Диплом: Эволюция семейных ценностей американской семьи 19 века

более низкого происхождения), которая по-прежнему сочетала две роли:

социальную и экономическую. Светской женщине не требовалось вникать в

проблемы своего мужа, помогать ему в торговле или любых других делах. В

прислуги она нанимала уже представительниц другого класса, а не девушек из

семей ее же круга (те обучались умению управлять домашним хозяйством).

Вследствие развития коммерции расширились возможности получать работу по

найму, но таковая не обеспечивала стабильного заработка. Большинство одиноких

женщин шли в домашнее услужение или занимались традиционной женской торговлей

(например, продавали дамские шляпки). Некоторые вдовы осваивали ремесло своих

мужей. Иные становились владелицами таверн или гостиниц («Султан из перьев»,

«Голубой якорь», «Роза и корона» в Филадельфии), а также открывали «дамские

школы» в надежде привлечь молодых любознательных учениц. Многие женщины

работали в типографиях. В торговых районах женщины часто продавали товары в

розницу: одежду, шляпы и другие предметы женского туалета [23, 84].

Жены плантаторов Юга также управляли домашним хозяйством, — оно становилось

более сложным и увеличивалось в размерах, — но источники их богатства —

ведущие сельскохозяйственные культуры и труд рабов — сформировали совершенно

иную среду для их деятельности. В начале XVIII века новоявленная знать

Вирджинии стала возводить роскошные особняки, дабы закрепить, таким образом,

свой статус и растущее превосходство над грубым, неотесанным окружением,

«Большой дом», высившийся над остальными постройками - флигелями, амбарами и

расположенными поодаль кварталами для рабов, — олицетворял собой власть

патриарха. Общественные заведения — магазины, таверны, здания судов —

посещались исключительно мужчинами, Даже в церкви прихожане занимали места

сообразно своему положению и полу: после того как женщины и небогатые -

мужчины рассаживались «по чинам» на семейные скамьи, джентльмены «стайкой»

входили в церковь уже после начала службы и уходили «таким же манером»,

словно все остальные были публикой в зрительном зале. В отличие от тесных, об

одну комнату, домишек на маленьких фермах все пространство большого дома было

разделено по назначению — столовые, гостиные, библиотеки, — что усугубляло

различия в сферах деятельности мужчин и женщин. [20, 188]

По мнению О.Г. Кирьяновой, неограниченная законами власть мужчины-

собственника, как правило, превращала его в деспота. Особенно отчетливо это

проявлялось в семье южных плантаторов. Замужняя женщина не могла подписать

контракт, чтоб заняться каким-либо видом частного предпринимательства, не

могла прибегнуть к судебному разбирательству ни по какому поводу, или подать

на развод. [12, 9]

Кирьянова продолжает: «. не только закон, но и буржуазная идеология

закрепляла и оправдывала дискриминацию женщины, провозглашала ее

неполноценность.» [12 ,9]

Эффективным проводником этих взглядов была религия. Мы согласны с мнением

Кирьяновой о преимущественно подчинительной роли женщины в семье той эпохи,

так как устойчивость такого социального статуса постоянно стимулировалось

религией.

Бремя религиозной деятельности было возложено на женщин, которые несли его

под опекой мужчин-священнослужителей, — покорная женщина являлась символом

христианской добродетели, мужское же начало ассоциировалось с

материалистическим и жестоким миром коммерции.

Духовная жизнь и эмоциональный опыт женщин все больше и больше определяли

эмоциональный климат в семье. Если в XVII веке женскую эмоциональность

считали источником разлада, сейчас ее стали называть сентиментальностью,

которая, напротив, вносила гармонию. Ведь нежность, привязанность к детям,

набожность — это те чувства, которые скорее скрепляли социальные основы, а не

разрушали их.

Подобным же образом свобода в выражении чувств видоизменила отношение к

браку. Выбор спутника жизни и устройство женитьбы родителями уступили место

взаимной привязанности и любви — возник новый вид риторики, отражавшей

стремление к теплым, близким отношениям между супругами, однако параллельно

возросло и число разводов. В 1776 году впервые на бракоразводном процессе

прозвучала формулировка «отчуждение супругов». Однако для многих надежды,

возлагавшиеся на взаимную любовь, оборачивались горьким разочарованием [18

,49].

К началу революции, по мере того как развивающаяся экономика разъединяла

сплоченные общины, разрушала социальные объединения, разделяла сферы

деятельности мужчин и женщин и формировала новые семейные отношения;

неформальное влияние пересудов и страх перед недреманным оком соседа

ослабевали в крупных и маленьких городах. В результате эволюции колониального

общества для мужчин открылось новое поле деятельности на общественной ниве,

не имевшей ничего общего с их семейным бытом: регулярно заседали окружные

суды, чаще проводились городские собрания, проходили выборы в

законодательные органы колоний, сопровождавшиеся горячими дискуссиями.

Мужские собрания стали центром выработки коллективных решений и школой

практического опыта общественной жизни. В более ранние, совсем иные времена и

женщины, и мужчины жили одними интересами. Личная жизнь регулировалась

общественным мнением, но политика считалась занятием исключительно мужским.

Однако революционный переворот вызвал дебаты относительно места женщины в

общественной жизни и придал новое политическое значение семье [27, 407].

Настало время, когда северные американцы провозгласили свободу и политическую

независимость как принадлежавшие им по праву рождения, однако женщины были

по-прежнему далеки от политических событий. Невзирая на то, что женщины, как

правило, не допускались к участию в повседневной политической жизни, их

всколыхнул общий революционный порыв. Среди них, как и среди мужчин,

образовалось два лагеря: одни считали себя сторонницами короны, другие —

«рожденными для свободы». Революционный дух митингов против закона о гербовом

сборе (60-е годы), бойкотирования английских товаров (70-е годы) и

вооруженных столкновений (1776—1781) захватил всех женщин без исключения:

лоялисток, горожанок, крестьянок, рабынь, свободнорожденных и даже индианок.

[27 , 440]

Однако со временем общественный угол зрения существенно изменился: на основе

политического опыта женщин в эпоху революции возникли новые представления об

их политических способностях — теперь власти уже не могли удержать женщин от

участия в социальной жизни.

Американки создают массовую организацию «дочери свободы», рассчитывая, что

после победы в Войне за независимость, которую вела война с Англией, будет

положен конец и законам, обрекающих их на «гражданскую смерть» [30]. Надежды

своих соотечественниц выразила Э. Адамс, жена одного из отцов-основателей

Соединенных Штатов Дж. Адамса: «я страстно желаю услышать о провозглашении

независимости, - писала она мужу, - однако мне хотелось бы, чтобы в новом

кодексе законов, которые, как я полагаю, вам необходимо будет составить, - вы

помнили о леди и были более великодушны и благосклонны к ним, чем ваши

предшественники. Не вверяйте столь неограниченную власть в руки мужей.

Помните: каждый мужчина станет тираном, если для этого будут созданы условия.

Если особая забота и внимание не будут уделены женщинам, мы решимся поднять

бунт, и нас не сдержат никакие законы, по которым у нас нет ни права голоса,

ни представительства». Дж. Адамс, ставший вскоре президентом США, ответил

недвусмысленно: «что касается декларации независимости, подождите немного.»

[40] Сигнал Э. Адамс, не дошел ни до одного из авторов Декларации

независимости. В важнейшем документе буржуазной революции, принятом в 1776

году, хотя и говорилось, что все люди сотворены равными и имеют неотъемлемые

права на жизнь, свободу и «права на стремление к счастью», но женщины к этим

людям не были причислены. Новым поколениям американок еще предстояла нелегкая

борьба за свой минимум гражданских свобод.

Великое пробуждение было в определенной степени пробуждением чувств и эмоций

и ознаменовало собой начало переосмысления семейных отношений.

К концу XVIII века, движимые чувством моральной и гражданской ответственности

и опираясь на евангелические постула­ты, женщины стали участвовать в жизни

церковной общины, что не носило формально-политического характера, но имело

яркую политическую окраску. Самым важным, пожалуй, явился тот факт, что в 80-

х годах XVIII века переосмысление материнского долга повлекло за собой дебаты

о женском образовании, в результате которых были основаны женские академии —

первые институты, где молодые девушки могли получить серьезное академическое

образование [18 , 37].

Это достижение трудно переоценить, так как именно благодаря ему (и вопреки

существовавшему имущественному и социальному неравенству) сохранялась

возможность воссоздания демократических идеалов. С начала XIX века

добровольные организации, мужские и женские, составляют один из основных

аспектов американской жизни. В процессе общественной деятельности женщин,

приведшей к таким последствиям, выработался механизм возрождения гражданского

соучастия, неод­нократно использовавшегося группами, стоявшими в стороне от

основной политической жизни Америки. Значимость этого события еще больше

подчеркивает несправедливость расхожего мне­ния о том, что удел женщин —

семейный очаг. Признание важности активного гражданского соучастия

показывает, чего стоило такое включение женщин, как для эволюции семейных

ценностей, так и для демократизации всего общества [27, 440].

Глава II. Эволюция американской семьи в XIX веке

2.1. Определение среднего слоя. Экономическое и профессиональное

взаимоотношение с другими слоями

Само понятие «средний класс» возникло в XVII веке в Англии. Оно обозначало

особую группу предпринимателей, противостоявших, с одной стороны, верхушке

крупных землевладельцев, с другой — «пролетарской голытьбе». Постепенно к

нему стали причислять мелких и средних буржуа, менеджеров, лиц свободных

профессий.

Промышленная революция XVIII — XIX веков разрушила феодальную систему и

вызвала к жизни социальные силы, которые привели к формированию классового

строя. Развитие торговли и промышленности вызвало к жизни новые профессии:

предприниматели, коммерсанты, банкиры, купцы. Появилась многочисленная мелкая

буржуазия. Волна эмиграция способствовала увеличению численности

индустриальных рабочих.

Постепенно формировался новый тип экономики — капиталистический, которой

соответствует новый тип социальной стратификации — классовая система. Рост

городов, промышленности и сферы услуг, укрепление статуса и богатства

буржуазии кардинально изменили облик американского общества. К концу XIX

века социальная структура США все отчетливее приобретала черты развитого

капиталистического общества. Удельный вес фермерства сокращается (с 28,8%

общей занятости в 1880 году до 21,4% в 1900 году). Одновременно росли

городские средние слои. В 1880 году около 80 процентов населения проживало в

сельской местности, а к началу ХХ века горожане составили около сорока

процентов. Нью-Йорк, Чикаго и Филадельфия превысили один миллион жителей.

Сент-Луис, Бостон приближался к этому рубежу. Рост горожан вдвое опережал

рост сельского населения [16,78-79].

Профессиональные группы, вышедшие на историческую арену (рабочие, банкиры,

предприниматели и т. д.) укрепляли свои позиции, требовали привилегий и

признания своего статуса. Термин «сословие» отражал исторически уходящую

реальность. Новую реальность лучше всего отражал термин «класс». Он выражал

экономическое положение людей, способных передвигаться вверх и вниз.

Переход от закрытого общества к открытому демонстрировал возросшие

возможности человека самостоятельно сделать свою судьбу. Сословные

ограничения рушились, каждый мог подняться до высот общественного признания,

перейти из одного класса в другой, приложив усилия, талант и трудолюбие. И

хотя удается это единицам, даже в современной Америке, в XIX веке появилось

выражение «человек, сделавший себя сам» [8, 14].

Таким образом, роль детонатора сыграли деньги и товарно-денежные отношения.

Они не считались с сословными барьерами, аристократическими привилегиями.

Деньги всех уравнивали, они универсальны и доступны всем, даже тем, кто не

унаследовал состояния. Общество, в котором доминировали приписываемые

статусы, уступало место обществу, где заглавную роль стали играть достигаемые

статусы. Это и стало называться открытым обществом.

Точно и однозначно определить количество классов, число страт (или слоев, на

которые они разбиваются), принадлежность людей к стратам очень сложно.

Необходимы критерии, которые выбираются достаточно произвольно. Вот почему в

развитой с социологической точки зрения стране, как США, разные социологи

предлагают разные типологии классов. В одной семь, в другой шесть, в третьей

пять и т. д. социальных страт. Первую типологию классов США предложил в 40-е

годы XX века американский социолог Ллойд Уорнер [15, 45]:

верхний-верхний класс включал так называемые «старые семьи». Они состояли

из наиболее преуспевающих бизнесменов и тех, кого называли профессионалами.

Проживали они в привилегированных частях города;

нижний-верхний класс по уровню материального благополучия не уступал

верхнему-верхнему классу, но не включал старые родовые семьи;

верхний-средний класс состоял из собственников и профессионалов, которые

обладали меньшим материальным достатком в сравнении с выходцами из двух верхних

классов, но зато они активно участвовали в общественной жизни города и

проживали в довольно благоустроенных районах;

нижний-средний класс составляли низшие служащие и квалифицированные рабочие;

верхний-нижний класс включал малоквалифицированных рабочих, занятых на

местных фабриках и живущих в относительном достатке;

нижний-нижний класс составляли те, кого принято называть «социальным

дном» — это обитатели подвалов, чердаков, трущоб и прочих, малопригодных для

жизни мест. Они постоянно ощущали комплекс неполноценности вследствие

беспросветной бедности и постоянных унижений.

Сложившаяся на момент составления этой типологии структура общества явилось

прямым следствием начавшегося в XIX веке классового дифференцирования.

Термин «верхний-верхний класс» означает, по существу, верхний слой высшего

класса. Во всех двусоставных словах первое — обозначает страту или слой, а

второе — класс, которому данный слой относится. «Верхний-нижний класс» иногда

называют так, как он есть, а иногда обозначают им рабочий класс. Средний

класс (с присущими ему слоями) всегда отличают от рабочего класса. Но и

рабочий класс отличают от низшего, куда могут входить неработающие,

безработные, бездомные, нищие и т. д. Как правило, высококвалифицированные

рабочие включаются не в рабочий класс, а в средний, но в низшую его страту,

которую заполняют главным образом малоквалифицированные работники умственного

труда — служащие. Возможен иной вариант: рабочих не включают в средний класс,

но оставляют два слоя в общем рабочем классе. Специалисты входят в следующий

слой среднего класса, ведь само понятие «специалист» предполагает как минимум

образование в объеме колледжа. Верхнюю страту среднего класса заполняют в

основном «профессионалы». Профессионалами за рубежом именуют людей, имеющих,

как правило, университетское образование и большой практический опыт,

отличающихся высоким мастерством в своей области, занятых творческим трудом и

относящихся к так называемой категории самонанятых, т. е. имеющих свою

практику, свое дело. Это юристы, врачи, ученые, преподаватели и т. д.

Именоваться «профессионалом» очень почетно. Их число ограничено и

регулируется государством. Так, лишь недавно социальные работники получили

долгожданный титул, которого добивались несколько десятилетий.

Между двумя полюсами классовой стратификации американского общества — очень

богатыми (состояние — 2 млн. долл. и более) и очень бедными (доход менее 6,5

тыс. долл. в год), составляющих от общей численности населения приблизительно

одинаковую долю, а именно 5%, расположена та часть населения, которую принято

называть средним классом. В индустриально развитых странах он составляет

большинство населения — от 60 до 80%.

Средний класс — уникальное явление в мировой истории. Скажем так: его не

было на протяжении всей истории человечества. Он появился лишь в XIX веке. В

обществе он выполняет специфическую функцию. Средний класс — стабилизатор

общества. Чем больше он, тем меньше вероятность того, что общество будут

сотрясать революции, межнациональные конфликты, социальные катаклизмы. Он

состоит из тех, кто сделал судьбу собственными руками и, следовательно, кто

заинтересован в сохранении того строя, который представил подобные возможности.

Средний класс разводит два противоположных полюса, бедных и богатых, и не дает

им столкнуться. Чём тоньше средний класс, тем ближе друг к другу полярные

точки стратификации, тем вероятнее их столкновение. И наоборот.

Средний класс — самый широкий потребительский рынок для мелкого и среднего

бизнеса. Чем многочисленнее этот класс, тем увереннее стоит на ногах малый

бизнес.

В средний класс Америки второй половины XIX века входили все те, кто обладали

экономической независимостью, т. е. владели предприятием, фирмой, офисом,

частной практикой, своим делом, ученые, священники, врачи, адвокаты, средние

менеджеры, мелкая буржуазия — социальный хребет общества.

В середине XIX веке семья из среднего класса жила как в больших городах, так

и в маленьких городишках, а также в пригородах. Это был доминирующий тип

американской семьи. Отец в ней— величина скорее переменная, мать—постоянная.

Причина этого (если рассматривать семью в контексте происходящих на

протяжении всего XIX века социальных перемен), во-первых, – географическая

рассеянность, постоянное физическое перемещение в пространстве и смена

занятий, непрерывная погоня за своим шансом в жизни, которая бросает

американца из конца в конец страны. Во-вторых, это техническая революция,

превратившая Америку из фермерской страны в индустриальную с преоблада­нием

населения, живущего в городах и пригородах. В результате промышленной

революции американская женщина из средних и высших (но не низ­ших) классов

получила относительную свободу от домашнего хозяйства. Все эти перемены

породили нескончаемый эгалитаристский процесс, который свел на нет всякую

субординацию жен по отношению к мужьям, детей—к родителям и поставил в центр

семейных отношений романтическую любовь и свободный выбор партнера.

Доминирующий тип американской семьи можно рассматривать на нескольких

уровнях: распределение полномочий в ней; ее внутренний эмоциональный климат,

как он проявляется во взаимоотношениях между членами семьи и соотносится с

внешним социальным опытом; насколько она стабильна и жизнеспособна; как она

воспитывает детей.

2.2. Эволюция взаимоотношений внутри семьи

2.2.1. Послереволюционный период

В послереволюционный период под влиянием Просвещения и республиканских идей

патри­архальные взгляды на семейные авторитеты пошатнулись: связь

отец—король—Бог уступила место республиканской концепции союз—долг—согласие.

В книгах и журналах печатались статьи, призывавшие к сохранению

патриархальных авторитетов, одна­ко во всю силу зазвучали также призывы к

равноправию, кото­рые не были слышны до революции. В июле 1792 года одна

женщина написала в «Ледис джорнэл» (заголовок гласил: «Брак по-

республикански»): «Я возражаю против слова «послушание» в семейных отношениях

— смысл этого слова слишком широк и не поддается определению... По моему

разумению, послушание в отношениях между мужем и женой является или, во

всяком случае, должно являться обоюдным. Брак ни в коем случае нель­зя

рассматривать как договор между начальствующим и подчи­ненным, это союз

взаимных интересов, основанный на дружбе и товариществе, где все разногласия

должны решаться миром» [18,71].

В письмах и дневниках просвещенных женщин мы находим свидетельства тому, что

именно романтическая любовь, а отнюдь не материальные соображения являлась

истинным мотивом вступления в брак. Вот что писала 17 апреля 1802 года Мэри Орн

Такер: «Дабы узы сделались шелковыми, родственные души должны слиться

воедино, все прочие союзы я называю союзами рук, но не сердец — я

счастлива, что связавшие меня узы непод­властны корыстному чувству и что моему

сердцу, как и руке, « любо находиться в подчинении». Вот они, корни

явления, впос­ледствии именуемого «браком, при заключении которого согла­шением

супругов устанавливаются количество детей и условия развода» [18 , 71].

О том, что на брак стали смотреть как на контракт и возлагать на него большие

надежды, можно судить по статистике разводов. [34,72] После революции в

штатах Новой Англии, где были разре­шены разводы, их количество, как и

количество заявлений о разводе, свидетельствовавших о том, сколь важное место

зани­мали любовь и привязанность в семейной жизни, резко возрос­ло. Добиться

развода было по-прежнему нелегко, однако теперь уже в качестве серьезного

основания для такового суд рассмат­ривал не только женский, но и мужской

адюльтер.

Замужество уже не рассмат­ривалось как экономический институт, а родители

утратили власть над взрослыми детьми — теперь молодым людям дозво­лялось самим

выбирать себе спутника или спутницу жизни. Эта новая свобода выбора сделала

домашнюю гостиную центром об­щения молодых людей; изменились сами представления

о брач­ных узах. Брак, основанный на чувстве и взаимопонимании, стал более

равноправным. Вот как описывает идеальную, на ее взгляд, супружескую пару из

Филадельфии Джудит Саргент Муррей: их взаимоотношения строились на «полном

равнопра­вии... как между друзьями; они прекрасно понимали друг дру­га — у них

были общие вкусы и знания». Ключевым словом для определения идеала

республиканской семьи было слово «взаим­ность»; я вновь цитирую Муррей:

«...общие суждения, взаимная дружба и взаимное доверие, но, прежде всего

взаимная терпимость» [18 ,70].

До середины XVIII столетия дом служил местом, где трудились, спали и

возносили молитвы; теперь же он превра­тился в место проведения досуга и

отдыха. Прием пищи стал процедурой более изысканной — появились вилки, ножи,

стек­лянная и фарфоровая посуда, чайные и кофейные сервизы. Ча­епитие

сделалось символом домашнего уюта, а чай — «предме­том потребления, который

означал перемену в укладе жизни. Отныне он принадлежал массовому

потребительскому рынку предметов роскоши и ассоциировался с женской беседой и

приятным светским общением в гостиной». Вероятно, это поможет нам осознать

все значение акта бойкотирования чая как формы политизации семейной жизни.

Чай символизировал также вновь - возникшие традиции в среде буржуазии и

аристократии: домаш­ний труд был вытеснен потреблением и светским

времяпрепро­вождением. Горожанки все реже занимались основными видами

производства (такими, как прядение), более по­пулярным стал труд, являющийся

завершающим этапом произ­водственного процесса (например, шитье); кроме того,

женщины стали уделять больше времени воспитанию детей. Вытеснение продуктов

домашнего производства рыночными товарами сокра­тило долю изнурительной,

трудоемкой работы — в семейной жизни появилось место для чувств [18 ,70].

Среди определенных слоев населения начала падать рождае­мость, что, вероятно,

было еще одним следствием основанного на обоюдности брака и возросшей

ответственности за воспита­ние детей. Изначально падение рождаемости было

вызвано тем, что люди вступали в брак в более зрелом возрасте, однако в

начале XIX века рождаемость продолжала падать уже явно по причине

сознательного планирования семьи. Одно тщательное исследование колонии

квакеров в период Американской рево­люции обнаружило тому подобные

свидетельства: устанавлива­лись сроки рождения младших детей. Каковы бы ни

были спо­собы избежать беременности — воздержание, прерывание по­лового акта

или продолжительное кормление грудью, — целе­направленный контроль над

рождаемостью, безусловно, требо­вал обоюдного, если не сказать равноправного,

решения [18 ,71].

Правовое положение женщин после революции далеко не соответствовало идеалам

республики. Замужние женщины по-прежнему оставались feme covert и находились

под опекой своих мужей, не обладая правом владения собственностью.

2.2.2. Первая половина XIX века

Развитие коммерции и промышленности медленно и неуклон­но отделяло «работу»

от семьи. Для женщин среднего сословия это означало то, что замужество уже не

являлось формой эко­номического сотрудничества. Буржуазная семья, где все

больше внимания уделялось воспитанию детей, — жизнь в такой семье строилась

на товариществе, любви и потреблении — существо­вала на деньги, заработанные

мужчиной. Если верить популяр­ной литературе XIX века, женщинам принадлежала

частная сфе­ра — дом, мужчинам — общественная работа. «Апостол Павел знал,

что говорил, когда советовал женщинам заниматься домом и семьей, — писала г-

жа Джон Сэнфорд. — В доме царит мир, а в делах по хозяйству есть что-то

успокаивающее. Дом может не только укрыть от невзгод, но и уберечь от любых

заблужде­ний и ошибок». [18 ,76] Мужские и женские образы жизни являлись

средоточием всего комплекса различий, характеризующих эти две сферы. Работа в

представлении мужчин означала нестабиль­ный мир конкуренции, где платят за

труд и где открыт простор для предпринимательства. Домашний труд женщины,

несмотря на свою изнурительность, не считался «работой»: во-первых, он был

бесплатным и, во-вторых, выпадал из поля зрения мужчин.

Водораздел, отделяющий женщин с их кругом домашних обя­занностей от

общественной жизни, повлиял на формирование понятия республиканского долга в

сфере предпринимательства, Превыше гражданской добродетели и служения

общественному благу предприниматели ставили право личности (мужчины) на

владение и пользование собственностью, рассматривая его как основную

конституционную свободу. Коллективная ответствен­ность и добродетель

оказались в подчинении частному интересу.

Таким образом, женщины стали носительницами нравствен­ных ценностей, которым

новый общественный строй грозил уничтожением. Если мужчины соперничали друг с

другом, то женщины являли собой образец сотрудничества; мужчинам был присущ

рационализм, женщинам — эмоциональность и импульсивность; мужчины создавали

атеистический и амораль­ный политический и экономический строй, женщины

сохраня­ли набожность и мораль; мужчины стремились к господству.

Мужчине семья обеспечивала эмоциональный тыл, в то время как для женщины

сокрытые в семейной жизни подводные камни стали еще более опасными. В городах

браки между представи­телями среднего сословия заключались по любви и на

основе свободного волеизъявления (поистине взаимное притяжение

противоположностей). В самом деле, женщины получили большую самостоятельность

в выборе мужа — то был определя­ющий момент в их судьбе, так как они попадали

в материальную и юридическую зависимость, должны были рожать и воспиты­вать

детей; но если семейная жизнь не удавалась, им неоткуда было ждать помощи.

Несмотря на то, что привязанность и симпатия были возведены в принцип

брачного института, он все же не стал равноправным.

На рабовладельческом Юге царил патриархат, – отцы властвовали над женщинами,

детьми и рабами. На Юге идеологический подтекст отделения общественного от

частного и мужского от женского, был совершенно иным. Ибо таковое не являлось

результатом коммерциализации городов, а отражало совокупность иерархий пола и

расы.

В экономической структуре сельского хозяйства не происходило разделения по

схеме «дом-работа». На плантациях работали все, независимо от пола и

классовой принадлежности. Хозяйка следила за садом, производством молочных

продуктов, обработ­кой, хранением и приготовлением пищи, изготовлением

одежды, а также за состоянием здоровья, как белых, так и черных. Эфемерный

образ южной красавицы, излучавшей благородство и одухотворенность, не

соответствовал действительности, — хо­зяйка выполняла тяжелую физическую

работу и несла на своих плечах бремя управления плантацией. На небогатых

фермах бе­лая женщина, не имевшая рабов, сама занималась

сельскохозяй­ственным трудом, который мало чем отличался от труда колонисток.

Романтизация семьи и дома на Юге была сильнее, чем на Севере. Уединенный

образ жизни белых женщин, живу­щих в сельской местности, поддерживал

возведенную на пьеде­стал идеологию индивидуализма. В то время как женщины

Се­вера организованно добивались установления единых норм сек­суального

поведения мужчин, белые южанки были всецело преданны идее женского

целомудрия, особенно в добрачной жизни. В 1 8 2 7 году один плантатор писал:

«Единственное, в чем муж должен быть уверен, так это в чистоте поведения его

жены до свадьбы» [18 , 96]. Жены, чья жизнь могла быть разрушена при

малей­шем подозрении их в безнравственности, отдавали себе отчет в том, что

их мужья, отцы и сыновья постоянно развлекались с негритянками, являвшимися

их собственностью.

Отсюда явствует, что в основе господствовавшей на Юге иде­ологии разделения

лежало рабство — фундамент экономиче­ской и социальной жизни. Белые женщины

не имели никакого социального влияния и категорически не допускались к

обще­ственной деятельности. Чувство вины за свои сексуальные по­хождения было

одним из мотивов, заставлявших белых мужчин глубоко чтить женское целомудрие.

В 30-е годы был распрост­ранен тост, восхвалявший «женщину... чей дух

снисходит на нас, как милый сердцу Юг, который согревает своим дыханием поле

фиалок и то отнимает, то придает нам силы». За [28 ,97] этой учтивостью

мужчин, попиравших законы целомудрия и расовые табу, скры­вались вина и

страх. Вина за свои поступки и страх затаенного женского гнева — рабынь и

белых — побуждали мужчин утвер­ждать свою власть и отстаивать «честь», не

гнушаясь примене­нием силы. Насильственное подавление сопротивления негров

сублимировало чувство вины. Стремление властвовать над жен­щиной диктовалось

еще и страхом — ведь забота женщин о чистоте морали могла легко перекинуться

на несправедливости рабства [18 ,97].

Авторитет плантаторов зиждился на беспрекословном, без­оговорочном

подчинении, как белых женщин, так и рабов, одна­ко сопротивление со стороны

женщин никогда не пересекало расовых границ. Расизм и рабство препятствовали

солидариза­ции женщин. На Севере женщины из высших и средних слоев общества

относились к представительницам рабочего класса и проституткам как к сестрам;

что касается белых южанок, они и помыслить не могли о том, чтобы

воспринимать рабынь как ровню. Свидетельства же самих рабов говорят о

чрезвычайной жестокости хозяек, которые ре­гулярно подвергали их безжалостным

поркам и унизительным наказаниям [18 ,97].

Небогатые белые американские семьи, не имевшие рабов, боролись за жизнь на

клочках неплодородных земель. Благодаря сохранению разветвленных родственных

связей общинные тра­диции оставались по-прежнему сильными — в их основе

лежали религиозность и взаимопомощь, а также известное неприятие господства

плантаторов. Однако, поскольку повседневная жизнь женщин из таких семей

складывалась из непрерывного труда, они были разобщены, а расизм не позволял

им отождествлять себя с негритянками, хотя быт и уровень «материального

благо­состояния» последних мало чем отличались от их собственных.

Времена, несомненно, менялись, но прежде, чем подняться по социальной

лестнице, женщине пришлось спуститься на несколь­ко ступеней.

До индустриальной революции история Америки характеризова­лась контрастом

аристократии, с одной стороны, и всех остальных — с другой. Но теперь в

структурах власти аристократия стала вы­тесняться средними классами. Однако

экономические успехи ни­чего не значили без успехов социальных, и

неотъемлемой чертой XIX века стала маниакальная борьба за продвижение по

ступеням к успеху. В Америке эта борьба была скорее горизонтальной, чем

вертикальной: все были равны, но каждый стремился получить больше равенства,

чем все остальные.

Одним из показателей успеха было то, что домашняя хозяйка должна иметь слуг,

которые бы все делали за нее; торжество сред­него класса можно наглядно

проиллюстрировать цифрами статис­тики занятости населения. На 16 мужчин и

женщин, населявших Америку, согласно переписи 1841 г., приходился один

человек домашней прислуги. Десять лет спустя, из трех миллионов женщин и

девушек от десятилетнего возраста и старше, зарабатывавших себе на жизнь,

одна из четырех рабо­тали служанками. К 1871 г. их число увеличилось до 1 204

477. На протяжении всего XIX века и до 1914г. работа домашней прислуги была

самой распространенной среди эмигранток и вторая по час­тоте в целом [16,

327].

Жена представителя среднего класса, освобожденная от хлопот по хозяйству,

должна была чем-то заполнять свое время. И она сама и ее муж были убеждены

(так же как и книги по этикету, буквально наводнявшие рынок в XIX столетии),

что она живет как благородная леди.

Мужчины среднего класса были привязаны к своей работе, и их жены и дочери

были предоставлены самим себе. Некоторые за­полняли время полезной работой,

но большинство женщин про­сто ходили целый день по магазинам или в гости к

соседкам посплетничать, а то и просто бездельничали или упражнялись в хороших

манерах.

Э. Дж. Грэйвс говорит о женщинах, которые «в своем честолюбивом стремлении

походить на благородных леди используют свои прекрасные ручки только для

того, чтобы играть кольцами, прикасаться к клавишам пианино или струнам

гитары» [23, 27-28].

Женщины несли ответствен­ность за воспитание своих детей, поддержание

домашнего очага и соблюдение морали; сердобольная мать должна была

воздей­ствовать на детей «мягко», используя новые педагогические ме­тоды

убеждения вместо принуждения. Устои викторианского до­ма, который держался на

женщине, вдохновляли буржуазных реформаторов и миссионеров (как мужчин, так и

женщин) на то, чтобы внедрять модель буржуазных семейных отношений в каж­дую

группу населения, живущую по другим законам.

2.2.3. Период после гражданской войны

Отношение к браку как «священному союзу» после гражданской войны стало

изменяться под воздействием целого ряда причин, среди которых – бурное

развитие права, демократизация общества, дух конкуренции и прагматизма,

порожденные новыми экономическими отношениями (капитализм).

Д. Бурстин отмечает, что после гражданской войны сформировались специфичные

для Америки условия, когда борьба за успех для честолюбивых молодых людей,

мечтающих о юридической карьере, зависела не столько от углубленного изучения

основополагающих юридических принципах, сколько от внимания к деталям, учета

новых нюансах факта и способности договариваться и устраивать дела [5, 82].

Первая реальная возможность выгодной с точки зрения конкуренции деятельности

в области юриспруденции была найдена Невадой в такой отрасли права, как

развод. Это была сфера издавна существовавших противоречий.

С завоеванием независимости было подтверждено право каждого штата по своему

усмотрению принимать закон о разводе. Дух времени, приверженность свободе и

ненависть к любой тирании, всколыхнувшие в некоторых частях страны движение

за ликвидацию рабства чернокожего населения, побудили дру­гих выступать

против домашней тирании и принести освобожде­ние тем (как сказано в одном

памфлете, написанном в 1788 году), «кто зачастую соединен вместе в наихудшем

из всех воз­можных союзов... освобождение несчастному мужу, находяще­муся под

башмаком у жены, или забитой, обижаемой, презираемой жене... Они не только

приговорены, как преступни­ки, к своему наказанию, но их наказание должно

длиться до са­мой смерти» [5, 89].

Между Революцией и Гражданской войной большинство штатов либерализовали свое

законодательство в области разво­да. Если брать ситуацию в целом, то новые

штаты, созданные в северо-западной части первоначальной территории США, были

либеральнее, тогда как штаты, расположенные вдоль побе­режья Атлантики,

отличались более жестким законодательст­вом, причем особенно жесткими были

законы в Нью-Йорке и Южной Каролине. Почти во всех штатах происходил процесс

упорядочивания и стандартизации бракоразводной процедуры. К 1867 году

тридцать три из имевшихся тогда тридцати семи штатов законодательно отменили

оформление развода через легислатуру штата. Это был важный шаг на пути к

демократиза­ции развода, поскольку ранее «частный акт» законодательного

органа штата был инструментом, при помощи которого состоя­тельные и

влиятельные граждане получали особые привилегии при разводе. Но оставалось

множество различных предписаний на сей счет, так как в рамках федеральной

системы брак и раз­вод оставались прерогативой штатов.

Именно федеральная система породила практику «миграци­онного» развода.

Состоящий в браке человек, который находил законы своего собственного штата

неудобными для себя, вре­менно переезжал в другой штат, чтобы получить развод

там. До Гражданской войны, неудачно женившиеся жители восточной части США

ехали освободиться от брачных оков на Запад: в Огайо, Индиану, Иллинойс. «Нас

затопила толпа обижаемых и обижающих, раздражительных, сладострастных,

экстравагант­ных, не подходящих друг другу мужей и жен, как раковину при

засоре затопляет грязная вода всего дома», — писала в 1858 году газета

«Индиана дейли джорнэл». Хорейс Грили с неодобрени­ем рассказывал о том, как

известный житель Нью-Йорка поехал в Индиану, получил развод к ужину «и в

течение вечера женился на своей новой возлюбленной, прибывшей туда специально

для этого и остановившейся в том же отеле. Вскоре они отправились домой, не

нуждаясь более в услугах штата Индиана; а по прибы­тии он представил свою

новую жену ее ошеломленной предше­ственнице, которой все это сообщил и

предложил собирать вещи и убираться восвояси, поскольку в этом доме места для

нее больше нет. И она ушла». В 1873 году легислатура Индианы вве­ла в

действие новый жесткий закон, покончивший с миграцион­ным бракоразводным

бизнесом штата. Но Чикаго все еще пользовался печальной известностью центра

разводов, а брако­разводный бизнес, как и другие виды предпринимательской

дея­тельности, вместе с населением стал передвигаться на Запад. Ходили

рассказы о том, как специально созванное собрание ру­докопов в Айдахо могло

услужить кому-нибудь из своих, торже­ственно расторгнув его брак [5, 90].

Среди благ, которыми соблазняли западные штаты, были расплывчатые

формулировки допустимых оснований для разво­дов. Некоторые штаты фактически

ввели в действие всеобъем­лющую формулировку, допускающую любую причину,

которую суд сочтет подходящей. Таким же важным фактором в конку­ренции в

области миграционного бракоразводного бизнеса были неопределенно

сформулированные, почти не существующие требования в отношении необходимости

проживания на терри­тории штата [13 ,90].

В течение двух десятиле­тий после 1850 года ежегодное число разводов на

тысячу жите­лей в Неваде было примерно в десять, а количество браков — в

двадцать раз больше, чем в среднем по стране. Уровень разво­дов в Неваде в

пять раз превышал соответствующий показатель любого из ее ближайших

конкурентов (Флориды, Оклахомы, Техаса, Аризоны, Айдахо, Вайоминга и Аляски);

браков же в Не­ваде заключалось в десять раз больше, чем у ближайшей ее

со­перницы Южной Каролины [13 ,90].

Викторианские нормы морали разрушались постепенно. Демократизация во всех

сферах общественной жизни, бурный рост городов и новых технологий приближали

семью к другим общественным институтам, менял и самосознание американских

домохозяек. Отныне женщина должна была стать символом статуса своего

преуспевающего супруга, как это делали деньги, дом, одежда и прочие

неодушевленные предметы. Разница лишь в том, что жена-символ должна была сама

заботиться о своем виде. Например, она обязана иметь приятную наружность,

уметь удалять следы загара (ведь смуглая кожа – верный признак тяжелого

труда), одевать соответственно положению супруга и т. д. [2 , 192] Буржуазная

идеология того времени всячески поддерживала представление об «истинной

леди», всячески сопротивлялось распространению идей тех американок, которые

призывали вести борьбу против женского угнетения и бесправия. Буржуазный

моралист О. Браунсон, печатавшийся в женских журналах того времени, уверял,

будто точно осведомлен о психическом складе истинной леди: женская

независимость – абсурдная вещь, - заявлял он, - лишь подчиненная женщина

может стать компаньоном, создателем уюта, ангелом-хранителем [31].

В городах новые грандиозные торговые центры пришли на смену старым маленьким

и патриархальным магазинам. Точно так же как огромные американские отели

заменили гостиницы Старого Света. С появлением больших магазинов и отелей у

жителей новых американских городов развивалось чувство собственного

достоинства и важности. Хождение в магазины и покупка товаров становились

Страницы: 1, 2, 3, 4