Поэтические вариации христианских мотивов в лирике Владимира Набокова и Бориса Поплавского      Младшее поколение первой волны русских эмигрантов - так называемое "поколение детей", к которому принадлежали данные поэты, - проявляло серьезный интерес к религии, в частности к христианству, пытаясь по-своему его переосмыслить. В юности потерявшие Родину и испытавшие всю тяжесть судьбы изгнанников, они винили в трагедии 1917 г. своих отцов [1] и не хотели следовать их идеалам. В оценке Бориса Поплавского и его друзей (Александра Гингера, Николая Татищева, др. ), именно Православие явилось причиной слабости старшего поколения.      "Добротолюбье - полевой устав

         Известен нам. Но в караульной службе
         Стояли мы, и ан легли, устав,
         Нас выдало врагам безумье дружбы". [2]

- пишет Поплавский в 1925 г. в стихотворении "Армейские стансы". Религиозный поиск молодого поколения эмигрантов приобретает новое направление. Если, при учете всех погрешностей и ошибок по отношению к каноническому христианству, отправной точкой для старших философов и писателей-эмигрантов было все же Православие (для С. Булгакова - исключая его софиологические заблуждения; Н. Бердяева, Л. Карсавина, Е. Трубецкого; Д. Мережковского, особенно для И. Шмелева и Б. Зайцева), - то "дети" находят свои духовные идеалы далеко за пределами исконной веры "отцов". Александр Гингер становится убежденным буддистом, Гайто Газданов вступает в масонскую организацию, сам Поплавский становится искренним поклонником теософии. [3] Старшие современники называли "детей" - "незамеченным поколением". Сверстникам Поплавского было трудно напечататься, они испытывали муки творческого одиночества, не имея читателя, обращаясь в пустоту. Совсем иначе обстоит дело сейчас, здесь, у нас в России. Книги Набокова, Поплавского, Газданова пользуются необычайным спросом в среде современной русской интеллигенции. Думается, настала насущная необходимость разобраться в том, какие же идеи лежали в основе творчества этих действительно талантливых писателей, тем более что в современном литературоведении существует тенденция замалчивания некоторых сторон их убеждений. А иногда Поплавского, например, называют православным писателем и поэтом. Цель данного доклада отнюдь не в том, чтобы вынести безжалостный приговор тем, кого и без того заставили страдать обстоятельства эмигрантской жизни и их собственные духовные заблуждения. Но осознавать нехристианскую природу христианских образов в их произведениях, думается, необходимо.      "Мой бедный друг, живи на четверть жизни.

         Достаточно и четверти надежд.
         За преступленье четверть укоризны
         И четверть страха пред закрытьем вежд.
         Я так хочу, я произвольно счастлив,
         Я произвольно черный свет во мгле,
         Отказываюсь от всякого участья

     Отказываюсь жить на сей земле" [4]- говорит лирический герой стихотворения Поплавского "Дождь" (1925-1929 гг. ).      Совсем по-иному - в радостном приветствии жизни - предстает герой-поэт в стихотворении В. Набокова "Жизнь":      "Шла мимо жизнь, но ни лохмотий,

         ни ран ее, ни пыльных ног
         не видел я.... Как бы в дремоте,
         как бы сквозь душу звездной ночи,
         одно я только видеть мог:
         ее ликующие очи
         и губы, шепчущие: Бог! "

     Эти стихотворения представляют два полярных взгляда на жизнь. В первом - полное ее отвержение из буддийской боязни следующего воплощения, которое обречет на новые муки. Во втором - принятие жизни как Божьего дара. Но принимается лишь светлая часть ее - трагизм отвергает лирический герой Набокова. Такое "розовое мировосприятие" было присуще раннему Набокову-Сирину, поэту.      В лирике Поплавского и Набокова мы, может быть, не найдем схожего взгляда на мир. Тем более интересным представляется сопоставить поэтические вариации христианских образов и мотивов обоими.      Несомненно, столь разное мироощущение обоих поэтов определила тяжкая судьба изгнанников. Для Поплавского следствием становится ярко выраженный трагический взгляд на мир:      "Как мы измучены и хорошо бывает,

         Забыв дела, бессмысленно читать....
         Покинув жизнь, я возвратился в счастье
         Играть и спать, судьбы не замечать" [5].
         ("Шары стучали на зеленом поле.... " - 1932 г. )

Лирический герой Набокова, наоборот, нашел иной путь. Трагическое прошлое он "выслал" за пределы сегодняшнего сознания", изгнал из памяти: "это больно, и это не нужно.... " [6]

("Романс" - 1920 г. )

     В стихотворении "Детство" (1918 г. ) Набоков укажет еще иные истоки односторонне светлого взгляда на мир своего лирического героя:      "и после, может быть, потомок любопытный,

         стихи безбурные внимательно прочтя,
         вздохнет, подумает: он сердцем был дитя". [7]

Набоков отрицал взгляд на мир сквозь призму придуманных кем-то до него идей и неоднократно прокламировал свою независимость от всевозможных течений, школ и группировок. [8] Такой творческий "аристократизм" уберег его от приятия модных в то время религиозно-философских трактовок, когда каждый на свой лад перекраивал Библию. Собственное - "наивное" - христианство, конечно, не избавило Набокова от ошибок. И все же оно окрасило его раннюю лирику в неповторимые светлые тона, наполнило ее любовной благодарностью творения к Творцу. Теософские пристрастия Поплавского, напротив, сделали в его поэзии ведущим мотив "небытия в жизни", поселили в сознании его лирического героя мысль о неизбежности воздаяния, так называемой "кармы" - и как следствие - тяготение к смерти. Счастье для героя Поплавского - в "очищении от всякой надежды" [9]. В лирике Набокова устойчивое звучание приобрело именно чаяние о будущем соединении с Родиной, да и тема загробной жизни всегда сливается у него с надеждой на Божью милость. Ведущим почти во всех сборниках Поплавского оказывается мотив "небытия в жизни". Мы встречаемся с ним вплоть до последнего года жизни поэта (1935 г. ), хотя 1932 г. и представлял собой попытку примирения с христианством (образ же самого Христа всегда был дорог поэту). Мотив неприятия жизни воплощен многосторонне. Возникший в стихотворении "В венке из воска" (1924 г. ) образ - "овца души" [10], которая тяготится миром" - "расшифровывается" более поздней лирикой. "Оставляю этот мир жестоким,

Ярким, жадным, грубым, остальным. " [11]

     (II Neige sur la ville - 1931 г. ) Нежелание жить - это не прихоть героя. В основе этого - указание "свыше", "с небес". Для лирического героя Поплавского это - религиозная истина:      "Небо шепчет: забудь о погоне,

         Ляг у насыпи низкой в кусты....
         Отдаляйся. Молчи о грядущем.... " [12]

Жизнь "на четверть жизни" - как предрекает вера героя - обещает в дальнейшем обретение "священного покоя" [13]. "Счастлив тот, кто к жизни не вернется",

     прокламируется буддийский постулат в стихотворении 1931 г. "Над пустой рекой за поворотом.... " [14]. То же буддийское озвучание приобретает и тема смерти. Лирический герой не желает продолжения мук памяти за гробом:      "Темнота постели и могилы,

         Холод - утешение царей" [15]
         ("Позднею порою грохот утихает.... " - 1931 г. ).

Иным, радостным настроением проникнуты размышления о жизни и смерти в ранней лирике Набокова. В стихотворении "Пир"(1921 г. ), написанном на сюжет евангельской притчи, поэт дает ей свою трактовку. По его мнению, пир и званные на него - это не прообраз Спасения и Спасшихся. Пиром является земное существование человека, мир - Божье творение. А лирический герой - тот гость в Божьем чертоге, который сумел оценить гостеприимство Хозяина: "Порою хмурится сосед мой неразумный,

а я - я радуюсь всему". [16]

     Акцентирование трагических сторон в искусстве отвергает ранний Набоков. Именно отсюда его неприятие миропонимания Достоевского, которое кажется поэту нарушением Божьего Завета (статья "Достоевский" - 1919 г. , "На годовщину смерти Достоевского" - 1921 г. ). Христианской формуле "грех уныния" Набоков придает глобальное значение, исключая из своей лирики вместе с темой уныния и тему сострадания мучениям ближнего. Вера набоковского лирического героя состоит в том, что предназначение человека - не останавливаться на темных сторонах жизни, не замечать вообще ущербности мира здешнего, - а "искать Творца в творенье" [17]. В стихотворении "Жемчуг" (1923 г. ) лирический герой - ныряльщик за жемчугом; он из-под толщи вод внемлет "шелковому звуку/ уносящейся .... ладьи" Пославшего его. По Набокову, Сам Господь оставил человеку Завет не замечать трагических диссонансов земного существования. Отвергающую оценку трагическому слышим в стихотворении "Достоевский" (1919 г. ):      "подумал Бог: ужель возможно,

         что все дарованное Мной
         так страшно было бы и сложно? " [18]
         Герой Набокова так формулирует свою веру:
         "Люблю зверей, деревья, Бога,
         и в полдень луч, и в полночь тьму". [19]

Создание Божие - мир - в его первых поэтических сборниках "Горний путь" (1923 г. ) и "Гроздь" (1923 г. ) наделен отблесками райской красоты. Облака видятся поэту "райским сахаром на блюдце блестящем" [20] ("Знаешь веру мою? " - 1921 г. ); космос - Божье творение - приоткрывает перед человеком райскую гармонию: "Ночь, ты развертываешь рай / над темным миром.... " [21] ("Ночь" - 1921 г. ). Весь земной мир предстает как храм, где "солнце пламенное - Бог; / месяц ласковый - Сын Божий; / звезды малые во мгле - Божьи детки на земле" [22] ("Храм" - 1921 г. ). В таком контексте христианские образы окрашиваются в пантеистические тона. Но, к чести поэта, следует отметить, что творение все же никогда не заслоняет для него Самого Творца. Образ прекрасного Мира-Храма очень устойчив в ранней лирике Набокова. Молится не только человек. В торжественной службе участвуют и все неразумные создания - животные, цветы.... "Молится неистово кузнечик" в стихотворении "Был крупный дождь. Лазурь и шире и живей.... " [23] (1921 г. ); "молятся луга", облака над миром "роняют слезы Рая" [24] ("Облака" - 1921 г. ); святые таинства творят "бледные крестики тихой сирени" [25] ("На сельском кладбище"), отпевая на кладбищах умерших. В приятии мира лирический герой-поэт подчеркивает любовь к явленной красоте плоти. В стихотворении "Ты все глядишь из тучи темно-сизой.... " (1923 г. ) он представляет себе Саму Матерь Божию. Эстетическая сторона образа ближе к западному средневековому мистическому миросозерцанию [26], где поклонение Богородице было наделено чувственно-телесными оттенками: такой "огранкой" образа Набоков подчеркивает любовь к земному началу жизни (в дополнение к духовному мировосприятию): "и все ищу в изгибах смутной ризы

изгиб живой колена иль плеча.... " [27]

     Не только творение поет гимн Создателю, но и Он благословляет земную жизнь у Набокова. Неслучайно в стихотворении "Мы столпились в туманной церковенке.... " настоящая церковная служба вдруг претерпевает по воле автора преображение. "Весна милосердная" вошла "тенью лазоревой" - и уже на иконе сливаются воедино Лик Богоматери и лик весны:      "и, расставя ладони лучистые,

         окруженная сумраком радостным,
         на иконе Весна улыбается". [28]

     При всей прокламируемой чуждости идеям предшественников, мы вдруг встречаем в образе "Весны-Богоматери" у Набокова софиологическую деформацию в духе идей Вл. Соловьева, С. Булгакова [29].      Односторонне светлое, так называемое "розовое" восприятие земного бытия приводит Набокова-лирика к полному игнорированию темы воздаяния за грехи. У его героя не возникает и тени сомнения, что ему место в Раю. О существовании ада он просто не вспоминает. Рай же ассоциируется у него с моментами высшего ощущения счастья на земле. Рай небесный для лирического героя - повторение земного цветения жизни. Он видит в нем отражение чистоты мира. В стихотворении "Крым" (1920 г. ) лирический герой надеется в Раю увидеть прелесть Бахчисарая:      "и буду я в Раю Небесном,

         он чем-то издавна известным
         повеет, верно, на меня.... " [30]

В других стихотворениях героев ждет в Небесном Раю привычная обстановка: погибшие матросы оказываются в родном портовом городе ("Воскрешение мертвых" -1925 г. ); сам герой-поэт и в небесной обители хочет видеть "на столе открытую тетрадь" [31] ("В Раю" - 1920 г. ). И все же в ранней лирике Набокова более сильны жизнеутверждающие мотивы и боязнь загробной жизни, даже райской: "Вдохновенье я вспомню, и ангелам бледным

я скажу: отпустите меня! " [32]

     ("Эту жизнь я люблю исступленной любовью.... " - 1919 г. )      Иную деформацию претерпевает тема жизни и смерти у Поплавского. Будучи пылким последователем теософии, он не видел противоречия в том, чтобы одновременно избрать путь святого, мученика, христианского аскета. Эта тема часто звучит в его дневниках. Не смирением освящен этот путь. Автор дневников будто "вымеряет", сколько ему "Бог уже стоил", чего он "уже лишился из-за Бога" [33]. Его этическая система лежит в русле гностических выводов, а также идей немецких философов-идеалистов - Шеллинга, Шопенгауэра и особенно Ницше.      Неразличение добра и зла логически обосновывает Поплавский:      "И зло и добро, отдельно выпущенные на свободу, погубили бы мир" [34]. Увлекшись в 1932 г. учением Ницше, поэт отвергает дорогой ему ранее образ "страдающего Бога" - "значит, и на небе страдание" [35]. Такие мысли приводят Бориса Поплавского к еще более страшной бездне: "Я понял свою люциферическую природу" [36], - он воспринимает ее как данную свыше, самим Господом. А отступление от нее теперь расценивает как выход из-под Божьей Воли.      В поэзии теософские пристрастия Поплавского изливаются в образ "жизни-сна". Этот сон всеобъемлющ, так как все творение вообще якобы есть лишь сон Божества [37]: "жизнь, что Бога кроткая мечта" [38] ("Пейзаж ада" - 1926 г. ); "все только вьюга золотой свободы / Лучам приснившаяся боль" [39] ("Как холодно. Молчит душа пустая.... " - 1932 г. ).      Тему земного бытия сопровождает устойчивый мотив необходимости уйти от жизни при жизни, еще более заветная мечта героя - "погибнуть" вовсе: "Танцуя, мы о гибели мечтали.... " [40] ("Вращалась ночь вокруг трубы оркестра.... ", б. г. ). Стремление "перестать быть" [41] ("Снег идет над голой эспланадой.... " - 1931 г. ) глобально и распространяется даже на мысли о загробной жизни:      "Ведь исчезает человек бесследней,

         Чем лицедей с божественным лицом". [42]
         ("В венке из воска" - 1924 г. )

     Думается, из этих истоков - преобладание апокалипсических образов, которые толкуются не как предостережение ущербному миру (с чем мы встречались в лирике предшественников и кумиров Поплавского - В. Брюсова и А. Блока, особенно в "урбанистических" циклах). У Поплавского звучит восторг Конца. Им наполнено преобладающее большинство стихотворений первого сборника "Флаги" (1936 г. ), а циклы - "Снежный час" (издан после смерти поэта, в 1936 г. ) и "В венке из воска" (1936 г. ) - уже в своих названиях символически заключают тему Конца. Лирический герой так передает чувства своего поколения:      "В тот вечер, в тот вечер описанный в книгах

         Нам было не страшно галдеть на ветру.... " [43]
         ("Весна в аду" - б. г. )

Та же тема "пира во время чумы" продолжена в стихотворении "Последний парад" (1927 г. ) и многих других. В бытии герой видит осуществление лишь одной меры справедливости - "добро во зле" [44] ("Артуру Рэмбо" - 1926-1927 гг. ). Тот же мотив - в стихотворениях "Черная мадонна" (1927 г. ), "Детство Гамлета" (1929 г. ). В последнем чудовищно деформируется Образ Божий. У поэта в Нем кощунственно сливаются (как в Андрогине) Господь и люцифер: "Светлый дракон их о Боге учил на горе.... " [45]

     Именно таково божество в "Тайной доктрине" Е. П. Блаватской.      Из мотива "добра во зле" рождается притягательность для лирического героя всех персонажей мирового искусства, которые нарушили Божью заповедь и возлюбили человека более Господа ( Лаура -"навсегда прелестна и ужасна"; Прекрасная Елена - "королева ужасов"- "Показалась нам спокойно спящей / Пеною на золотых волнах.... " [46] (DIABOLIQUE - 1927? ). Данные оценки образов Дантова "Ада" соответствуют идеям "нравственного эстетизма", столь модным в литературе "серебряного века".      Поплавскому, как и многим поэтам-предшественникам, присуще восприятие люцифера как спасителя, давшего человеку знание, искусства, любовь. (Мнение, безусловно, ошибочное, о чем подробно говорит Андрей Кураев в книге "Сатанизм для интеллигенции". ) Но именно это убеждение в наибольшей мере определило мироощущение Поплавского. (Неслучайно свой роман он назвал "Аполлон Безобразов" - явно из "люциферических" истоков возникает это имя. ) Отсюда - зловещая трансформация евангельских образов. Образ Михаила Архангела, когда-то изгнавшего сатану из Божьих Пределов, наделен холодными, нечеловеческими чертами равнодушного убийцы:      "И не раздавит розовым авто

         Шофер-архангел гада равнодушно". [47]
         ("Сентиментальная демонология" - 1926 г. ).

Даже образ Христа искажен. Христос предстает не в силе и славе, не в могуществе прощать. Он сам бесправен перед волей судьбы. Христианство Поплавского насквозь "кармично", поражено теософской болезнью. Лирический герой стихотворения "На желтом небе аккуратной тушью.... " (б. г. ) так обращается ко Христу: "Не верю я себе, Тебе, но знаю

Но вижу, как бесправны я и Ты.... " [48]

     Вообще тема безжалостной "кармы" звучит во множестве стихотворений поэта: "Поля без возврата. Большая дорога.... " (1931-1934 гг. ), "Вечер сияет. Прошли дожди.... " (1931 г. ), "На мраморе, среди зеленых вод.... " (б. г. ), "Лицо судьбы доподлинно светло.... " (б. г. ), др.      Отношение ко Христу самого поэта, выразившееся в дневниках, не полностью вошло в его лирику. Здесь отсутствует мотив отречения от "страдающего Бога". А вот упрек Спасителю за допущение воздаяния, за существование ада очень силен в лирике последних лет:      "Как Ты смел", былинка говорит,

         "Как Ты мог", волна шумит из мрака
         "Нас вдали от сада Гесперид
         Вызвать быть для гибели и мрака.... " [49]

По собственному признанию Поплавского в дневниках 1934 г. , в этот период он впервые по-настоящему приблизился к истинной христианской вере, к осознанию страха Божия. Именно из него вырастают, как ни странно, богоборческие мотивы в поздней лирике. Ими наполнены стихотворения: "В кафе стучат шары. Над мокрой мостовой.... " (1932 г. ), "Все спокойно раннею весною.... ", "Темен воздух, в небе розы реют.... ", "Мать без края: быть или не быть.... " (1935 г. ), "Рождество расцветает. Река наводняет предместья.... "(1930-1931гг. ), др. Страх без смирения и без надежды на силу Божией милости неминуемо порождает бунт слабой человеческой природы, которая своими силами не в состоянии спастись. Подтверждаются слова преподобного Исаака Сирина: "Не называй Бога справедливым, ибо если Бог справедлив, то я погиб. Христианство - это путь любви, которая выше закона.... " Бог может прощать там, где закон должен казнить. По-иному предстают эти мотивы в ранней поэзии Набокова. Ангелы постоянно таинственно соседствуют с человеком в готовности прийти ему на помощь, если надо - грозными знаками ("Господства" - 1918 г. ), или ласковой поддержкой ("Мерцательные тикают пружинки.... " - 1920 г. , "Волчонок" - 1922 г. ) . Серафим, охраняющий Гроздь-Мир, подаренную Богом человеку, скрывается в саду - "лилейно-белым" [50], павлиньим оперением. Ранее, в стихотворении "На смерть Блока" встречался образ "Серафимы как павлины". Думается, не случаен и псевдоним юного Набокова - Сирин. В поэме "Слава" автор намеренно останавливает внимание читателя на своем вымышленном "птичьем" облике: "я божком себя вижу,

волшебником с птичьей головой, в изумрудных перчатках, в чулках из лазурных чешуй. Прохожу. Перечтите

и остановитесь на этих строках". [51]

Несомненно, в образе Сирина автор пытался в фольклорных наивных традициях переосмыслить фигуру ангельского чина. Это не было самовозвеличиванием. Это было прокламированием своей поэтической концепции - воспеть божественную красоту земного, по-своему участвовать в возделывании сада. "Сирин" - одновременно приобретает значение виноградаря в Божьих угодьях. Поэзия как ответный дар благодарности Господу озвучена во многих стихотворениях Набокова: "Катится небо, дыша и блистая.... " (1919 г. ), "Каштаны" (1920), "Туман ночного сна, налет истомы пыльной.... ", др. Есть и другая деталь (в традициях народного Православия) в облике поэта у Набокова: поэт-"юродивый", стоящий у паперти храма мира. В более поздней лирике "детская вера", розовое мировосприятие приведут поэта к полному разочарованию в ущербном мире, с которым ему все же придется столкнуться лицом к лицу. Не осуществится так долго жданная встреча поэта с Россией, произойдет следующая за событиями 1917 г. катастрофа - воцарение фашизма и Вторая мировая война.... И "розовые очки" расколются. Поэт придет к полному атеизму. Печальны духовные итоги обоих поэтов: "люциферическая пора" венчает жизненный путь не смирившегося перед Создателем Бориса Поплавского, отвергнувшего Божью благодать. Атеизм подстерегал Набокова, отвернувшегося от трагических знаков ущербного мира.