Курсовая: Царское Село в воспоминаниях современников
неудобно»[41].
Управляющий Царским Селом жил на углу Садовой и Леонтьевской улиц. С. Н.
Вильчковский писал: «За Оранжерейной улицей и вплоть до Леонтьевской правую
сторону Садовой занимает здание Большой оранжереи... Собственно для лавровых
деревьев предназначены застекленные части здания между так называемыми
павильонами. Павильоны, а также надворная часть всего здания за самыми
оранжереями заняты квартирами служащих по дворцовому управлению. .. .. .В так
называемом 1-ом павильоне, на углу Леонтьевской улицы, со времени императора
Александра I живут начальники Царского Села»
[42].
Писатель К. С. Сербинович вспоминал о своей поездке к Карамзину в 1820 году:
«Пользуясь первым удобным случаем побывать в Царском Селе, я поехал туда 16-го
мая. Николай Михайлович жил в небольшом отведенном для него доме, возле старого
сада, на углу улиц Садовой и Леонтьевской, против квартиры управляющего Царским
Селом»[43].
25 мая 1816 года, уже из Царского Села, Карамзин писал своему другу поэту Ивану
Ивановичу Дмитриеву: «Мы приехали благополучно 25 мая в пятом часу вечера и
нашли свой домик приятным...» Неделю спустя в письме к Вяземскому он сообщал:
«...мы живем по-здешнему в приятном месте. Домик изрядный, сад прелестный; езжу
верхом, ходим пешком и можем наслаждаться уединением»
[44].
«Обыкновенными посетителями Карамзина,— пишет Погодин,— были граф Румянцев, сын
фельдмаршала, помнивший до самых мелочных подробностей весь двор Екатерины...
Дмитрий Николаевич Блудов, живая энциклопедия всевозможных сведений и
современных известий; князь П. А. Вяземский, остроумный поэт, родственник и
друг Карамзиных; В. А. Жуковский и А. С. Пушкин, уже любимые в России поэты,
взросшие пред глазами Карамзина; Д. В. Дашков, пылкой приверженец Карамзина,
владевший пером человека государственного; А. И. Тургенев, который успевал быть
везде...»[45]
12 мая 1820 года случился пожар в Екатерининском дворце. Сгорела дворцовая
церковь и прилегающие к ней помещения. Огонь перекинулся на Лицей и кавалерские
домики. 14 мая Карамзин сообщал И. И. Дмитриеву: «Пишу к тебе с пепелища:
третьего дня сгорело около половины здешнего великолепного дворца: церковь.
Лицей, комнаты императрицы Марии Федоровны и государевы. Часу в третьем, перед
обедом, я спокойно писал в своем новом кабинете и вдруг увидел над куполом
церкви облако дыма с пламенем: бегу к дворцу... Ветер был сильный... Огонь
пылал, и через десять минут головни полетели и на историографический домик:
кровля наша загорелась. Я прибежал к своим. Катерина Андреевна не теряет головы
в таких случаях; она собрала детей и хладнокровно сказала мне, чтобы я спасал
свои бумаги»[46].
В письме к П. А. Вяземскому Карамзин, рассказывая о пожаре во дворце, писал:
«Дело окончилось убытком миллионов до двух: мирская шея толста»
[47].
В 1822 году семья Карамзина переселилась из кавалерского дома в Китайскую
деревню.
«Мы уже 10 дней в Китае: чисто и красиво»[48]
,— писал Н. М. Карамзин 19 мая 1822 года. И. И. Дмитриев, который, приезжая
летом 1822 года в Царское Село, останавливался в Китайской деревне, позже
рассказывал: «Живущие в домиках имеют позволение давать... для приятелей и
соседей своих обеды, концерты, балы и ужины. В каждом домике постоялец найдет
все потребности для нужды и роскоши: домашние приборы, кровать с занавесом и
ширмами; уборный столик, комод для белья и платья, стол, обтянутый черною
кожею, с чернильницею и прочими принадлежностями, самовар, английского фаянса
чайный и кофейный прибор с лаковым подносом и, кроме обыкновенных простеночных
зеркал, даже большое, на ножках, цельное зеркало. Всем же этим вещам, для
сведения постояльца, повешена в передней комнате у дверей опись, на маленькой
карте, за стеклом и в раме. При каждом домике садик: посреди круглого дерна
куст сирени, по углам тоже, для отдохновения железные канапе и два стула,
покрытые зеленою краскою. Для услуг определен придворный истопник, а для
надзора за исправностью истопников один из придворных лакеев»
[49].
И дальше, вспоминая первые числа июня 1822 года, Дмитриев сообщает: «Я нашел
Карамзина в Сарском Селе. Государь... назначил ему с семейством его два
китайские домика, которые и были занимаемы с начала весны до глубокой
осени...
В Сарском Селе,— продолжает Дмитриев,— мне был отведен для временного житья один
из китайских домиков, в ближайшем соседстве с Карамзиным. .. Наши домики
разделяемы были одним только садиком, чрез который мы друг к другу ходили.
Всякое утро он, отправляясь в придворный сад, захаживал ко мне и заставал меня
еще в постели... По возвращении с прогулки Карамзин выкуривал трубку табаку и
пил кофий с своим семейством. Потом уходил в кабинет и возвращался к нам уже в
исходе четвертого часа, прямо к обеду. После стола он садился в кресло дремать
или читать заграничные ведомости; потом, сделав еще прогулку, проводил вечер с
соседями или короткими приятелями. В числе последних чаще других бывали В. А.
Жуковский и старший Тургенев»[50].
В Китайской деревне у Карамзина побывал и А. С. Грибоедов. «...Стыдно было бы
уехать из России, не видавши человека, который ей наиболее чести приносит
своими трудами. Я посвятил ему целый день в Царском Селе и на днях еще раз
поеду на поклон»[51],— писал Грибоедов
Вяземскому перед отъездом в Персию.
Постепенно сложился салон Карамзиных. «Салон Екатерины Андреевны Карамзиной,—
писала в своих воспоминаниях А. Ф. Тютчева — старшая дочь поэта Ф. И. Тютчева,—
в течение двадцати и более лет был одним из самых привлекательных центров
петербургской общественной жизни, истинным оазисом литературных и умственных
интересов среди блестящего и пышного, но мало одухотворенного петербургского
света». И далее: «Трудно объяснить, откуда исходило то обаяние, благодаря
которому, как только вы переступали порог салона Карамзиных, вы чувствовали
себя свободнее и оживленнее, мысли становились смелей, разговор живей и
остроумней. Серьезный и радушный прием Екатерины Андреевны, неизменно
разливавшей чай за большим самоваром, создавал ту атмосферу доброжелательства и
гостеприимства, которой мы все дышали...»
[52].
По словам А. И. Кошелева, известного в то время публициста, постоянного
посетителя салона Карамзиных, «эти вечера были единственными в Петербурге, где
не играли в карты и где говорили по-русски»
[53].
«В карамзинской гостиной,— вспоминал Кошелев,— предметом разговоров были не
философские предметы, но и не петербургские пустые сплетни и россказни.
Литературы, русская и иностранные, важные события у нас и в Европе...
составляли всего чаще содержание наших оживленных бесед...»
[54]. «Ковчегом Арзамаса»[55]
называла салон Карамзиных А. О. Смирнова-Россет, «радушным, милым,
высокоэстетичным домом» писатель В. А. Соллогуб.
И после смерти историографа его семья нередко проводила лето в Царском Селе.
В частности, Карамзины жили здесь в 1836 и 1837 годах, но, по всей видимости,
уже не в Китайской деревне.
Об этом свидетельствует и письмо Софьи Николаевны Андрею Карамзину от 3 марта
1837 года. Рассказывая о том, что на одном из петербургских балов она танцевала
с князем Абамелеком, С. Н. Карамзина сообщает брату: «...с моим кавалером,
гусарским офицером князем Абамелеком, я договорилась о найме его дома в Царском
Селе, напротив Александровского сада; при доме галерея, теп лица, несколько
плодовых деревьев и много цветов, и все это — за две тысячи рублей»
[56].
В другом письме к брату — от 13 апреля 1837 года — С. Н. Карамзина снова
рассказывала о даче в Царском Селе: «Мы будем очень хорошо там устроены в этом
году... у нас будет маленький сад, много цветов и ворота парка — напротив нас»
[57].
В 1825 году в Царском поселился Пушкин. «Мы здесь живем тихо и весело, будто в
глуши деревенской; насилу до нас и вести доходят...» — пишет он П. В. Нащокину
[58].
В Царском Селе жил и А. Н. Оленин — президент Академии Художеств. Алексей
Николаевич делит свои досуги между Приютиным и Царским
[59]. У него любят собираться люди искусства и науки. Он слывет ученым и
общественником, — недаром сострил А. А. Нарышкин: «Оленин — член всех ученых
обществ, только не архимандрит Александро-Невской Лавры»
[60]. Сам Алексей Гумбольд, побывав у Оленина, изрек: «Я объехал оба земные
полушария и везде должен был только говорить, а здесь с удовольствием с л у ш а
л»[61].
Вяземский об Оленине: «Рассмешил он меня... своим «поколенным портретом»,
написанным Варнеком. То-то, видно, ленивый живописец: не много стоило бы труда
написать его во весь рост»[62].
П. А. Вяземский живет поочередно в Петербурге, Остафьеве, Царском, за границей.
Он изредка наезжает в Царское Село, — читаем в его записной книжке 31 мая 1830
г.: «Ездил в Царское Село, обедал у Жуковского. Царское Село — мир
воспоминании. Китайские домики: развалины: иногда живет здесь подолгу.
Дождливой осенью 1825 г. горько жалуется Вяземский на царскосельскую погоду:
«Что там за холод, что за сырость. Какая тряпка небо. это затасканные и за.....
портки, которые выжимают над нами»[63].
Под старость Вяземский «звезда разрозненной плеяды» - вновь поселяется на
некоторое время в Царском. Здесь у него бывает Ф. И. Тютчев, навещает его
почтенный цензор Д. В. Никитенко. 29 октября 1865 г. Никитенко заносит в свои
дневник: Обедал у князя П. А. Вяземского в Царском Селе. Мы отправились туда
вместе с Ф. И. Тютчевым. Там видел я и дочь его. невесту .Аксакова. Дину
Федоровну. Она немолода. но, говорят, очень умна. Вечером пришла вторая дочь
Федора Ивановича... Сегодня разговор у князя вертелся на современных
происшествиях: как офицеры чуть не побили одну даму в театре, как на театре у
нас представляют черт знает какие безобразия, как какого-то Бибикова отдали под
суд за книгу, в которой он доказывает превосходство полигамии над единобрачием
— все материи важные и привлекательные. Да и о чем же говорить в наше время?
После обеда Тютчев отправился к своим дочерям, а я еще посидел немного и побрел
на железную дорогу. Но дурно рассчитал время, и мне пришлось битых три часа
провести в ресторане железнодорожной станции в приятном обществе двух маркеров,
которые забавлялись, катая шары на бильярде. Впрочем, в зале было чисто, и мне
подали стакан очень порядочного чаю»[64]
.
На другой день в дневнике Никитенко пишет: «Вчера у кн. П. А. Вяземского мне
сказали, что в Царском Селе один человек умер от холеры»
[65].
И. Яковкин в книге «Описание села Царского», вышедшей в 1830 году, указывает,
что в то время в Царском Селе существовало «улиц 15, кои суть: Садовая, Средняя
(иначе Большая), Малая (иначе Грязная), Московская, Колпинская, Магазейная и
Бульварная — все продольные с запада на восток. Последние три улицы называются
вообще «новыми местами», потому что начали быть застраиваемы с 1810 года.
Кузьминская, Церковная, Певческая, Леонтьевская, Оранжерейная, Конюшенная,
Набережная и Госпитальная — все поперечные с юга на север». И дальше: «...всего
каменных и деревянных, казенных и обывательских, 374 строения»
[66]. О численности населения Яковкин пишет: «...не касаясь дворцового
управления, находилось жителей всякого состояния мужеска пола, в 1825 году,
4136 душ...»[67].
Летом 1836 года всеобщий интерес вызвало строительство первой в России
железной дороги — между Петербургом и Павловском. Строительные работы
начались в мае, а в сентябре прокладка линии была закончена. Во второй
половине сентября 1836 года состоялись пробные поездки, причем первое время
состав передвигался конной тягой.
Вот как рассказывает об одной из таких поездок Е. А. Карамзина своему сыну
Андрею Карамзину в письме из Царского Села, датированном 29 сентября 1836 года:
«.. .в воскресенье все — от двора до последнего простолюдина — отправились
смотреть пробу паровых карет на дороге в Павловск. ...Подъехали все четыре
повозки, разделенные на два состава — в каждом по одной закрытой и по одной
открытой, составляющие одно целое; пара не было, каждый состав тащили две
лошади, запряженные одна за другой, гусем, в каждом составе помещалось около
ста человек, лошади шли галопом. Проба эта была устроена для того, чтобы
показать удобство и легкость такого способа передвижения; говорят, что к
середине октября все будет готово, и кареты будут ходить уже паром, это очень
интересно»[68].
Состоя на придворной службе и будучи камергером, поэт Ф. Тютчев обязан был
присутствовать и на самых различных придворных церемониях в Царском Селе. Об
этом он часто подробно рассказывал в письмах к жене.
Вот описание одного из посещений Царского Села в мае 1857 года: «...теперь
упомянув о Царском, перейду прямо к рассказу о появлении моего нового мундира
во всем его девственном и непорочном блеске под великолепными лепными потолками
дворца великой императрицы. Да, в самом деле, эти чудные своды должны были
благосклонно улыбнуться при этом блестящем явлении, которого им еще недоставало
и которого они так долго ждали. Что же касается безмозглой толпы, двигавшейся
вокруг меня, то я не очень уверен, что она заметила это чудесное появление — по
крайней мере один только Вяземский удостоил меня своим вниманием и
поздравлением... На этот раз мое пребывание в Царском было очень приятно
благодаря гостеприимству Титова»[69]. В
письме от 2 октября 1858 года он рассказывал: «Прошлое воскресенье я отправился
в -Царское и, подходя по саду к дворцу, на повороте аллеи встретился нос к носу
с государем, или скорее с его лошадью; но он был на ней и, с высоты своего коня
поклонившись мне очень приветливо, он счел себя обязанным сказать мне, что
очень давно меня не видел»[70].
В 1895 году в Царском Селе родился В. А. Рождественский, здесь прошло его
детство до шестого класса. Затем семья переехала в Петербург. Впоследствии тема
Царского Села заняла важное место в творчестве Рождественского. Он вспоминал:
«Отец мой занимал казенную квартиру в белом трехэтажном здании классической
гимназии. С нею соседствовала огромная директорская веранда, она выходила в
сад, где бежали узкие, желтеющие песком дорожки и дремали клумбы с необычайно
яркими, пряными цветами, которые так любил их хозяин, И. Ф. Анненский. С самого
раннего детства я помню его высокую суховатую фигуру, чинную и корректную даже
в домашней обстановке. Сколько раз наблюдал я за ним, играя в оловянные
солдатики на подоконнике нашей столовой. Неторопливо раскачиваясь в плетеной
качалке, он узкими, тонкими пальцами с какой-то брезгливой осторожностью
перебирал страницы журнала или, опираясь на трость, долго следил за танцующим
полетом лиловой бабочки над ярко распахнутой чашей георгина или мохнатой астры.
Но я не знал тогда, как и большинство окружающих его в служебной жизни людей,
что он поэт. Я и подозревать не мог, какое место займет он в моей жизни в пору
юношеских увлечений поэзией. Для меня, мальчика, он был только директором,
самым важным лицом в гимназии...»[71].
Современница Анненского Л. Я. Гуревич в статье, посвященной его памяти, писала:
«Рассказы гимназистов, его учеников, дополняемые личными впечатлениями,
рисовали образ учителя, не похожего на обыкновенных русских учителей,—
изысканного, светски-любезного в обращении с старшими и младшими, по-европейски
корректного, остроумного, с каким-то особенным, индивидуальным изломом в
изящной стройной фигуре, в приемах и речах...»
[72].
6 ноября 1836 года по железной дороге прошел первый паровоз. В начале января
1837 года происходили новые пробные поездки, уже с паровозами, а 30 октября
1837 года состоялось торжественное официальное открытие дороги. Одно из
первых воспоминаний, описывающих как движение по этой железной дороге, так и
здания вокзала Царского Села, оставил В. Бурьянов: «Теперь отправимся к
прекрасному павильону, построенному у выезда из Царского Села в Павловск; он
деревянный, щегольской архитектуры, окружен клумбами благоухающих цветов и
эспланадами, покрытыми красным песком. Здесь можно найти обширные зады для
прогулки, вкусный обед, блестящее приятное общество. Для чего тут собралась
публика? Для того, чтобы ехать по «железной» дороге в «Павловск», в экипажах,
движимых паровой машиной или «паровозом», как называет эту машину писатель
наш Н. И. Греч, наименовавший судно, движимое на воде силою паров,
«пароходом», которому это название сохранилось...
В Англии, Америке, Франции, отчасти в Австрии ныне устроены железные дороги,
которые, как и здесь, состоят из насыпи, покрытой поперечными бревнами; на них
лежат чрезвычайно длинные железные колеи с уступами для колес экипажей, в
которых ездят путешественники. У нас в 1836 году Г. Герстнер, австрийский
дворянин, устроил отличную железную дорогу между Царским Селом и Павловском и
между Петербургом и Царским Селом. Со временем Москва соединится с Петербургом
также посредством железной дороги. Вот идет «паровоз» с трубой, из которой
валит дым; машина тащит за собой несколько повозок, в которых помещается более
300 человек; сила равна силе 40 лошадей; в один час она пробегает пространство
в 30 верст. От Царского до Павловска 5 верст пробегает ровно в 7,5 минут. К
машине приделана труба другого рода, в нее, в продолжение пути, кондуктор
трубит, остерегая зрителей. Длинная вереница экипажей прилажена к паровозу: вот
огромный дилижанс, вот берлины, шарабаны (Chars a bancs), широкие крытые
повозки с шестью рядами скамеек, на 5 человек каждая; вагоны, повозки открытые
для помещения такого же числа пассажиров; вот огромные фуры и телеги для разной
клади; вот ряд роспусков для перевозки животных, как-то: лошадей, коров, овец,
телят и птиц домашних; вот чаны для разных жидкостей, буфеты для съестных
припасов. Сядем в один из экипажей. Знак подан. Музыка заиграла, дым повалил из
чугунной трубы паровоза; деревянные дома, речка промелькнули и убежали назад...
Часовая стрелка едва успела пройти 7,5 минут и мы в Павловске. Посмотрите на
колеса наших экипажей: средняя часть иди внутренность состоит из чугуна, а
наружность выкована из железа, чтобы они при быстрой езде не лопнули»
[73].
О временах царствования Александра I и пребывания его в Царском Селе сохранились
некоторые свидетельства его слуг. В записках лейб-хирурга Тарасова говорится
[74]: «Государь в седьмом часу утра кушал чай, всегда зеленый, с густыми
сливками и с поджаренными гренками из белого хлеба; потом, сделав свой
начальный туалет, требовал меня для осмотра и перевязки ноги; после того,
одевшись окончательно, выходил в сад чрез собственный выход в свою аллею, из
коей постоянно направлялся к плотине большого озера, где обыкновенно ожидали
его главный садовод Лямин и все птичье общество (лебеди, гуси и утки),
обитавшее на птичьем дворе, близ этой плотины. К приходу Его Величества,
птичники обыкновенно приготовляли в корзинах разный корм. Почуяв издали
приближение Государя, все птицы приветствовали его на разных своих голосах.
Подойдя к корзинам, Его Величество надевал особенно приготовленную для него
перчатку и начинал им сам раздавать корм. После сего давал садовнику Лямину
разные свои повеления, относящиеся до сада и парка, и отправлялся на дальнейшую
прогулку».
Николай I родился в Царском Селе. Став Императором, он делил свой летний отдых
между Петергофом и Царским Селом. Государь жил всегда в Александровском дворце
[75].
В записках М. А. Паткуль, супруги товарища по воспитанию Императора Александра
II, сохранилось множество подробностей из жизни Императора Николая и его
супруги в Царском Селе[76].
На башне-руине Шапель Царскосельского парка находилась статуя Христа-
спасителя, свидетельство о которой оставляет И. Пыляев: «По преданию,
скульптор Даннекер увидел однажды во сне Спасителя; с того времени день и
ночь этот образ занимал его до такой степени, что он начал думать, будто его
побуждает к работе сверхъестественная сила и, после восьмилетних размышлений
и попыток, он произвел изваяние Иисуса Христа. Когда статуя была еще в
модели, Даннекер привел к себе в студию семилетнего ребенка и спросил его:
«что это за статуя?» «Это Спаситель», —отвечал ребенок, и художник в
радостном восторге обнял ребенка. Это удостоверило его, что он понял мысль
свою так ясно, что даже дети понимают ее. Первый эскиз изваяния явился в 1816
году, но самая статуя окончена только в 1824 году.
Изваяние Христа полно грусти и божественной изящности. Спаситель стоить, тело
Его покрыто одеждой, которая падает небрежно длинными складками, одна рука
положена на сердце, другая — простерта. Даннекер, трудясь над ней, беспрестанно
читал Евангелие и Библию и едва только священное писание открывало ему
какую-нибудь характерную черту, он спешил поправлять статую. Произведение этого
скульптора, помимо художественной красоты и духовного величия, носит еще печать
благочестия»[77].
В 1913 году напротив Федоровского собора началось строительство так
называемого Федоровского городка, предназначавшегося для причта собора. В
городке были построены дом для священников, дом для дьяконов, трапезная
(перед ней пристройка ктитора), дом для причетников и различные помещения
другого назначения.
«Главные здания,— писал автор проекта городка архитектор С. С. Кричинский,—
выходящие фасадами к собору, были проектированы в русском стиле XVII столетия,
а второстепенные и служебные постройки — в духе гражданских сооружений
Новгорода и Костромы»[78]. Городок
окружала стена со сторожевыми башнями и бойницами. Каменные ворота украшала
искусная резьба. Неподалеку от городка строилась Ратная палата.
Федоровский городок стал центром возникшего в Петрограде в 1915 году
«Общества возрождения художественной Руси». Образовавшееся в сложное и
противоречивое время, это общество объединяло людей разных политических
устремлений и художественных воззрений.
28 декабря 1916 года в трапезной Федоровского городка состоялся вечер
«народного искусства», устроенный «Обществом возрождения художественной
Руси».
Вот как рисует трапезную в своих воспоминаниях Ю. Д. Ломан: «Это был
двухэтажный каменный дом, отделанный белым камнем и напоминающий Грановитую
палату. В нем было много сводчатых палат, расписанных старинным русским
орнаментом, узорчатых лестниц и переходов. Дом был обставлен специально
сделанной мебелью в русском старинном стиле.
В трапезной палате, расписанной древними русскими гербами, происходили заседания
„Общества возрождения художественной Руси»
[79].
Оставила воспоминания о Царском Селе и А. Ахматова. В «Материалах Царскосельской
уездной земской управы» дано описание дома, в котором семья Горенко прожила
десять с лишним лет. Там сообщается: «На углу Широкой улицы и Безымянного
переулка деревянный дом в 2 этажа на каменном подвале, по Широкой улице
флигель, службы, сад»[80].
В этом доме прошли детство и ранняя юность Ахматовой. Навсегда он остался, по
ее словам, памятнее «всех домов на свете». Через много лет в своем
неопубликованном очерке «Дом Шухарди-ной» поэтесса подробно описала и этот
дом, и улицу Широкую, и Безымянный переулок.
«Дом темно-зеленый,— вспоминала Ахматова,— с неполным вторым этажом (вроде
мезонина). В полуподвале мелочная лавочка с резким звонком в двери и
незабываемым запахом этого рода заведений. С другой стороны (на Безымянном)
тоже в полуподвале мастерская сапожника, на вывеске сапог и надпись: „Сапожник
Б. Неволин»[81].
В доме, который стоял на Широкой напротив дома Шухардиной, в первом этаже
находилась фотография Ган, а во втором — жила семья известного пейзажиста,
художника Ю. Ю. Клевера. Его сын О. Ю. Клевер стал впоследствии театральным
художником и графиком.
Ахматова рассказывала: «Мимо дома примерно каждые полчаса проносится к вокзалу и
от вокзала целая процессия экипажей. Там все: придворные кареты, рысаки
богачей, полицмейстер барон Врангель стоя в санях (или пролетке) и держащийся
за пояс кучера, флигель-адъютантская тройка, просто тройка (почтовая),
царскосельские извозчики на «браковках». Автомобилей еще не было»
[82]. «Сегодня был с Анной Ахматовой в Царском. Третий день, как выпал
пушистый, легкий снег, 8° мороза. Солнечно, прозрачное, высокое небо.
Царскосельский парк заметен снегом, дорожек почти нет, тропинки протоптаны
сквозь парк по наиболее коротким направлениям к Софии. Пусто и от этого еще
более торжественно и пышно; солнце, смешанное со снегом, золотило поляны,
стволы и горело в воздухе. Кажется странным, что в этом городе еще живут люди;
чем они живут? Как они могут жить в такой тишине на останках такого прошлого?
Этот город, прилепившийся к гигантским дворцам на окраине парка, вымерший,
полуразрушенный, напоминает сторожку могильщиков какого-то великого кладбища. Я
узнал чувство, которое испытал в Чуфут-Кале. Проходя по пустынным улицам,
вспоминаешь ряды карет с кучерами и лакеями в красных ливреях, они тянулись в
царские дни от самого дворца до нижних конюшен; английские полукровки мотали
стрижеными головами и звенели мундштуками; по Средней, мимо дома, где мы жили,
ежедневно почти в четыре часа проезжала царица с детьми в широкой коляске парой
в дышле (русская упряжка) с толстым кучером, на мягкой груди которого пестрела
цветная колодка с медалями. Все дома знакомы, и знакома былая жизнь в этих
домах: лакеи, отворявшие двери, лестницы, устланные красными бархатными
дорожками, сени, парадные комнаты, будуары; знакомы шаги и звон сабель и шпор;
лысины, подставленные для поцелуев; дети в шароварах и куртках, обшитых
каракулем, в каракулевых же шапочках или в красных шапочках школы Левицкой, с
гувернантками и гувернерами; и другая жизнь: гимназисты в голубых фуражках и с
голубыми кашне, выдернутыми из-под светло-серого пальто, студенты на «своих»
извозчиках, балы в Ратуше, пышные балы, где все было, как «в свете», но в
которых «свет» ничего не признал бы своим; возвращение с последним поездом из
Петербурга, быстрая езда на собственной лошади мимо больших из посеребренного
чугуна электрических фонарей — домой; заспанная горничная без наколки и
фартучка; столовая, где на этажерке стоял холодный чай и бутерброды, и т.д.»
[83]
Вдоль Безымянного переулка тянулся дощатый забор. Переулок был обычно
пустынным и тихим, по нему ездили только солдаты гвардейских полков за
продуктами в так называемые провиантские склады, которые находились на самом
краю города.
На краю города жил летом Евгений Иванов, один из тех любителей литературы, у
которого бывал А. Блок, запечатлевший Царское Село в своем творчестве. «Был
11-го вечером у Ивановых в Царском. У них и вообще в Царском мне очень
понравилось. У них — окраина — есть что-то деревенское, фруктовый садик, старая
собака и огромная даль, на горизонте виден Смольный Монастырь... А в парке
около дворцов пахнет Пушкиным: «сияющие воды» и лебеди...»
[84]
«Ездили мы с Женей целый день на велосипедах — в Царском и Павловске. Там —
тишина, сквозные леса, снег запорошил траву. В сквозных парках едут во все
стороны очень красивые конвойцы в синих кафтанах на стройных лошадях.
Разъезжаются и опять съезжаются. Ни звука. Только поезда поют на разных ветках
ж.-д...»[85]
Блок любил «царскосельский пейзаж» в целом, но к дворцам, к памятникам, к
роскоши минувших лет был равнодушен.
Ольге Книппер-Чеховой в раннем детстве в память врезались царскосельские дворцы.
«Дворцы — это настоящие царские дворцы. Особенно хорош «Екатерининский» —
богато убранный, с роскошным залом, сверху донизу облицованным золотыми
узорами, с великолепной янтарной комнатой, где стены, потолок и даже мебель
отделаны янтарем, красиво оттененным сине-золотыми просветами. В этом дворце,
насколько я помню, обычно проходили официальные приемы, в то время как меньший
из царских дворцов — «Александровский» — служил издавна покоями Романовых»
[86].
Обзор мемуарной прозы, посвященной Царскому Селу XVIII – н. XX века,
позволяет сделать следующие основные выводы.
Если в начале своей истории Царское Село неразрывно было связано с жизнью
российских монархов, их бытом, подчинялось в своем развитии их желанию и
повелениям, что подтверждают мемуары как самих царствующих особ, так и их
окружения, то с открытием Лицея образ Царского Села в мемуаристике изменился.
Царское Село стало основой российской словесности. Воспоминания литераторов
стали преобладать в потоке мемуарной литературы, формируя прежде всего
поэтизированный образ Царского Села, как места «пристанища муз». Их заслуга в
создании той особой роли, которую стал играть город в русской культуре с
начала XIX века.
Полезными для очерчивания исторического пути города оказались, несомненно,
также воспоминания архитекторов, застраивавших Царское Село, государственных
деятелей, чья служба так или иначе была связана с этим городом, людей, чьи
светлые воспоминания детства корнями ушли в историю Царского Села, и всех
тех, кого жизненный путь приводил в Царское Село.
1. //Московские ведомости. 1777, № 27
2. Александр II и его эпоха. СПб: Государственный музей-заповедник
«Царское Село», 1995
3. Анненский И. Ф. Пушкин и Царское Село. СПб, Парфенон, 1921
4. Берхгольц. Дневник камер-юнкера. Ч. 1, СПб, 1902.
5. Бумаги 1-го курса, собранные академиком Я. К. Гротом. СПб, 1911
6. Бунатян Г. Г. Город муз. СПб: Лениздат, 2001
7. Бурьянов В. Прогулка с детьми по Санкт Петербургу и его окрестностям.
Ч. III. СПб, 1838
8. Вильчковский С. Н. Царское Село. СПб: Титул, 1992
9. Встречи с А. Ахматовой, Париж, 1991
10. Вяземский П. А. Записные книжки. М, 1963
11. Голицын Н. С. Записки. //РС. 1881, № 3
12. Голлербах Э. Ф. Город муз. СПб: Арт-Люкс, 1993
13. Голлербах Э. Ф. Литература о Детском Селе. Л.: Ленинградское общество
коллекционеров, 1933
14. Город Пушкин. Л.: Лениздат, 1972
15. Грибовский М. А. Записки об Екатерине Великой. //Московитянин. 1847, №2.
16. Грибоедов А. С. Сочинения. М.: Художественная литература., 1988
17. Груньков С. П. Записки о Царскосельском уездном училище. СПб, 1912
18. Гумбольд А. Квартира природы. М, 1968
19. Гуревич Л. Я. Письма., М, 1965
20. Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь. Записки. М, 1866
21. Дмитриев И. И. Воспоминания о пребывании в Петербурге. СПб, 1886.
22. Екатерина II. Записки. СПб, 1907
23. Записки А. О. Смирновой, урожденной Россет с 1825 по 1845 гг. М.:
Московский рабочий, 1999
24. Записки гр. В. Н. Головиной. СПб, 1900
25. Записки Грибовского
26. Записки лейб-хирурга Тарасова. //Русская старина. 1871
27. Золотницкий И. П. По Царскосельской дороге. СПб, 1882
28. Каменская М. Ф. Воспоминания о встречах с Пушкиным в Царском Селе. Л, 1930
29. Карамзин Н. М. [Автобиография]. Записки имп. АН. 1866. Т. VIII. № 2
30. Карохин Л. Ф. С. Есенин в Царском Селе. СПб, 2001
31. Козьмян Г. К. Город Пушкин. СПб: Лениздат, 1994
32. Кошелев А. И. Записки. Берлин, 1884
33. Кричинский С. С. Проект Ц. С. Федор. городка. СПб, 1912
34. Курбатов В. Я. Детское Село. Л, 1925
35. Ласточкин С. Я. Царское Село — резиденция российских монархов. СПб:
ВИТУ, 1998
36. Ломан Ю. Д. Воспоминания крестника императрицы. СПб, 1994
37. Ломоносов М. В. Сочинения. М, 1978
38. Ломоносов М. В. Сочинения. Письма. М, 1930
39. Материалы Царскосельской уездной земской управы. 1902, Ч. 52, № 43
40. Мемориальный музей Лицей. Л, 1961
41. Музеи и парки Пушкина. Л.: Лениздат, 1976
42. На рубеже двух эпох 1801-1825 * 1825-1855. СПб: АО «Арсис», 1996
43. Нарышкин А. А. Воспоминания. М, 2004
44. Наше святое ремесло. СПб: Сударыня, 2004
45. Никитенко А. В. Дневник. СПб, 1900
46. Орелкин П. Царскосельское городское училище. 1784-1884. Ц. С., 1894
47. Павлова С. В. Пушкинский лицей. СПб, 2004
48. Паткуль М. А. Записки о жизни Александра II, СПб, 1903
49. Переписка Александра Ивановича Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским.
Т. 1, Пг, 1921
50. Петров А. Город Пушкин. Дворцы и парки. Л.: Искусство, 1977
51. Погодин М. П. Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам
современников. Ч. 1, II, М, 1866
52. Пунин Н. Н. Мир светел любовью. Дневники и письма. М. Артист. Режиссер.
Театр. 2000
53. Пушкин А. С. Годы лицейские. М, Детская литература, 1978
54. Пушкин А. С. Собрание сочинений. М, 1984
55. Пушкин в письмах Карамзиных. М-Л, 1960
56. Пущин И. И. Дневник лицеиста. СПб, 1899
57. Пущин И. И. Избранное. М.: Наука. 1999
58. Пыляев И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб, 1889
59. Редигер А.Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра. В двух
томах. М.: Канон-пресс; Кучково поле, 1999
60. Рождественский В. А. Страницы жизни. Из лит. Воспоминаний. М. 1974
61. Саутов И. Царское Село. Екатерининский дворец и парк. СПб: Петербург, 1998
62. Сербинович К. С. Н. М. Карамзин: Воспоминания. //Русская старина. 1874. №9
63. Смирнова-Россет А. О. Дневники. Воспоминания. М.: Наука, 1989
64. Тютчев Ф. И. Воспоминания и дневники. М, 2004
65. Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания. М.: Захаров., 2002
66. Ходасевич Г. Царское Село. СПб: Альфа-Колор, 2002
67. Царское Село в поэзии. Со статьей Э. Ф. Голлербаха. СПб, Парфенон, 1922
68. Царское Село в поэзии. СПб: ИПК «БИОНТ», 1999
69. Царскосельская лира. Литературно-художественный альманах. Царское Село –
Пушкин, 1999
70. Чехова О. Мои часы идут иначе. // Искусство кино. 1993.- №10
71. Чугунов Г. Город Пушкин. Л.: Художник РСФСР, 1976
72. Яковкин И. Описание Села Царского или спутник обозревающего оное. СПб, 1830
Приложение 1.
Редигер А.Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра. В двух
томах. — М.: Канон-пресс; Кучково поле, 1999
«Я на лето (1900-й год - К.Ф.) нанял в Царском Селе дачу Нестерова, на углу
Бульварной и Церковной улиц, и мы туда переехали до начала китайских
осложнений. Ежедневно, кроме праздников, я выезжал в город с поездом в десять
часов десять минут утра и был в Канцелярии в одиннадцать часов.
Дача была хороша, у меня в Царском был экипаж, и если бы не вызванная войной
суета, то летним пребыванием можно было бы остаться довольным; оно стало
тяжелым и утомительным только вследствие суеты и невозможности взять какой-
либо отпуск. Во всяком случае Царское Село очень понравилось нам; особенно
соблазнительно было удобство сообщения с городом, позволявшее жить там не
только во время летнего отпуска, но и при исполнении служебных обязанностей,
а следовательно, дававшее возможность долго оставаться на даче, если только
она была тепла и благоустроена. Но именно в этом отношении почти все
царскосельские дачи были плохи; построенные для сдачи на лето, они были
хороши только в самое теплое время года; даже те лица, которые жили в Царском
целый год, жаловались на то, что им не удается найти в Царском теплой
квартиры. При моем давнишнем желании обзавестись собственной дачей
представлялось несомненным, что таковую надо искать именно в Царском, где я
мог бы жить на ней четыре-пять месяцев в году; но найти там хороший теплый
дом было почти немыслимо, по крайней мере за доступную для меня цену, так как
город, окруженный царскими парками, ни в какую сторону не может расширяться,
поэтому цена на землю уже тогда стояла очень высоко, и дачи, даже очень
плохие, сдавались очень дорого. Произведенные мною в течение лета поиски не
привели ни к какому результату; можно было за дорогую цену купить участок
земли, но если на нем и был дом, то его пришлось бы ломать и строить новый; в
общем итоге получился бы очень крупный расход.
Еще одно обстоятельство заставляло меня мечтать о теплом зимнем доме в
Царском Селе. Я уже видел, что в строй мне не суждено переходить; самое
большее, что я мог бы получить в строю, было место начальника дивизии, тем
более, что я сильно отстал от строя и вовсе не был уверен в том, что в строю
окажусь на своем месте и сумею выдвинуться вперед. Оставалось поэтому одно:
бросив мысль о переходе куда-либо в провинцию (где меня еще пугала
необходимость приемов и участия в общественной жизни, невозможных для жены),
держаться своей должности начальника Канцелярии, на которой я чувствовал себя
хорошо и прочно. Я был уверен, что с нее я попаду в члены Военного совета, и
моим идеалом в будущем было — быть членом Военного совета и жить круглый год
в Царском Селе, как то уже делали тогда некоторые из членов (Цытович,
Хлебников, Столетов, потом Газенкампф). Никакой иной служебной карьеры я для
себя не предвидел и не ожидал.
Случайно я узнал, что Царскосельское дворцовое управление сдавало в аренду
участки земли под постройку дач, и поехал туда справиться. Оказалось, что для
этого была отведена часть парка вдоль Павловского шоссе, в которой было
нарезано шестнадцать дачных участков, мерой около восьмисот квадратных
саженей каждый.
Участки сдавались под постройку дач на тридцать шесть лет с торгов. Торги уже
были, и участки все были разобраны. Но за неделю до моего появления у
начальника Дворцового управления, генерала Ионова (10 августа), один из
арендаторов, генерал-адъютант Гессе, отказался от аренды взятых им четырех
участков и эти участки были свободны; в одни руки, вообще, дают не более двух
участков; исключение было сделано для Гессе, который получил участки №№ 4—7.
Каждые шесть лет арендная плата повышалась на пять процентов, по прошествии
тридцати шести лет разрешалось продолжить аренду еще на тридцать шесть лет,
но на условиях, которые тогда установит Дворцовое управление.
Вдоль участков проводились водопровод, канализация и электричество. Ионов мне
еще говорил, что, так как плата идет в средства государя, то потом можно
будет просить о ее сложении, на что вероятно и рассчитывал Гессе. По осмотре
участков оказалось, что самый высокий из них был № 4; далее местность
снижалась к стороне Павловска, а № 7 был уже в лощине. Я поэтому остановился
на участках №№ 4—5 в 650 и 700 квадратных саженей, взятых на торгах по цене
27 и 26 копеек в год за квадратную сажень, то есть за 175 1/2 рублей и 182
рубля в год.
Я подал заявление о желании получить участки № 4—5 на этих условиях, и в
начале сентября получил согласие Кабинета его величества, которому земли эти
принадлежали. В ограниченном кругу моих знакомых не было ни одного
архитектора, к которому я мог бы обратиться хотя бы за советом. Хотелось
иметь дом небольшой, но хороший; я решил строить каменный, так как он стоил
всего раза в полтора дороже деревянного, но зато был безопаснее в пожарном
отношении и требовал меньше ремонта. То же желание избежать постоянных
расходов на ремонт побудило меня облицевать его снаружи кирпичом и крышу
сделать из оцинкованного железа; Дом я предпочитал иметь двухэтажный со
спальнями наверху как для того, чтобы они были суше, так и с целью иметь
возможность спать с открытым окном. На постройку дачи я предполагал затратить
25–30 тысяч рублей. Мой капитал к концу года при реализации стоил бы около 35
тысяч, да на текущем счету было около 4 тысяч рублей, так что предприятие
представлялось вполне возможным.
О постройке дачи я советовался с адъютантом военного министра, капитаном
Чебыкиным, владевшим домами в Петербурге; он мне говорил, что дом в двести
кубических саженей можно построить на цементе и с паркетными полами за 20
тысяч, да на службы потребуется до 5 тысяч рублей; впоследствии он мне
говорил, что его архитектор Игнатович выстроит даже по 80 рублей за куб.
Эскиз дачи, который принес Чебыкин, мне, однако, не понравился.
Случилось мне заговорить о постройке с генералом Гаусманом, управлявшем
делами Казарменной комиссии; он для составления проекта рекомендовал своего
подчиненного, инженера Мошинского, очень симпатичного и талантливого молодого
архитектора, составившего мне проект дома, который вырос до трехсот
пятидесяти кубических саженей, причем он полагал стоимость куба (с паркетными
полами) в 90 рублей; дом получался стоимостью в 31 1/2 тысячи рублей, а со
службами — до 38 тысяч. Неосновательность всех этих расчетов выяснилась лишь
в 1901 году.
<.> Громадную работу мне в течение всего этого года доставила постройка
дачи в Царском Селе вследствие того, что расходы по постройке далеко превышали
все предположения, и я ясно увидел, что не буду в состоянии довести дело до
конца своими средствами. На беду акции страховых обществ, в которых был помещен
почти весь мой капитал, упали почти до половины их прежней стоимости. Дефицит
получался двойной!
Первую неприятность в начале года мне причинил отказ Мошинского руководить
постройкой проектированного им дома, он заявил, что у него на это нет времени
и рекомендовал мне для работы молодого архитектора — Александра Карловича
Монтага. Мошинский со своей стороны обещал составить смету и наблюдать за
работой, но все-таки единство в заведовании постройкой терялось и, как я
потом это увидел, никто не являлся ответственным за выполнение работы без
превышения сметы. В заключение, когда смета на первый год была уже
составлена, оказалось, что Мошинский отказывается от вознаграждения; хотя я
ему и поднес подарок (серебро), но он, во всяком случае, выходил вовсе из
дела. Монтагу было условлено вознаграждение в размере четырех процентов от
стоимости работ.
В конце января я получил от Мошинского смету на работы первого года в размере
23 тысяч рублей. В конце февраля начали выясняться цены на материалы и
работы; они вообще не превышали сметных, а так как в том году было мало новых
построек, то они были дешевые, даже для того времени. Первый камень
фундамента был заложен Монтагом 24 мая. Весь мой участок лежал на легком
склоне от шоссе к парку. Чтобы уберечься от шума и пыли с шоссе, дом решили
строить отступив от шоссе на десять саженей; при этих условиях место, где
закладывалась передняя стена дома, было ниже бровки шоссе почти на сажень;
это вызвало необходимость усилить высоту фундамента и затем подсыпать
значительное количество земли для планировки участка перед домом; у самого
дома подсыпалось два аршина. Рассматривая окончательный план постройки, я
решился еще на одну меру, увеличивавшую стоимость дома тысячи на две, но
обеспечивающую его от пожара — на постановку всюду не деревянных, а железных
балок. Работа по постройке меня очень интересовала, и я часто ездил смотреть
на нее. Закладка дома была произведена в воскресенье 17 июня. Стены уже были
возведены до половины первого этажа; на этой высоте, в углу столовой, были
положены серебряная закладная дощечка и монеты. Молебен служил священник 1-го
стрелкового батальона, отец Веселовский, со своими певчими; рабочие (73
человека) получили по красной рубахе с поясом, еду и выпивку. На торжество
были приглашены Густав Шульман, два племянника, Мошинский и Монтаг. Завтрак
был заказан в Павловском буфете, и к нему были приглашены священник и три
подрядчика. Он был накрыт под открытым небом около нынешней дворницкой, где
еще стоял временный барак, который для торжества был заново выбелен. Погода
была отличная и празднество удалось вполне.
В начале июня стало выясняться, что расходы первого года значительно
превзойдут сметные предположения; уже было израсходовано 7000, а по расчетам
Монтага еще нужно было 22 500 рублей. Я решил тогда отложить облицовку дома,
чтобы расходы первого года ограничить суммой в 26 000. На деле работы
обошлись в 29 000, а с вознаграждением Монтагу и десятнику, подарком
Мошинскому и проч. — в 31 000 рублей.
<.> За все время постройки я не задержал ни одного платежа, но находить
нужные деньги становилось все труднее. Сначала я брал с текущего счета наличные
свои деньги, затем — под залог бумаг; видя, что этим не обойдусь, я хотел
продать часть бумаг, но в банке мне не советовали это делать, так как акции
Первого страхового общества упали до 950 рублей, а между тем — это
первоклассная бумага; когда же мне через две недели пришлось все же продать
десять штук, я за них получил лишь по 850 рублей.
Я взял взаймы под полис страхования своей жизни 4500 рублей и все же видел,
что мои ресурсы подходят к концу и их не хватит, чтобы в 1902 году довести
постройку до конца. Дом строился на арендованной земле, а потому не было
возможности его заложить. Много забот в зиму 1901/02 годов доставлял мне
вопрос о добыче средств на окончание постройки.
На мое счастье ежегодный мой приход был большой и значительно превосходил
расходы на жизнь; так, в 1901 году мой приход равнялся почти 16000*, а
прожито было, включая заграничную поездку, всего 9000; при таких условиях я
мог рассчитывать, что в несколько лет справлюсь с денежными затруднениями, но
ближайшей заботой все же было — добыть средства на окончание постройки, а их
мне долго не удавалось найти.
Хлопоты по постройке дачи до того заполняли мои досуги, что я в этом году
вовсе не выжигал по дереву.
<.> При таком одиночестве, при отсутствии других интересов, кроме
служебных, вполне понятно, что я увлекся делом постройки дома в Царском Селе;
кстати, это был единственный предмет, на котором сходились симпатии мои и жены.
Начало года было посвящено поискам денег для доведения постройки до конца. По
расчетам мне нужно было добыть еще не менее 8000 рублей. Я обращался, лично и
через Березовского, к разным лицам, но никто не давал денег под дом,
строящийся на арендованной земле. Березовский мне говорил, что он лично мне
может ссудить 3000, но, если нужно больше, то я могу занять под его
поручительство. Наконец, в конце марта, Березовский мне нашел одну даму,
которая желала поместить 15 000 рублей из восьми процентов годовых; она
согласилась отдать их мне под залог дома и, сверх того, при поручительстве
Березовского. Таким образом, денежный кризис миновал! Для удешевления
постройки вся отделка была выбрана простого типа.
К осени работы подходили к концу, и только облицовка затягивалась
неисправностью подрядчика; наступили морозы и ее пришлось заканчивать весной
1903 года. С осени начались заботы по устройству сада; я их передал Регелю,
причем выставил два условия: чтобы садовые дорожки быстро просыхали после
дождя и чтобы в саду постоянно цвели какие-либо деревья или кусты; поэтому
дорожки были устроены, как шоссе, а в саду насажены всевозможные растения из
садоводства Регеля и Кессельринга. Строительные работы в этом году обошлись в
18 500 рублей, и сверх того было расходов около 1000 рублей. На покрытие их
пришлось продать еще двенадцать акций Первого строительного общества (по 800
рублей), уже бывших заложенными, потратить часть занятых денег и около 8000
рублей, составлявших избыток моего прихода над расходами на текущую жизнь.
К будущему лету дачу надо было меблировать; очень немного мебели я мог
уделить из города, главным образом, мой старый кабинет дубового дерева; два
шкафа, зеркальный и платяной, я заказал рекомендованному мне столяру Алексею
Степанову, который рассчитывал их сделать в четыре месяца, а проработал над
ними почти год. Это был любитель и художник своего дела, добивавшийся в
каждой работе совершенства, но зато крайне медленно справлявшийся с ней.
Человек он был трезвый и абсолютно честный, поэтому я ему потом доверил дачу;
он у меня оставался до своей смерти (1905) и в свои преемники поставил своего
зятя Фаддея, столь же хорошего человека.
<.> Лето 1903 года мы впервые провели на своей даче в Царском Селе.
Внутренняя ее отделка была закончена на скромных основаниях, меблировка тоже.
Мы переехали на дачу уже 1 мая, и я при этом взял отпуск на шесть недель;
действительно, там было еще много дел по устройству жилья, по разбивке огорода,
по всяким доделкам в доме и в саду, по посадке летних цветов и проч. Первые две
недели у дома еще возились рабочие, заканчивавшие его облицовку, а затем
наступили тишина и наслаждение жить в собственном, благоустроенном доме, а не в
более или менее убогой наемной даче. С начала постройки дачи, когда выяснилось,
что для ее окончания придется входить в долги, наша жизнь стала возможно
экономной и экипажа мы не держали. На лето мы взяли лошадей, но довольно
неудачно. В газете прочли объявление, что на лето уступаются хорошие спокойные
собственные лошади с экипажами и кучерами, я поехал по этому объявлению.
Владельцем оказался отставной генерал Брискорн, бывший семеновец; он уступал на
лето трех лошадей и два экипажа, при кучере и конюхе, с условием платить людям
жалование, а лошадей кормить. Было это дешевле (хотя немногим), чем нанимать
обычный экипаж, весь выезд был нарядный, и я согласился. На деле оказалось, что
лошади были пугливы и плохой езды, так что удовольствия от них было мало.
<.> Мой шестинедельный отпуск пробежал быстро во всяких хлопотах: была
приобретена и расставлена садовая мебель, добыты и расставлены большие бочки
для воды на поливку сада, поливались новые посадки, закончено устройство
электрического освещения и звонков, забор обтянут колючей проволокой, сделана
съемка сада с показанием имен посаженных растений. С 12 июня начались мои
поездки в город; в этот день я ехал туда с Сахаровым, что избавило меня от
необходимости явиться ему по случаю окончания отпуска. В город я ездил
ежедневно, кроме праздников; по большей части ходил пешком, на Павловский
вокзал, чтобы утром сделать получасовую прогулку, а, возвращаясь, выходил в
Царском, где меня поджидал экипаж. Под вечер я усердно помогал дворнику в
поливке сада и огорода. В сентябре я взял новый отпуск на три недели и в конце
его вернулся в город, впервые прожив на даче целых шесть месяцев. Все лето у
нас жила сестра жены Маша. На Рождество мы вновь уезжали на неделю в Царское
Село.
Столяр Алексей, переехавший с нами в Царское, остался жить там и работать над
всякой мебелью для дачи; я был очень рад иметь на даче кроме дворника еще
одного верного человека.
В этом году закончились крупные расходы по постройке дачи и обзаведению на
нее. Последнее обошлось около 4000 рублей, а общий расход составил 68 000
рублей вместо намечавшихся первоначально 25 000–40 000. Несмотря на
постоянный избыток прихода над расходом (в 1903 году — почти в 9500 рублей),
я был кругом в долгу: под залог дома (15 000), под залог полиса (4500), под
залог бумаг (3000) и, наконец, я еще занял у брата 2000 рублей; так что всего
было свыше 24 000 рублей долгу, который я, однако, надеялся покрыть в
несколько лет, если останусь при получаемом содержании.
<.> На даче у меня работы уже были закончены; только в саду весной еще
производились последние посадки, главным образом, взамен непринявшихся деревьев
и кустов. Замечательно, что в саду не хотели идти лиственницы; первоначально их
было посажено пятнадцать штук, но они пропали; в следующем году Регель заменил
их другими, но из них принялись только две, да и те росли невесело. Регель мне
говорил, что с лиственницей это бывает — она где-нибудь вовсе не принимается,
хотя, вообще, неприхотлива. Группу лиственниц близ подъезда пришлось поэтому в
августе заменить одним большим дубом, который я взял у соседнего садовника;
пересадка такого большого дерева была для него рискованной, и, чтобы не
засохло, оно до конца осени стояло обмотанным в рогожу, которая опрыскивалась
водой по несколько раз в день; цель этим была достигнута, и дуб принялся.
Между домом и шоссе стояли две старые березы, оставшиеся от прежней
растительности на участке, но которые к осени погибли от неизвестных причин;
вероятно, их корни пострадали от того, что около них сваливали кирпич. Осенью
их пришлось срубить, притом постепенно: сначала верхушку, потом еще одну
четверть дерева и так далее, чтобы не попортить других посадок; вместо них
были посажены другие деревья, а вдоль забора к посадке сирени добавлены липы.
Для привлечения в сад мелких птиц я выписал из Германии пятнадцать гнезд
(Nisthohlen), которые были прибиты в саду, и сделал защитные посадки из
шиповника, боярышника и других кустарников по образцу, рекомендованному
бароном Берланш. В саду были поставлены громадные скамьи, сделанные столяром.
Все это вместе с уходом за посадками и огородом, за ростом и цветом деревьев
и кустов доставляло много приятных забот и занятий, за которыми незаметно
проходили часы, проводимые на даче. В моей спальне круглые сутки была открыта
либо дверь на балкон, либо окно или форточка, и сон при свежем воздухе не
оставлял желать лучшего, дача доставляла большое развлечение и отдых. Еще
одна затея была заведена мною на даче: стерилизационный аппарат Векка и
посуда к нему. Жена, однако, не интересовалась им, экономки у нас не было, и
только я сам производил с ним опыты на спиртовой плите. В конце лета мой
дворник пожелал уехать в деревню, и столяр Алексей занял его место, причем
столярная работа у меня дома прекратилась.
Семейная моя жизнь была по-прежнему плоха: чем более я был завален работой,
тем больше было недовольство жены и тем хуже домашние сцены; я старался
видеться с женой только за едой, но она не довольствовалась этими случаями
наговорить мне неприятностей — приходила в кабинет, когда я там был один, и
говорила до тех пор, пока я не приходил в исступление и силой выводил ее вон,
причем она грозила жалобами министру и государю. Семейные нелады мы до сих
пор скрывали, но в феврале она заявила моему брату, что Мы больше не можем
жить вместе, но и это были лишь слова, так как я никаким образом и ни на
каких условиях не мог добиться того, чтобы она стала жить отдельно.
На даче жизнь как-то складывалась сноснее. Весна была ранняя и мы переехали в
Царское на Страстной, 14 апреля. До 20 июня я совершил в город 43 поездки, то
есть из трех дней один день не ездил в город; особенно тяжело приходилось мне
в мае, во время работы в Особом Совещании.
В этом году на даче производились лишь мелкие работы, например, покрытие пола
террасы плитками. Мне захотелось несколько увеличить сад, главным образом, из
опасения, что на соседнем участке может появиться дача, из которой будут
глядеть ко мне в сад; кроме того я просил князя Оболенского о продаже мне
трех участков, в чем мне было отказано, но Оболенский в конце апреля обещал
мне свое содействие к отдаче. Просьбу об этом я подал в июле, а разрешение
последовало в конце августа, причем мне были отданы оба соседних участка по
ценам бывших когда-то торгов на них (21 и 27 копеек за квадратную сажень в
год). Переулок шириной в шесть саженей, который должен был проходить между
участками, упразднился, и его площадь присоединялась к моим землям; новые
участки я получал на 36 лет; аренду всех четырех участков, по истечении 36
лет, я получил право продолжить на такой же срок на прежних условиях. С осени
Регель приступил к устройству сада на новых участках.
<.> При частых моих поездках из Царского в город и из города в Царское*
большое удобство и экономию мне доставило получение 20 марта жетона
Московско-Виндово-Рыбинской железной дороги, дававшего мне право на бесплатный
проезд по всем ее линиям. Получил я его весьма оригинально. Летом 1903 года я
из Царского часто ездил в город вместе с Лобко, у которого был жетон; благодаря
этому у него не было хлопот с билетами и в вагоне у него билета не спрашивали —
он садился в вагон, как в собственный экипаж; Лобко мне сказал, что жетон он
получил как начальник Канцелярии, то есть на моей тогдашней должности. Не зная
никого их железнодорожного мира, я обратился осенью того же года к генералу
Левашову** с просьбой добыть жетон и мне; он мне обещал, но ничего не сделал; я
его встречал редко. В одной из комиссий я разговорился с его подчиненным,
полковником Бурчак-Абрамовичем, и попросил его напомнить Левашову его обещание;
Абрамович мне сказал, что сделать это очень легко. Вскоре я прочел в газете о
смерти Бурчак-Абрамовича после краткой болезни, а затем ко мне зашел один из
его знакомых и принес именной жетон, который лежал у покойного на столе. Он
его, очевидно, сам выхлопотал, но не успел доставить мне. Я мог отблагодарить
его лишь хлопотами о пенсии его вдове.
<.> К концу марта я уже чувствовал себя совсем усталым, и у меня появился
явный признак переутомления — стал пропадать сон, от чего, конечно, я стал
уставать еще больше. Чтобы помочь делу, я решил переехать в Царское. При массе
работы, такой переезд представлялся даже несуразным, но я был убежден, что
жизнь на свежем воздухе быстро мне поможет. Переезд я совершил в Страстной
четверг, 30 марта, чтобы несколько свободных дней Страстной и Пасхи употребить
на устройство на даче и отдых*. Ни у кого я не спрашивал разрешения на отъезд,
находя это не только лишним, но и неудобным для себя, так как могли бы пойти
суждения о том, может ли военный министр в столь тяжелые времена жить за
городом? Решив самолично, что может, я был уверен, что все примут это решение
просто к “сведению”, тем более, что моя готовность уйти с должности была
известна, — и в этом не ошибся.
В течение зимы в доме были произведены переделки: кухня и людская были
перенесены в подвал; в нижнем этаже освободившиеся помещения обращены в
столовую и буфетную, столовая и запасная соединены в большую гостиную, а
бывшая гостиная — в служебный кабинет; в верхнем этаже две комнаты были
соединены и образовали громадный, в четыре окна, частный кабинет. Работы в
новом саду еще не были начаты, и он только был обнесен забором; работы эти
производились весной и осенью этого года и были вполне закончены лишь в 1907
году. Работы в доме обошлись в пять тысяч рублей.
Весна 1906 года была очень ранняя и необыкновенно жаркая. При моем переезде в
саду было еще пол аршина — три четверти снега, но он быстро стал сходить.
Работая в одной тужурке по расчистке дорожек в саду, я немедленно вернул себе
хороший сон и стал опять чувствовать себя вполне бодрым. В субботу у меня был
личный доклад у государя, но я ему ничего не сказал о своем переезде, так как
решил считать его домашним делом, не влияющим на службу. В первый день Пасхи
при Дворе большого выхода не было, но на третий день, 4 апреля, у меня вновь
был личный доклад, и Государь мне с удивлением сказал, что он узнал про мой
переезд в Царское; я ответил очень просто, что устал и начал было страдать
бессонницей, но здесь, в Царском, разгребая снег в саду, быстро вернул себе
сон и вновь чувствую себя отлично. Государь тоже любил работать над
расчисткой дорожек от снега и вполне понимал благодетельное действие такой
работы. В результате, оказалось, что мой переезд в Царское был признан моим
частным делом.
Жизнь в Царском чрезвычайно облегчала мне мои приезды к государю. Придворная
карета приезжала за мной не на железную дорогу, а на дачу, и отвозила меня
туда же обратно; каждая такая поездка для доклада требовала всего полтора-два
часа вместо обычных четырех с половиной. Обыкновенно, государь переезжал в
Петергоф лишь в половине июня, а потому я рассчитывал, что мне месяца два-два
с половиной удастся пользоваться удобствами жизни вблизи от государя. Но
совершенно неожиданно он уже в конце апреля (25-го или 26-го) переехал в
Петергоф, вероятно для того, чтобы иметь возможность приехать на открытие
Думы водой, а не по железной дороге, и избегнуть довольно опасного проезда в
экипаже по улицам Петербурга. Вследствие этого, я пользовался упомянутым
удобством всего три с половиной недели, в течение коих я четырнадцать раз
бывал у государя: восемь раз с докладами, затем, на празднике л.-гв.
Гренадерского и л.-гв. Уланского полков и на четырех заседаниях, в коих
обсуждался проект новой редакции основных законов. После его переезда в
Петергоф, я туда, по большей части, ездил на моторе.
Проезд на моторе с моей дачи до Большого дворца в Петергофе требовал 50-55
минут; у Большого дворца я садился в придворный экипаж и ехал в Александрию.
Мотор мне, вообще, помогал очень много и можно сказать, что без него мне
трудно было бы жить в Царском и совершать все подобные разъезды. Моторы тогда
еще были новинкой; у государя еще не было своего и он лишь изредка ездил на
моторе флигель-адъютанта князя Орлова, который правил сам. Великий князь
Николай Николаевич относился к ним отрицательно; великий князь Константин
Константинович 2 мая попросил меня отвезти его для пробы в Павловск, что и
было исполнено благополучно в 63 минуты. К лету 1907 года уже все изменилось:
стало известно, что государь заводит себе моторы, притом весьма сильные и
скорые; чтобы поспевать за ним, и другие члены императорской фамилии стали
обзаводиться моторами».
[1] Золотницкий И. П. По Царскосельской дороге. СПб, 1882, с. 67
[2] Золотницкий И. П. По Царскосельской дороге. СПб, 1882, с. 72
[3] Ломоносов М. В. Сочинения. Письма. М, 1930, с. 69
[4] Ломоносов М. В. Сочинения. М, 1978, с. 230
[5] Берхгольц. Дневник камер-юнкера. Ч. 1, СПб, 1902., с. 145-148
[6] //Московские ведомости. 1777, № 27, с. 4.
[7] Екатерина II. Записки. СПб, 1907, с. 230-231
[8] Екатерина II. Записки. СПб, 1907, с. 199
[9] Вильчковский С. Н. Царское Село. СПб: Титул, 1992, с. 129
[10] Записки гр. В. Н. Головиной. СПб, 1900, с. 231-233
[11] Екатерина II. Записки. СПб, 1907, с. 169
[12] Вильчковский С. Н. Царское Село. СПб: Титул, 1992, с. 80
[13] Екатерина II. Записки. СПб, 1907, с. 188
[14] Записки гр. В. Н. Головиной. СПб, 1900, с. 94
[15] См. Записки Грибовского. в кн.
Вильчковский С. Н. Царское Село. СПб: Титул, 1992, с. 129-130.
[16] Записки гр. В. Н. Головиной. СПб, 1900, с. 111
[17] Записки гр. В. Н. Головиной. СПб, 1900, с. 402-403
[18] Груньков С. П. Записки о
Царскосельском уездном училище. СПб, 1912, с. 62-68
[19] Дмитриев И. И. Воспоминания о
пребывании в Петербурге. СПб, 1886, с. 236, 288.
[20] Пущин И. И. Дневник лицеиста. СПб, 1899, с. 55
[21] Пущин И. И. Избранное. М.: Наука. 1999, с. 63
[22] Бумаги 1-го курса, собранные академиком Я. К. Гротом. СПб, 1911, с. 126
[23] Пущин И. И. Избранное. М.: Наука. 1999. с. 79
[24] Пущин И. И. Избранное. М.: Наука. 1999 с. 88
[25] Пущин И. И. Избранное. М.: Наука. 1999. с. 102
[26] Пушкин А. С. Годы лицейские. М, Детская литература, 1978, с. 55
[27] Голицын Н. С. Записки. //РС. 1881, № 3, с. 520
[28] Голицын Н. С. Записки. //РС. 1881, № 3. с. 521
[29] Голицын Н. С. Записки. //РС. 1881, № 3, с. 601
[30] Голицын Н. С. Записки. //РС. 1881, № 3, с. 495
[31] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 42
[32] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 46
[33] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 51
[34] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 56
[35] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 66
[36] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 79
[37] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921,с . 85
[38] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 91
[39] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 100
[40] Переписка Александра Ивановича
Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, Пг, 1921, с. 102
[41] Голицын Н. С. Записки. //РС. 1881, № 3, с. 633
[42] Вильчковский С. Н. Царское Село. СПб: Титул, 1992, с. 85
[43] Сербинович К. С. Н. М. Карамзин:
Воспоминания. //Русская старина. 1874. №9, с. 45
[44] Карамзин Н. М. [Автобиография]. Записки имп. АН. 1866. Т. VIII. № 2., с. 43
[45] Погодин М. П. Н. М. Карамзин по его
сочинениям, письмам и отзывам современников. Ч. 1, II, М, 1866, с. 106
[46] Карамзин Н. М. [Автобиография]. Записки имп. АН. 1866. Т. VIII. № 2, с. 236
[47] Карамзин Н. М. [Автобиография]. Записки имп. АН. 1866. Т. VIII. № 2, с. 394
[48] Карамзин Н. М. [Автобиография]. Записки имп. АН. 1866. Т. VIII. № 2. c. 401
[49] Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь. Записки. М, 1866, с. 237
[50] Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь. Записки. М, 1866, с. 203
[51] Грибоедов А. С. Сочинения. М.: Художественная литература., 1988, с. 500
[52] Тютчева А. Ф. При дворе двух
императоров. Воспоминания. М.: Захаров., 2002, с. 609
[53] Кошелев А. И. Записки. Берлин, 1884, с. 377
[54] Кошелев А. И. Записки. Берлин, 1884, с. 406
[55] Смирнова-Россет А. О. Дневники. Воспоминания. М.: Наука, 1989, с. 440
[56] Пушкин в письмах Карамзиных. М-Л, 1960, с. 196
[57] Пушкин в письмах Карамзиных. М-Л, 1960, с. 462
[58] Пушкин А. С. Собрание сочинений. М, 1984, с. 236
[59] Голлербах Э. Ф. Город муз. СПб: Арт-Люкс, 1993, с. 92-93
[60] Нарышкин А. А. Воспоминания. М, 2004, с.220
[61] Гумбольд А. Квартира природы. М, 1968, с. 305
[62] Вяземский П. А. Записные книжки. М, 1963, с. 117
[63] Вяземский П. А. Записные книжки. М, 1963, с. 126
[64] Никитенко А. В. Дневник. СПб, 1900, с. 234
[65] Никитенко А. В. Дневник. СПб, 1900, с. 236
[66] Яковкин И. Описание Села Царского
или спутник обозревающего оное. СПб, 1830, с. 18-20.
[67] Яковкин И. Описание Села Царского
или спутник обозревающего оное. СПб, 1830, с. 21
[68] Пушкин в письмах Карамзиных. М-Л, 1960, с. 545
[69] Тютчев Ф. И. Воспоминания и дневники. М, 2004, с. 125-129
[70] Тютчев Ф. И. Воспоминания и дневники. М, 2004, с. 364
[71] Рождественский В. А. страницы жизни. Из лит. Воспоминаний. М. 1974, с. 256
[72] Гуревич Л. Я. Письма., М, 1965, с. 333
[73] Бурьянов В. Прогулка с детьми по
Санкт Петербургу и его окрестностям. Ч. III. СПб, 1838, с. 163-165
[74] Записки лейб-хирурга Тарасова. //Русская старина. 1871, с. 25-28
[75] Вильчковский С. Н. Царское Село. СПб: Титул, 1992, с. 31
[76] См. Паткуль М. А. Записки о жизни Александра II, СПб, 1903.
[77] Пыляев И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб, 1889, с. 362
[78] Кричинский С. С. Проект Ц. С. Федор. городка. СПб, 1912, с. 23
[79] Ломан Ю. Д. Воспоминания крестника императрицы. СПб, 1994, с. 706
[80] Материалы Царскосельской уездной земской управы. 1902, Ч. 52, № 43, с. 1023
[81] Встречи с А. Ахматовой, Париж, 1991, с. 601
[82] Встречи с А. Ахматовой, Париж, 1991, с. 621
[83] Пунин Н. Н. Мир светел любовью.
Дневники и письма. М. Артист. Режиссер. Театр. 2000. с. - 235-236
[84] Блок А. Полное собрание сочинений. Т. 5. СПб, 2001, с. 451.
[85] Блок А. Полное собрание сочинений. Т. 5. СПб, 2001, с. 460.
[86] Чехова О. Мои часы идут иначе. // Искусство кино. 1993.- №10. - С.147-153
Страницы: 1, 2
|