один из наиболее интересных журналов

дающий полную картину истории, культуры, сегодняшней жизни индейцев Америки -

«Первые Американцы». Журнал повествует о прошлом и сегодняшнем дне древнего

народа, выпускается в печатной и электронной версиях и имеет большую

российскую аудиторию.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Станислав Кондрашов «В Аризоне у индейцев»;

2. Альманах «Первые американцы» №№ за 1997 –2000гг.;

3. Бенджамин Франклин «Заметки относительно дикарей Северной Америки»;

4. Льюис Г. Морган «Дома и домашняя жизнь американских туземцев»;

5. Михаил Алексеев «Предъявят ли индейцы права на Уолл-стрит и Манхэттен?»;

6. Многочисленные сайты по теме «Индейцы» в русском Интернете.

МПГУ, 2 курс. Ист. Л.В.

Май 2001г.

Сдано на хор.

Страницы: 1, 2