Реферат: Самозванство

было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то

чиновник вдруг на палача с сердцем закричал:

— Ах, сукин сын! Что ты это сделал? — И потом: — Ну, ско­рее — руки и ноги.

В самый тот момент пошла стукотня и на прочих плахах, и вмиг после того

очутилась голова г. Пугачева, взоткнутая на железную спицу на верху столба, а

отрубленные его члены и кровавый труп лежащий на колесе. А в самую ту ж

минуту столкнуты были с лестниц и все висельники, так что мы, оглянувшись,

увидели их висящими и лестницы отнятые прочь. Превеликий гул от аханья и

многого восклицания раздался тогда по всему несчетному множеству народа,

смотревшего на сие редкое и необыкновенное зрелище».

Болотов А. Т. (4, с.189-191)

«Пугачевские воззвания учитывали интересы и требования той социальной среды,

которая доминировала в восстании и на которую ориентировалась ставка Пугачева

в тот или иной период Крестьян­ской войны. В начале выступления, когда

основной социальной опо­рой восстания являлось казачество, указы Пугачева

отражали эконо­мические и политические требования казаков. С появлением

войска Пугачева под Оренбургом восстание охватило значительные районы Южного

Урала и Приуралья, населенные русским горнозаводским и помещичьим

крестьянством и нерусскими народностями. Они искали в восстании

удовлетворения своих экономических, социальных и национальных интересов.

Учитывая это, ставка Пугачева при соста­влении новых указов разнообразила и

расширяла призывы, исходя прежде всего из интересов той группы населения, к

которой адресо­вался соответствующий указ. Таковы были указы, посланные к

баш­кирам, казахам, татарам, отвечавшие их национальным требова­ниям.

Что же касается различных категорий русского крестьянства, то первые

обращенные к ним указы Пугачева, сулившие за верную службу „Петру III" вечную

волю и экономические льготы, дубли­ровали указы, адресованные казакам,

представляли собой аналогию казачьего строя жизни, свойственную воззрениям

руководителей движения на всем протяжении Крестьянской войны и

запечатлен­ную, в частности, в последних манифестах от июля-августа

Лишь постепенно, примерно с декабря 1773 г., по мере вовлечения в восстание

значительных масс крестьянства, появления с стане Пуга­чева людей с

несомненными задатками идеологов движения (И. Н. Грязнов, А. И. Дубровский),

происходит процесс „окрестьянивания" социальной политики повстанческого

центра. Это сказывалось на содержании воззваний Пугачева, в которых

углублялась критика крепостнических порядков в стране, подчеркивался

паразитизм дво­рянства и администрации, угнетавших народ, выдвигались все

более радикальные положения, отвечавшие интересам крестьян. Особенно

отчетливо эти тенденции стали проявляться во второй половине июня — начале

июля 1774 г., когда войско Пугачева вышло в рай­оны Прикамья и Среднего

Заволжья с их многочисленным крестьян­ским населением. Следует, правда,

отметить, что указы Пугачева того времени связывали освобождение крестьян от

крепостной неволи с обязательством их верной службы „Петру III" или даже с

окончательной победой и воцарением „Петра Федоровича" на все­российском

престоле; что же касается дворянства, то оно, будучи лишено (по смыслу этих

указов) феодальных прав и преимуществ, еще не приговаривалось к полному

истреблению.

Идейную эволюцию социальной политики ставки Пугачева вен­чали манифесты,

обнародованные 28 и 31 июля 1774 г. Они про­возглашали отмену крепостной

зависимости крестьян, переводили их в разряд казаков, освобождали от платежа

подушной подати, рекрут­ских наборов и прочих повинностей, безвозмездно

передавали земли с различными ее угодьями в пользование крестьян.

Одновременно манифесты призывали к истреблению дворянства и устранению

ста­рой администрации. Объективно все это означало, что манифесты и указы

Пугачева последнего этапа Крестьянской войны призывали к ликвидации

крепостнических отношений в стране, уничтожению дво­рянства, передаче земли

народу и в целом отражали требования кре­стьянства о земле и воле...

...Другая сторона идейной платформы движения, касающаяся перспектив борьбы за

создание нового общественного и политиче­ского строя, не получила в

манифестах Пугачева ясного и последова­тельного освещения. Руководители

движения имели весьма смутное представление об устройстве страны в случае

победы восстания и воцарения на престоле народного заступника — „Петра III".

Будущая Россия виделась им как государство народного благоден­ствия и

материального изобилия, где царят „тишина" и „спокойная жизнь", свобода и

вольность, где не будет необходимости взимать налоги с населения, ибо казна

будет пополняться за счет своих вну­тренних ресурсов, где граждане будут

освобождены от воинской обя­занности, ибо армия будет полностью

укомплектована за счет „вольножелающих добровольцев". По смыслу некоторых

высказы­ваний Пугачева и содержанию последних его манифестов на месте

феодальной России предполагалось создать казацкое государство (поскольку

большинство населения переводилось в казачье сосло­вие) во главе со

справедливым и милостивым к народу монархом».

Овчинников Р. В. (25, с. 264-265)

«По народным преданиям, Пугачев „один управлял батареей из 12 орудий: он

успевал и заправлять, и наводить, и палить, и в то же время войску приказания

отдавать".

Точность действий его артиллерии приводила в восхищение даже специалистов.

Пугачев применял навесной огонь, и для этого были переделаны лафеты, применял

массированный артиллерийский огонь, маскировал артиллерию в бою. Например,

под Казанью — . пушки были подвезены к городу под прикрытием обоза с сеном и

соломой.

По его приказанию строились укрепления из снега и льда, что было новостью и

для Европы. Пугачев ставил пушки на полозья, передавал письма при помощи

воздушных змеев. Смелость, предпри­имчивость, личная удаль и отвага Пугачева

удивляли даже заклятых врагов крестьянской войны.

Пугачев обладал большим природным умом, кипучей энергией, могучей волей,

позволившими ему стать подлинным народным вождем крупнейшего крестьянского

движения феодально-крепо­стной России.

Даже Фридрих II говорил, что Пугачев „умел привлечь к себе народы, начиная от

живущих на берегах Дуная до обитающих в окрестностях Москвы".

Как одаренный человек Пугачев с умением и тактом пользовался своим глубоким

знанием народной души, настроений, нужд и жела­ний угнетенных масс различных

народностей.

„Женевский журнал" писал о Пугачеве: „Нужно обладать изве­стным талантом,

чтобы прельстить большое количество людей, их объединить, удержать и ими

предводительствовать"».

Петров С. П. (28, с. 40)

2. 2 Лжедмитрий I

Кем был человек, вошедший в русскую историю под именем Лжедмитрия I? Много

копий сломали и еще сломают в научной полемике о его личности. Одна из

загадок прошлого обусловлена противоречиями и недоговоренностями источников

того времени. Это позволяет разным авторам выдвигать и разных претендентов на

роль сокрушителя устоев Московского царства. Наибольшее количество историков

отождествляют с Лжедмитрием I монаха-расстригу Григория Отрепьева (Н. М.

Карамзин, С. М. Соловьев, Р. Г. Скрынников) или, по крайней мере, признают

это тождество вполне вероятным (В. О. Ключевский, В. Б. Кобрин). Н. И.

Косто­маров и С. Ф. Платонов не считали правильным ставить знак равенства

между Лжедмитрием и Отрепьевым, а некоторые авторы (В. С. Иконников, С. Д.

Шереметев) даже утверждали, что под именем Дмитрия Ивановича действовал

настоящий царевич. Свою лепту в попытки разрешить загадку наряду с историками

внесли старые и новые популяризаторы, начиная с К. Валишевского (Смутное

время. Репринт. изд. М., 1989. С. 97—121) и кончая Ф. Шахмагоновым (Парадоксы

Смутного времени//Дорогами тысячелетий: Сб. историч. очерков. Кн. 1. М., 1987

. С. 130—149).

Автор этих очерков в общем солидарен с В. О. Ключевским, который писал, что в

вопросе о Лжедмитрии «важна не личность самозванца, а его личина, роль им

сыгранная». В то же время, как нам представляется, версию тождества

самозванца и Отрепьева никак нельзя сбрасывать со счетов, несмотря на

некоторые ее сла­бые места. Нельзя, во-первых, в силу элементарного уважения

к источникам, довольно единодушно называющим именно Отрепьева в качестве

самозванца, и, во-вторых, еще и оттого, что другие решения проблемы личности

самозванца основаны на еще большем количестве натяжек и допущений. Принимая,

таким образом, до­статочно традиционную версию личности Лжедмитрия, мы строим

очерк жизни самозванца до занятия им царского престола в основ­ном на

реконструкциях Р. Г. Скрынникова в его книге «Само­званцы в России в начале

XVII века» и других работах.

Человек, сыгравший столь неординарную роль в русской исто­рии, родился в

довольно обыкновенном провинциальном городке Галиче, в не менее обыкновенной

и заурядной дворянской семье, где-то на рубеже 70—80-х гг. XVI в. Его нарекли

именем Юрий. Вскоре он лишился отца, стрелецкого сотника Богдана Отрепьева,

зарезанного в Москве, в Немецкой слободе, вероятно, в пьяной драке. Мать

научила Юшку читать Библию и Псалтирь; затем он продолжил образование в

Москве, где жили дед и дядя мальчика, а также свояк семьи дьяк Семейка

Ефимьев. За непродолжительное время Юшка стал «зело грамоте горазд» и овладел

каллиграфиче­ским почерком. Этого достоинства вполне хватило бы для

продви­жения небогатого дворянина на приказной службе. Но не таково оказалось

самолюбие юноши, жаждавшего быстрой карьеры. Сво­бодной службе в приказе или

стрельцах он предпочел положение слуги двоюродного брата царя Федора —

Михаила Никитича Романова. Царские наказы называют Отрепьева боярским

холо­пом, и, возможно, он и вправду дал на себя кабальную запись: уло­жение о

холопах 1597 г. требовало всем господам принудительно составить кабальные

грамоты на своих добровольных слуг. Почему дворянин пошел в услужение, да еще

в холопство, мы поймем, если вспомним, что Романовы были реальными

претендентами на пре­стол.

После ареста Романовых Годуновым Юшка, верно, сумевший встать достаточно

близко к боярам, опасался за свою свободу и жизнь, а потому счел за благо в

20 лет покинуть свет и забыть свое мирское имя. Он стал чернецом Григорием.

Поначалу новоявлен­ный инок скрывался в провинции в суздальском Спасо-

Евфимие-вом и галичском Иоанно-Предтеченском монастырях, а когда буря

улеглась, вернулся в столицу. Здесь он поступил в придворный Чудов монастырь

по протекции протопопа кремлевского Успен­ского собора Евфимия, оказанной,

очевидно, по просьбе деда Отрепьева Елизария Замятии. Келейником деда

Григорий и жил первое время, пока его не забрал в свою келью архимандрит

оби­тели Пафнутий. Вскоре его рукоположили в дьяконы. Молодому иноку поручили

сложить похвалу московским чудотворцам Петру, Алексию и Ионе. Видимо, он

справился с поручением хорошо, так как сам патриарх Иов заметил юношу и взял

на свой двор «для книжного письма». Вместе с другими дьяконами и писцами

пат­риарха Отрепьев сопровождал архипастыря в царскую Думу. Это давало

возможность молодому честолюбцу соприкоснуться с при­дворной жизнью и

возмечтать о большем, чем иноческая келья. Головокружительная карьера,

которую он сделал всего за год, став из рядового чернеца патриаршим дьяконом,

не устраивала Отрепьева. Он в мечтах примерял на себя шапку Мономаха. Кто

подсказал ему назваться царевичем Димитрием, неизвестно. С. Ф. Платонов

считал самозванца орудием интриги бояр Романо­вых против ненавистного им

Годунова. Р. Г. Скрынников полагает это маловероятным, поскольку Романовы

сами претендовали на престол, а значит, вряд ли стали бы им рисковать. По

мнению историка, самозванческая интрига родилась не на подворье Рома­новых,

где служил Юшка, а в стенах Чудова монастыря. Возмож­ным советчиком и

вдохновителем самозванца он называет монаха Варлаама Яцкого, за которым,

вероятно, действительно стояла какая-то боярская партия. Недаром опытный в

политических делах Борис Годунов, узнав о появлении самозванца, упрекнул

бояр, что это их рук дело.

В начале 1602 г. Отрепьев начал смертельно опасную игру, сделав в ней ставкой

собственную голову. Вместе с двумя иноками — уже знакомым нам Варлаамом и

Мисаилом — он бежал в Литву и «открылся» игумену Киево-Печерской лавры, что

он царский сын. Игумен, дороживший отношениями с Москвой, пока­зал

авантюристу и его спутникам на дверь. История повторилась весной 1602 г.,

когда бродячие монахи отправились к князю Васи­лию Острожскому. Тогда

Григорий переместился в Гощу. Здесь он оставил своих сообщников, скинул с

себя иноческое платье и «учи­нился» мирянином. Гоща была центром секты ариан,

и самозванец примкнул к сектантам. Он стал учиться в арианской школе, где

овладел, впрочем не слишком успешно, латинским и польским язы­ками. Видимо,

ариане рассчитывали с помощью самозванца наса­дить свою веру в России, но сам

Отрепьев хорошо понимал, что в качестве еретика-арианина он не имеет шансов

сделаться царем православной Руси. Поэтому весной 1603 г. расстрига пропал из

Гощи, чтобы объявиться вскоре в Брачине у православного магната Адама

Вишневецкого. Вишневецкие враждовали с москов­ским царем из-за спорных

земель, и князь Адам мог использовать самозванца для давления на русское

правительство. Впервые Отре­пьев добился желаемого успеха. Магнат велел

оказывать «царе­вичу» полагавшиеся ему почести, дал штат слуг и карету для

выездов.

Единственным способом занять московский престол для само­званца был военный

поход. Он вступил в переговоры с казаками Запорожской Сечи, вербуя их в свои

сторонники, но получил отказ. Донцы, испытывавшие сильное давление Годунова,

напро­тив, обещали поддержать «царевича» и прислать ему двухтысяч­ный отряд,

но письмо их к Отрепьеву не дошло, перехваченное людьми князя Яноша

Острожского. Не получив поддержки Сечи и не имея вестей с Дона, самозванец

решает до времени сбросить личину поборника Православия и опереться на крайне

враждебные России католические круги. Из имения Вишневецкого он переби­рается

в Самбор, к сенатору Юрию Мнишеку. Здесь он делает предложение дочери

сенатора Марине и принимает католичество.

Мнишек хотел посадить будущего зятя в Москве с помощью коронной армии. В этом

намерении его поддержал польский король Сигизмунд III, которому Лжедмитрий I

обязался отдать в качестве платы Чернигово-Северскую землю. Невесте Марине

были обе­щаны в удел Новгород и Псков, тестю—часть Смоленщины. Своим новым

родственникам самозванец также пообещал в тече­ние года (в крайнем

случае—двух) обратить в католичество всю православную Русь. Но вопрос о войне

и мире решил отнюдь не король или тем более сенатор, а командовавший коронной

армией гетман Ян Замойский. Он не желал воевать с Россией, как, впро­чем, и

многие другие польские магнаты. Польская армия в аван­тюре не участвовала. В

Россию самозванец вторгся 13 октября 1604 г. с навербованным им и его

сторонниками отрядом наемни­ков, насчитывавшим около двух с половиной тысяч

человек. На помощь «царевичу» вскоре двинулись донцы. Жители Чернигова и

Путивля сдали войску самозванца свои города без боя, арестовав воевод;

Путивль с его каменной крепостью был ключевым пунктом обороны Чернигово-

Северской земли. К тому же здесь самозванец получил от дьяка Б. Сутупова

сбереженную им воеводскую казну, где хранились немалые суммы денег для

выплаты жалованья слу­жилым людям. А вскоре их примеру последовали Рыльск и

Севск, Комарицкая волость. К началу декабря власть Лжедмитрия при­знали Курск

и Кромы. Но войско самозванца никак не могло овла­деть Новгоррд-Северским,

где против вора успешно отбивался гарнизон во главе с окольничим П. Ф.

Басмановым.

Борис Годунов поначалу сосредоточил всю свою армию в Брянске, поскольку верил

воинственным заявлениям короля Сигиз-мунда III и ждал польского наступления

на Смоленск. Но когда стало ясно, что Речь Посполитая не собирается нападать

на Рос­сию, войско во главе с боярином Мстиславским двинулось выру­чать из

осады Новгород-Северский. Нерасторопность и нереши­тельность русского

главнокомандующего, имевшего перевес в силах, привела к поражению у стен

крепости 21 декабря 1604 г. Но это был частный успех самозванца, поскольку

Новгород продол­жал защищаться, а русская рать, слегка потрепанная, но далеко

не разбитая, стояла в виду города. К тому же наемники потребовали денег за

одержанную победу. У самозванца, успевшего истратить путивльскую казну, их не

оказалось. И тогда «рыцарство», ограбив обоз и грязно обругав Лжедмитрия,

покинуло его лагерь. Отре­пьеву пришлось 2 января 1605 г. снять осаду

крепости и отступить

к Путивлю. Вскоре его покинул и главнокомандующий Юрий Мни­шек. Теперь

Лжедмитрий был предоставлен себе самому. Хотя часть польских гусар осталась с

самозванцем, не они, а запорож­ские и донские казаки, да признавшие «великого

государя Дмитрия Ивановича» мужики Комарицкой волости составляли ббльшую

часть войска. Среди советников Отрепьева возобладали сторон­ники решительных

действий. Армия самозванца не стала отсижи­ваться в Путивле или уходить к

польской границе, а двинулась в глубь России. Под Добрыничами 21 января 1605

г. она была наго­лову разбита войском Мстиславского. Победители захватили всю

артиллерию и пятнадцать знамен. Самозванец был ранен, затем под ним

подстрелили лошадь, и он чудом сумел бежать с поля боя и скрыться в Рыльске.

Если бы воевода Мстиславский организовал энергичное преследование, он имел бы

шансы быстро занять Рыльск и Путивль, а главное — захватить вора. Но

правитель­ственные силы подошли к Рыльску только на следующий день после

отъезда самозванца оттуда в Путивль. Несмотря на громад­ное превосходство над

небольшим гарнизоном Рыльска, во главе обороны которого стоял местный воевода

князь Г. Б. Долгорукий со стрельцами и казаками, их штурм городка не удался,

и Мстис­лавский отступил к Севску. Так же неудачно проходила и осада царскими

войсками Кром. Здесь душой обороны стал донской ата­ман Андрей Карела (в

литературе и источниках его прозвище нередко пишется через «о»). Несмотря на

то что в городе огнем артиллерии были разрушены почти все укрепления, казаки

не пали духом. Под земляным валом они вырыли себе норы, а сам вал покрыли

траншеями и окопами. При обстреле они отсиживались в норах, а после

прекращения канонады проворно бежали в окопы и встречали атакующих градом

пуль.

Пока сторонники Лжедмитрия сражались за него, сам он около трех месяцев жил в

Путивле, который стал своеобразной столи­цей самозванца. Он вербовал себе

новых союзников, рассылая письма в казачьи станицы, пограничные города, саму

столицу. В советской литературе в общем традиционной стала мысль о том, что

Отрепьев пришел к власти «на гребне крестьянской войны», а затем обманул

народные чаяния. Исследования, проведенные Р. Г. Скрынниковым, ставят под

сомнение версию «крестьянской войны». Правда, самозванца поддержали крестьяне

знаменитой Комарицкой волости, за что Годунов отдал мятежную волость на поток

и разграбление своим войскам. Не подлежит сомнению, что восстание крестьян на

Брянщине — это, говоря словами Р. Г. Скрынникова, «первое массовое

выступление крестьян в Смутное время», но, как подчеркивает тот же автор,

жили там дворцовые крестьяне, находящиеся в лучшем положении, чем

част­новладельческие. К тому же большинство населения Комарицкой волости

составляли богатые мужики, далеко не испытавшие тех бедствий, которые выпали

на долю жителей других районов (см.: Р. Г. Скрынников. Самозванцы в России в

начале XVII в. Новосибирск, 1990. С. 90). Отсюда следует, что поддержка

само­званца в данном случае объясняется, очевидно, не «антифеодаль­ным

протестом» и «классовой борьбой», а верой в то, что перед ними воистину

царевич Дмитрий Иоаннович. Это не исключало, конечно, корыстных интересов и

меркантильных соображений комарицких мужиков.

И в «прелестных» письмах Лжедмитрия из Путивля, как от­мечает Р. Г.

Скрынников, «трудно уловить какие-то социальные мотивы». Здесь лишь общие

слова, обещания быть добрым и спра­ведливым к подданным, обличения

«изменника» Бориса Годунова.

Одной пропаганды для успеха было мало, и Лжедмитрий поза­ботился о

противодействии правительственным разоблачениям о нем как о расстриге-

самозванце. Он представил в Путивле, дабы отделаться от своего подлинного

имени, двойника — «истинного Гришку Отрепьева». Лжеотрепьев, по свидетельству

Маржарета, был лет 35—38, т. е. значительно старше самозванца. Мистифика­ция

была шита белыми нитками: отец настоящего Отрепьева был всего лишь на восемь

лет старше Лжеотрепьева. Вероятно, этим объясняется печальная судьба

двойника, упрятанного самозванцем в тюрьму. Много позже московские власти

узнали, что роль Лжеотрепьева согласился исполнять бродячий монах Леонид. Но

тогда обман достиг цели: пропаганда Годунова оказалась парали­зованной, а

народ безоговорочно признал Дмитрия Ивановича. Последний в Путивле стал

именовать себя уже не просто цареви­чем и великим князем всея Руси, а царем.

В Путивле вокруг само­званца собрался и двор. Самой видной фигурой при

Отрепьеве стал князь Мосальский, представитель хотя и древнего, но

пришед­шего в упадок рода. Рассказывали, что именно Мосальский спас

Лжедмитрию жизнь, отдав ему коня во время бегства из-под Севска. Среди

приближенных самозванца заметен был и дьяк Богдан Сутупов, тот самый, что

отдал Отрепьеву воеводскую казну. Он стал канцлером — главным дьяком и

хранителем царской печати.

Самозванец стоял в Путивле, а правительственные войска осаждали Кромы, когда

произошло событие, ускорившее, а может, и переломившее ход событий. 13 апреля

1605 г. от апоплексиче­ского удара умер Борис Годунов. Еще при жизни этого

государя не жаловали в народе, обвиняя то в убийстве Ивана Грозного, то

Федора Ивановича, то царевича Дмитрия. И теперь, уже умерший, Годунов не

избежал клеветы: по Москве ходили слухи, что будто бы он принял яд в страхе

перед воскресшим царевичем. Наречен­ный боярами на царство сын Бориса Федор

вместе с матерью Марией спешили привести знать, народ и войско к присяге.

Текст «подкрестной записи» царя Федора повторял содержание присяги,

составленной при воцарении Бориса Годунова с одним важным отличием. Надо было

хоть как-то защитить юного государя от самозванца. Уже несколько лет Церковь

предавала анафеме «вора» Гришку Отрепьева. Теперь, смущенная фокусом с

Лжеот­репьевым, вместо того чтобы следовать раз принятой линии, царица решила

вовсе не упоминать в «записи» имени Отрепьева. Подданные, согласно тексту

присяги, клятвенно обязывались лишь «к вору, который называется Дмитрием

Углицким, не приставать». Все это оказалось на руку самозванцу. Наконец,

последний про­счет Годуновых состоял в неоправданных надеждах на героя Нов-

город-Северской обороны Петра Басманова. Еще Борис обещал ему руку дочери —

царевны Ксении, и горячий воевода поклялся доставить самозванца в Москву или

умереть. Басманов формально получил пост помощника нового' главнокомандующего

боярина князя Михаила Катырева-Ростовского, а фактически встал во главе

армии. Когда Борис умер, Басманов вместе с Катыревым-Ростовским уже

отправились к войскам. Брат покойного, Семен Годунов, доверял воеводе гораздо

меньше и послал ему вдогонку на один из высших постов в армии своего зятя

Андрея Телятев-ского. Басманов так оскорбился этим назначением, что плакал с

час, а потом заявил: лучше ему умереть, чем быть у Телятевского в холопах. В

войске под Кромами в это время зрела измена. Во главе заговора встали боярин

князь Василий Голицын и рязанский дворя­нин Прокопий Ляпунов. Голицын ловко

сыграл на противоречиях между верными царю Федору воеводами. Он сумел

заручиться поддержкой приходившегося ему родней Басманова. 7 мая 1605 г. в

четыре часа утра, когда лагерь еще спал, по сигналу заговорщиков казаки

Карелы напали на караулы и захватили мост, через кото­рый шла дорога в Кромы.

В тот же час сторонники Ляпунова зажгли лагерь в нескольких местах. Началась

паника и неразбе­риха. Только около тысячи немцев-наемников построились под

знаменами и были готовы к отпору. Их вступление в бой, однако, ловко

предотвратил Басманов. Осажденные жители Кром вместе с казаками Карелы

ворвались в стан правительственных войск. Вер­ные Годуновым бояре и воеводы

бежали в Москву. Армия перес­тала существовать. Путь самозванцу в столицу был

открыт. Лжед­митрий занял Орел, а затем проследовал в Тулу, где его встречал

рязанский архиепископ Игнатий. Из Тулы на завоевание Москвы Отрепьев отрядил

Петра Басманова с его ратниками. Верные Федору стрельцы, посланные в

Серпухов, не дали Басманову пере­правиться за Оку. Этот успех правительства,

впрочем, был послед­ним и ничего не изменил. В народе уже заметна была

«шатость». «Дмитрия» ждали со дня на день. Обойдя Серпухов, 31 мая к сте­нам

Москвы подошел Карела со своими казаками. В сам город небольшой отряд

вступить не мог: несколько сот казаков не пред­ставляли опасности для хорошо

укрепленной столицы. Зато появ­ление казаков «Дмитрия Ивановича» крайне

возбуждало чернь. На следующий день, 1 июня, агенты самозванца Гаврила Пушкин

и Наум Плещеев явились в пригород Красное Село и оттуда повели толпы народа в

самый центр Москвы, на Красную площадь. Здесь с Лобного места они зачитали

«прелестную» грамоту самозванца, полную несбыточных обещаний всем слоям

населения и обличении Годунова. Затем распалившаяся толпа ворвалась

Фроловскими воротами в Кремль. Дворцовая стража разбежалась. Во дворце все

перевернули вверх дном, разгромили и старое подворье Бориса Годунова. Как

водится в таких случаях, чернь добралась до вин­ных погребов. Исаак Масса

утверждал, что напились до смерти около пятидесяти, а английские источники —

около ста человек. Это были единственные жертвы мятежа. Во время разгрома

дворца верные люди спасли юного царя Федора и его семью. Арестовали их,

вероятно, не в день мятежа, а несколько позже. Самозванец в Туле объявил

стране о своем восшествии на престол и разослал текст присяги. В Серпухов на

поклон к нему явились бояре: глава думы князь Ф. И. Мстиславский, князь Д. И.

Шуйский, другие думные чины. В честь «Дмитрия Ивановича» поставили шатры, в

которых когда-то Борис Годунов потчевал дворян накануне коро­нации. Снаружи

они имели вид крепости с башнями, изнутри были украшены золотым шитьем. В них

разом на пиру в честь само­званца присутствовало пятьсот человек.

Перед вступлением в Москву самозванец спешил устранить последние преграды.

Его клевреты сначала низложили главу Церкви, верного Годуновым патриарха

Иова. Затем наступил черед и несчастному семейству. Казнью Годуновых

непосред­ственно руководили дворяне М. Молчанов и А. Шерефединов, имевшие за

спиной опыт опричной службы. Им помогал отряд стрельцов.

В III главе XI тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина на

полях книги против рассказа об убийстве Федора Борисовича стоит страшное

слово — «цареубийство». Вот как описывается эта сцена историографом: «10 июня

(1605 г.— С. Б.) пришли в дом Борисов, увидели Феодора и Ксению, сидящих

спокойно подле матери в ожидании воли Божией; вырвали нежных детей из объятий

царицы, развели их по разным особым комнатам и велели стрельцам действовать;

они в ту же минуту удавили царицу Марию, но юный Феодор, наделенный от

природы силою необыкновенною, долго боролся с четырьмя убийцами, которые едва

могли одолеть и задушить его». В примечании мы читаем, что согласно

Ростовской и Никоновской летописям «царевича ж мно­гие часы давиша, яко ж не

по младости в те поры дал ему Бог мужество; те ж злодеи ужасошася яко един с

четырьмя борящеса;

един же от них взят его за тайные уды (гениталии.— С. Б.) и раз­дави». Таковы

были отвратительные детали цареубийства, первого в истории России. (Усобицы

не в счет, в них убивали князей, гибель сыновей Ивана Грозного царевичей

Ивана и Дмитрия Угличского — также, ибо в данном случае впервые убивали царя,

пусть пока не венчанного в Успенском соборе, но фактически уже правившего,

царя, которому к тому же все присягнули.)

Из всей царской семьи в живых осталась одна Ксения: она взята была на двор

князя Мосальского и впоследствии стала наложницей самозванца.

Теперь, когда Годуновых уничтожили, самозванец мог торже­ственно вступить в

Москву. Для описания этого события вновь дадим слово Н. М. Карамзину. «20

июня,— пишет историк,— в прекрасный летний день, самозванец вступил в Москву

торже­ственно и пышно. Впереди поляки, литаврщики, трубачи, дружина всадников

с копьями, пищальники, колесницы, заложенные шес­тернями, и верховые лошади

царские, богато украшенные; далее барабанщики и полки россиян, духовенство с

крестами и Лжедмит­рий на белом коне, в одежде великолепной, в блестящем

ожерелье, ценою в 150 000 червонных: вокруг его 60 бояр и князей, за ними

дружина литовская, немцы, казаки и стрельцы. Звонили во все колокола

московские. Улицы были наполнены бесчисленным мно­жеством людей; кровли домов

и церквей, башни и стены также усыпаны зрителями. Видя Лжедмитрия, народ

падал ниц с воскли­цанием: „Здравствуй, отец наш, государь и великий князь

Дмитрий Иоаннович, спасенный Богом для нашего благоденствия! Сияй и красуйся,

о солнце России!" Лжедмитрий всех громко приветство­вал и называл своими

добрыми подданными, ведя им встать и молиться за него Богу» (Карамзин Н. М.

История государства Рос­сийского. Кн. 3. М.: Книга, 1989. С. 122—123, или

любое издание, Т. XI, гл. IV).

Несмотря на столь трогательный въезд в столицу, православ­ные москвичи,

видевшие встречу самозванца с духовенством на Лобном месте, насторожились.

Когда Лжедмитрий сошел с коня, чтобы приложиться к образам, литовские люди

играли на трубах и били в бубны так, что заглушали пение молебна. Странно

было и то, что, войдя в главную святыню России, Успенский собор, царь

пригласил с собой не только бояр, но и иноверцев. Зато новый взрыв восторга

вызвало целование Лжедмитрием надгробия своего мнимого отца, Ивана Грозного,

в Архангельском соборе... Далее самозванец прошествовал во дворец вершить

государственные дела.

Первым делом Отрепьев поставил во главе Церкви угодного себе патриарха

Игнатия. Грек по национальности, он к моменту вступления самозванца на трон

был архиепископом Рязанским и, как мы уже говорили, с почестью встречал

Лжедмитрия в Туле. Затем арестовали трех братьев Шуйских, старший из которых,

Василий, через верных людей распространял слухи о самозванстве нового

государя. Отрепьева, очевидно, пугала не столько агитация, сколько угроза

переворота со стороны Шуйских — одного из знатнейших княжеских родов, не без

оснований претендовавших после смерти Федора Ивановича на российский престол.

Для реше­ния дела созвали особый соборный суд, который приговорил князя

Василия Ивановича к смертной казни. Он уже был возведен на плаху палачом, но

неожиданно получил помилование. Братья Шуйские, очевидно пощаженные по

ходатайству бояр, теперь должны были отправиться в ссылку. Пробыли они там,

однако, недолго: по просьбе опять-таки думных бояр их возвратили в сто­лицу,

к прежним должностям. Этот эпизод достаточно ясно пока­зывает зависимость

Лжедмитрия от Боярской думы уже в первые дни своего царствования. Без

согласия бояр новый царь не мог каз­нить даже заклятого своего врага. Эта

зависимость (а вовсе не государственный ум и гуманность, как утверждают

некоторые историки) побудили Лжедмитрия заявить вскоре после коронации:

«Два способа у меня к удержанию царства: один способ быть тира­ном, а другой

— не жалеть кошту (расходов.— С. Б.), всех жало­вать: лучше тот образец,

чтобы жаловать, а не тиранить» (цит. по: Р. Г. Скрынников. Смута в России в

начале XVII в. Иван Болотни­ков. Л., 1988. С. 14).

Тем не менее, по необходимости считаясь со сложившимся государственным

укладом и политической традицией Московского царства, самозванец привнес в

них немало нового. «На престо­ле московских государей он был небывалым

явлением,— пишет В. О. Ключевский (42-я лекция «Курса русской истории»).—

Моло­дой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, нелов­кий, с

грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наруж­ности вовсе не отражал

своей духовной природы: богато одарен­ной, с бойким умом, легко разрешавшим в

Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в

опас­ные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на

увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные

знания. Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских

государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные

обычаи священной москов­ской старины, не спал после обеда, не ходил в баню,

со всеми обра­щался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал

себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый

день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий

он приобрел широкую и сильную при­вязанность в народе, хотя в Москве кое-кто

подозревал и открыто обличал его в самозванстве. Лучший и преданнейший его

слуга П. Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь — не сын

Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому

еще, что лучшего царя теперь и не найти». В приведенном отрывке перед нами

предстает в общем довольно симпатичный и дахе обаятельный правитель России,

выгодно отличающийся от Ивана Грозного и вполне сопоставимый с Борисом

Годуновым. Еще в более выгодном свете выглядит самозванец в одной из

последних статей В. Б. Кобрина. «Раздумы­вая над возможной перспективой

утверждения Лжедмитрия на пре­столе, нет смысла учитывать его самозванство:

монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути

политической линии,— пишет историк.— Думается, личность Лжедмитрия была

хорошим шансом для страны: смелый и реши­тельный, образованный в духе русской

средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу

западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи

Посполитой. И вместе с тем этой возможности тоже не дано было осуще­ствиться.

Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно

вкладывается только отрицательный смысл. А может, и зря? Ведь авантюрист —

человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми

он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя достичь успеха

в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно

называем выдающимся политиком». (В. Б. Кобрин. Смута// Родина. 1991. № 3. С.

70).

Факты, приводимые в обеих характеристиках самозванца, верные. Да,

действительно, Отрепьев обладал и умом, и волей, и невиданной ранее

восприимчивостью к новому. Последним каче­ством он даже немного напоминал

Петра Великого. В политике он пытался играть самостоятельную роль: не спешил

выполнять обе­щания, данные семейству Мнишек и римскому папе об окатоличи-

вании России, и предлагал вместо этого коалиционную войну про­тив Османской

империи, не уступал и обещанных в отдачу русских земель. Но нам кажется, что

всего этого еще мало для общей поло­жительной (или хотя бы благожелательной)

оценки самозванца. Да, конечно, политик может себе позволить авантюризм в

дости­жении власти, но, раз ее достигнув, имеет ли право проявлять авантюризм

в политике, ставя на карту судьбы подданных? Что, как не авантюра, планы

войны с Турцией, игры с иезуитами или территориальные обещания польскому

королю? И так ли безобидно все это было для России? С другой стороны,

нравственность — не единственное требование к политику, но можно ли

положительно оценить политика откровенно безнравственного, возведшего ложь в

принцип? А ведь именно таков был самозванец. «Отрепьев при­вык лгать на

каждом шагу»,— пишет Р. Г. Скрынников в книге «Самозванцы в России...». Эта

привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на

поверхность, и это при­водило к неприятным эксцессам в Думе. Красочное

описание их можно найти в дневнике поляка С. Немоевского. Бояре не раз

обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь

всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Мо­скву семейства Мнишек, царь

(«стыдясь наших» — прибавляет от себя автор дневника) воспретил боярам такое

обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: «Ну как же

говорить тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?»

Поставленный в тупик самозванец обещал Думе, что больше лгать не будет. «Но

мне кажется,— замечает С. Немоевский,— что слова своего перед ними

недо­держал.

Все сказанное — пока общие рассуждения и свидетельство иностранца. Но только

представьте, что должны были думать о самозванце природные русские люди,

знавшие его раньше, как, например, его родственники в Галиче, святитель Иов

или иноки Чудова монастыря? Во-первых, Юшка Отрепьев отказался от самого

своего-крестного имени (наблюдение А. М. Панченко), тем самым отказавшись и

от благодати, данной в святом крещении. Ведь он стал называться Дмитрием. Во-

вторых, попрал святые обеты монашества, став расстригой. В-третьих, попрал

самое свя­щенное после Бога и Церкви для средневекового человека —

монархическую власть. Стоит ли удивляться, что русские источ­ники довольно

единодушно называют Отрепьева «льстивым анти­христом». Ведь антихрист тоже

должен прельстить многих своими талантами и способностями, но обращены эти

таланты и способ­ности будут для уловления и погибели простодушных

христиан... И книжник, и малограмотный москвич узнавали в самозванце одни

жуткие черты. Недаром, когда мещанина Федора Калачника, обличавшего

Лжедмитрия, вели на казнь, тот вопил всему народу:

«Приняли вы вместо Христа антихриста и поклоняетесь послан­ному от сатаны,

тогда опомнитесь, когда все погибнете». Опамятование пришло позже, много

позже, когда подобное мнение стало общепринятым. И нам кажется, что в этой

«наивной» оценке сред­невековых людей первого самозванца куда больше правды,

смысла и даже самой «научной объективности», чем в парадоксальных, но

безосновательных рассуждениях почтенных историков.

Есть и еще немало черт самозванца, обличающих в нем обман­щика и плута,

калифа на час, а вовсе не «хороший шанс для страны». Так, несмотря на

улучшение общего экономического положения в России, преодолевшей страшные

последствия году-новских голодных лет, самозванец сумел привести в полное

рас­стройство государственные финансы и растратить царскую казну. Часть

средств пошла на выплату денег своим приспешникам от польских гусар до

казаков, часть была уплачена кредиторам. Кроме этого, царь щедро жаловал

верных ему дворян и знать. Но львиная доля денег пошла на всевозможные пиры и

развлечения, на покупку драгоценностей (которые он не стеснялся в огромных

количествах приобретать лично). По оценке Р. Г. Скрынникова, самозванец

истратил около полумиллиона рублей: по тем временам сумма огромная. Прознав о

его страсти к покупкам, в Москву сле­телось множество иноземных купцов,

которым самозванец, уже не имевший денег, давал векселя. Казенный приказ

перестал прини­мать эти долговые обязательства к оплате. Лжедмитрий нередко

попадал в унизительное положение.

Пока самозванец стоял во главе наемных и казачьих отрядов, ему казалось, что

он управляет событиями. Теперь, в Москве, когда верные ему войска были

распущены, оказалось, что события управляют им. Рядом с царем на Руси всегда

были бояре, разделяв­шие с ним власть. Как замечает Р. Г. Скрынников, «...

бояре не только решали с царем государственные дела, но и сопровождали его

повсюду. Государь не мог перейти из одного дворцового поме­щения в другое без

бояр, поддерживающих его под руки. Младшие члены Думы оставались в постельных

хоромах царя до утра. Не­смотря на все усилия, Отрепьеву не удалось разрушить

традиции, которые связывали его с боярским кругом подобно паутине. На

рассвете в день боярского мятежа князь Василий Шуйский руково­дил

заговорщиками, а его брат князь Дмитрий находился во внут­ренних покоях

дворца, подле царя. Именно он помешал Отрепьеву принять своевременные меры

для подавления мятежа» (Самоз­ванцы в России... С. 180).

Чувствуя, как почва уходит у него из-под ног, самозванец жил одним днем. Он

то устраивал воинские потехи, в которых сам стре­лял из пушки, то искал

утешения в балах, где, скрывая свой маленький рост, щеголял в высоких меховых

шапках и сапогах с огромными каблуками. Во время пиров он то и дело менял

платье, демонстрируя богатые наряды. Нередко выезжал на охоту на лисиц или

волков или смотрел на медвежьи потехи, когда в специальном загоне медведя

травили собаками или одной рогатиной лесного исполина убивал опытный охотник.

По ночам расстрига в компа­нии с Басмановым и Михаилом Молчановым предавался

безудерж­ному разврату. «Царь не щадил ни замужних женщин, ни пригожих девиц

и монахинь, приглянувшихся ему,— пишет Р. Г. Скрынни­ков.— Его клевреты не

жалели денег. Когда же деньги не помо­гали, они пускали в ход угрозы и

насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они исчезали в неведомых

лабиринтах дворца» (Указ. соч. С. 189).

Пока самозванец чередовал столь же широкие, сколь неиспол­нимые замыслы

государственных начинаний с удовольствиями, бояре плели сеть заговора против

него. Во главе мятежа встали князья Шуйские, бояре братья Голицыны, Михаил

Скопин, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы. Среди

заговорщиков оказался и друг детских игр Отрепьева Иван Безобразов.

Противники Лжедмитрия сумели поссорить с ним польского короля Сигизмунда III,

повели в народе широкую агита­цию против царя, организовали несколько

покушений на его жизнь. Самозванец чувствовал себя во дворце как птица в

золотой клетке. Один, без верных друзей, он отводил душу в беседах с

иезуитами, которые постоянно находились при его особе, да торо­пил Юрия

Мнишека выдать за него Марину, надеясь не столько обрести верную подругу

жизни, сколько получить от тестя воен­ную помощь. 2 мая 1606 г. царская

невеста со свитой прибыла в Москву. С нею в Россию явилось целое войско:

пехота, польские гусары, те самые, что сопровождали самозванца в московском

походе, вооруженная челядь, обоз. Поляки вели себя в Москве точно в

завоеванном городе, чиня многие насилия и непотребства и приближая тем

развязку затянувшегося спектакля первой самозванщины.

Заговорщики сочли поднявшееся в Москве недовольство поля­ками весьма

благоприятным фактором, который должен облегчить их дело. 8 мая 1606 г.

Лжедмитрий отпраздновал свадьбу. Венча­ние и последовавшая за ним коронация в

Успенском соборе возму­тили православных москвичей. Невеста, ревностная

католичка, отказалась принять православное причастие. К тому же и день был

выбран самый неподходящий: память святителя Николая, столь почитаемого на

Руси, строгий пост. И в этот день был свадебный пир. На этом пиру самозванец

последний раз лицедействовал и куражился. Пара новобрачных была хоть куда.

Низкорослые моло­дые не могли даже дотянуться до икон: им подставили под ноги

скамеечки. Облик новобрачных не соответствовал их высокому социальному

положению. «Отрепьев обладал характерной, хотя и малопривлекательной,

внешностью,— пишет Р. Г. Скрынников в книге „Самозванцы в России...".—

Приземистый, гораздо ниже среднего роста, он был непропорционально широк в

плечах, почти без талии, с короткой шеей. Руки его отличались редкой силой и

имели неодинаковую длину. В чертах лица сквозили грубость и сила. Признаком

мужества русские считали бороду. На круглом лице Отрепьева не росли ни усы,

ни борода. Волосы на голове были светлые с рыжиной, нос напоминал башмак,

подле носа росли две большие бородавки. Тяжелый взгляд маленьких глаз

дополнял гнетущее впечатление» (С. 75). Под стать жениху была и невеста.

«Тонкие губы, обличавшие гордость и мстительность, вытянутое лицо, слишком

длинный нос, не очень густые черные волосы, тще­душное тело и крошечный рост

очень мало отвечали тогдашним представлениям о красоте. Подобно отцу, Марина

Мнишек была склонна к авантюре, а в своей страсти к роскоши и мотовству она

даже превзошла отца. Никто не может судить о подлинных чув­ствах невесты. Она

умела писать, но за долгую разлуку с суженым ни разу не взяла в руки пера,

чтобы излить ему свою душу» (С. 197).

Семейство Мнишек, стоявшее у истоков карьеры Отрепьева, стало и.-последней

соломинкой, за которую схватился самозванец. Дни его были сочтены. Уже

однажды неосторожно интриговавший против Лжедмитрия Василий Шуйский едва не

лишился головы и на этот раз действовал гораздо хитроумнее. Вместе с

Голицыными князья Шуйские заручились поддержкой новгородских дворян, которые

прибыли в Москву для похода против крымцев. Им были, вероятно, известны

настоящие планы заговорщиков. В то же время среди народа, в целом

сохранившего веру в доброго царя, распро­странили слух: «Поляки бьют

государя»,— чтобы спровоцировать уличные беспорядки и парализовать верные

самозванцу отряды польских наемников.

На рассвете 15 мая Шуйские собрали у себя на подворье участников заговора и

двинулись к Кремлю. Время выбрали не случайно: в это время как раз сменялись

караулы. Начальник лич­ной охраны самозванца Яков Маржерет, то ли посвященный

в планы заговорщиков, то ли почувствовавший неладное, отвел от царских покоев

внешнюю охрану из иноземцев и сам сказал­ся больным. Во внутренних помещениях

оставалось не более 30 стражников.

Стрельцы, несшие охрану стен и башен, нисколько не удиви­лись, когда перед

ними явились во Фроловских воротах хорошо известные бояре — братья Шуйские и

Голицын. Последовала команда, и за боярами в ворота ворвались вооруженные

заговор­щики. Главный вход в Кремль был захвачен. Овладев воротами,

заговорщики ударили в набат, чтобы поднять на ноги посад. Горо­жане,

вообразив, будто в Кремле пожар, спешили на Красную пло­щадь. Здесь бояре

звали народ побивать «латынян» и постоять за православную веру. Поляки

пытались прийти на помощь самоз­ванцу, но были остановлены бушующими

москвичами, перегоро­дившими улицы баррикадами. Тогда наемники ретировались в

свои казармы.

Тем временем на площади перед дворцом собралась толпа, возглавляемая

заговорщиками. Лжедмитрий послал Басманова узнать, в чем дело. Тот сообщил,

что народ требует к себе царя. Самозванец высунулся из окна и, потрясая

бердышом, крикнул:

«Я вам не Борис!» С площади грянуло несколько выстрелов, и Отрепьев проворно

отскочил.

Басманов вышел на Красное крыльцо, где собрались бояре, и именем царя просил

народ разойтись. Его речь произвела сильное впечатление на народ, поверивший,

что государя надо спасать от поляков, и на стрельцов, готовых послушать

своего командира. Тогда один из заговорщиков, Татищев, подошел к Басманову

сзади и ударил его кинжалом. Дергающееся в агонии тело сбросили с крыльца на

площадь. Толпа ринулась в сени и разоружила копей­щиков. Отрепьев бросился

бежать, успев крикнуть подле покоев Марины: «Сердце мое, измена!» Тайным

ходом выбрался он из дворца в Каменные палаты на «взрубе» и прыгнул из окошка

с высоты локтей в двадцать на землю. Прыжок оказался неудачным. Отрепьев

вывихнул ногу и ушиб грудь. По счастью, на его крики пришли верные ему

стрельцы. Они отнесли самозванца в помеще­ние. Там Лжедмитрия нашли

заговорщики, но были отогнаны огнем стрельцов. Тогда бояре пригрозили им, что

разорят Стрелец­кую слободу и побьют стрелецких жен и детей. Стрельцы сложили

оружие.

Песенка самозванца была спета. Он, правда, еще просил от­нести себя на Лобное

место, якобы чтобы покаяться перед народом, требовал встречи со своей мнимой

матерью Марией Нагой. Но все тщетно. Бояре сорвали с поверженного самозванца

царское платье. Те дворяне, что были ближе к Гришке, пинали его ногами,

осыпая бранью: «Таких царей у меня хватает дома на конюшне! Кто ты такой,

сукин сын?» Василий Голицын наслаждался зрелищем, а Василий Шуйский, опасаясь

популярности царя в народе, разъезжал по площади и кричал черни, чтобы она

потешилась над вором.

Остерегаясь, как бы народ не заступился за «Дмитрия Ивано­вича», заговорщики

поспешили пристрелить его. В качестве убийцы разные источники называют то

дворянина Ивана Воей­кова, то боярского сына Григория Валуева, то московского

купца Мыльника. Кто бы первый ни выстрелил в самозванца, заговор­щики еще

долго рубили его бездыханное тело и стреляли в него. Затем обнаженный труп

выволокли из Кремля и бросили в грязь посреди рынка. Чтобы собравшаяся толпа

могла лучше рассмот­реть царя, бояре положили его на прилавок. Под прилавком

валя­лось тело боярина Басманова. Исаак Масса насчитал на трупе самозванца

двадцать ран. Тело предали посмертно торговой казни. Выехавшие из Кремля

дворяне хлестали труп кнутом, приговари­вая, что убитый вор и изменник —

Гришка Отрепьев. На вспоро­тый живот Лжедмитрия бросили безобразную маску,

приготовлен­ную самозванцу для маскарада. В рот сунули дудку. Потешившись

несколько дней, бояре велели привязать труп к лошади, выволочь в поле и

закопать у обочины дороги. Вскоре покатились слухи о зло­вещих знамениях.

Рассказывали, что, когда труп везли через кре­постные ворота, буря сорвала с

них верх, потом не ко времени гря­нули холода, по ночам над могилой люди

видели голубые огни. Тогда труп вырыли, сожгли, а пепел зарядили в пушку и

выстре­лили им в ту сторону, откуда пришел Лжедмитрий.

Так закончилась первая самозванщина. Лжедмитрий был вы­тащен боярами —

противниками Годунова, точно козырная карта из колоды, в игре против царя

Бориса Федоровича. Но теперь, когда старший Годунов умер, а младший был убит,

и самозванец стал не нужен. Его отбросили, как отбрасывают козырного валета,

побившего неприятельского короля. Теперь в ходу оказались со­всем другие

карты. Бояре готовились признать царем Василия Шуйского.

Заключение

Совершенно очевидно, что для понимания сущности и причин возникновения

самозванчества нужно прежде всего изучить идейно-психологические особенности

русского народного сознания. Большое внимание этому факту было уделено в

первой части работы

Понятием «самозванство» определяются прежде всего действия конкретного

человека, решившего объявить себя царем или Мессией, а также факторы,

управлявшие поведением самозванца, пока он не получил поддержки в народе.

Изучение самозванства подразумевает углубление в психологию самозванцев, в

тот круг представлений, который непосредственно мотивировал их действия.

Термин «самозванчество» относится к области социальной психологии.

Самозванчество начинается тогда, когда лжецарь или псевдомессия открывается

окружающим, формирует группу соратников или становится во главе какого-либо

движения социального протеста. Изучая природу самозванчества, в работе

акцентируется внимание прежде всего на народной реакции на появление

самозванца.

В работе также приведены исторические портреты Емельяна Пугачева и Лжедмитрия I.

Таким образом, закат эпохи самозванчества напрямую связан с угасанием

средневекового мировоззрения в це­лом, с утверждением новых взглядов на мир и

человечес­кую личность. Развитие капитализма в России и отмена крепостного

права окончательно вытеснили самозванцев с исторической арены, которую заняли

новые герои и «властители народных дум».

Список использованной литературы

1. Мавродин В. В. Крестьянская война под руководством Пуга­чева.— М.:

Знание, 1973.— 64 с.— (Новое в жизни, науке, технике... «История»; 6).

2. Лимонов Ю. А. Емельян Иванович Пугачев // Лимонов Ю. А. Емельян Пугачев и

его соратники.— Л., 1975.— С. 5—12.

3. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: Восстание Пугачева / В. В.

Мавродин,

4. Буганов В. И. Емельян Пугачев: Кн. для учащихся сред. и ст. классов.— М.:

Просвещение, 1990.— 191 с.

5. Александров А. А., Садаков М. А. Гнев народа: К 200-летию Пугачевского

восстания.— Ижевск: Удмуртия, 1974.— 55 с.: 2 л. ил.

6. Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников.

7. Сивков К. В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в.//

Исторические записки. 1950.Т.31.

Страницы: 1, 2