Курсовая: Государство и церковь

Курсовая: Государство и церковь

ПЛАН

1. Введение стр.2

2. Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви.

VIII отдел Наркомюста Совнаркома РСФСР 1917-1924г. стр.4

3. 1924 –1929г. стр.11

4. Постоянная комиссия по вопросам культов

при Президиуме ВЦИК (1929-1934гг) стр.15

5. Постоянная комиссия по вопросам культов

при Президиуме ВЦИК (1934-1938гг) стр.21

6. Заключение стр.25

7. Список литературы. стр.26

ВВЕДЕНИЕ

Во второй половине XIX столетия к «проклятым» вопросам, над которыми

мучительно размышляло рос­сийское общество, добавился еще один — о свободе

ве­роисповеданий. Каковы же должны быть взаимоотноше­ния государства и

церкви? — спорили представители различных социальных слоев, движений и групп,

по­лагая, что ответ на этот главный вопрос и определял свободу и несвободу

личности в выборе религии, права верующих и неверующих, место и роль

религиозных ор­ганизаций в обществе и т. д. Царское правительство и

государственная церковь — Российская православная — выступали за сохранение

союза государства и церкви. Либеральная буржуазия ратовала за определенные

ре­формы в государственно-церковных отношениях, изгна­ние из общественной

жизни наиболее вопиющих фео­дально-крепостнических пережитков в религиозной

по­литике государства, хотя и не считала возможным под­держивать полное

отделение церкви от государства, В социалистическом движении России, и прежде

всего со стороны большевиков, выдвигался и отстаивался те­зис «отделения

церкви от государства и школы от церк­ви»

История распорядилась так, что каждая из сил, сто­явших на перечисленных выше

позициях, имела шанс осуществлять свое видение государственной церковной

политики.

Самодержавие располагало наибольшим историче­ским временем, но к началу XX

столетия все свидетель­ствовало о банкротстве его «религиозной политики». Об

этом же говорят и уступки, на которые в годы революции 1905—1907 гг.

вынуждено было пойти пра­вительство. Указы о веротерпимости, о порядке

устрой­ства старообрядческих общин привносят в общество элементы религиозной

свободы. Либералы теперь по­лучили возможность реально повлиять на изменение

церковного курса. В Государственную думу вносится на рассмотрение ряд

вероисповедных законопроектов, с принятием которых связывалось расширение

религиоз­ных свобод. Однако наступившая после поражения ре­волюции полоса

реакции не позволила этим надеждам сбыться. Но одновременно неразрешенность

религиоз­ного вопроса становилась существенным элементом складывающейся в

России революционной ситуации.,

Февральская революция снимает Многие препоны в утверждении свободы

вероисповеданий. Временное пра­вительство своими постановлениями «Об отмене

вероисповедных и национальных ограничений» (20.03.17), «О свободе совести»

(14.07.17) и рядом других про­возглашает равенство граждан в экономической,

со­циальной и политической областях вне зависимости от их отношения к

религии, свободу вероисповеданий, со­здает нормальные условия для

жизнедеятельности на­циональных церквей: грузинской православной, армя­но-

григорианской, греко-католической и католической... Но Февраль не только дал

свободу действий либе­рально-буржуазным кругам, но одновременно обрек их и на

открытое соревнование идей по церковному воп­росу с социал-демократической

рабочей партией, кото­рая боролась и агитировала за отделение церкви от

го­сударства и школы от церкви.

Следует признать, что Временное правительство постепенно теряет инициативу в

разрешении религиозного вопроса. Его обещания остаются зачастую

нереализованными, а принятые решения пробуксовывают в аппаратных

хитросплетениях. Оно недооценивает напора народных масс (и это особенно стало

явным к лету — осени 1917 г.), которые все чаще высказываются за

радикализацию «вероисповедной политики, т. е. за отделение церкви от

государства, равенство (на практике) религий, национализацию церковной и

монастырской собственности, признание права на вневероисповедное состояние,

освобождение верующих от опеки «церковного аппарата», отделение школы от

церкви, бесплатное светское образование и т. д.

Идея отделения церкви от государства все оживленнее обсуждается среди

верующих. И находит сочувст­вие у представителей ранее «гонимых» и «терпимых»

религий — старообрядцев, мусульман, католиков, бап­тистов. Показательно, что

в постановлении епархиального съезда (собора) греко-католической церкви,

со­стоявшегося в мае 1917 г. в Петрограде, было записано: «Считаем для нас в

настоящее время необходимым пол­ную независимость церкви от государства». Да

и среди членов православной церкви находились те, кто высту­пал за отделение.

Но абсолютное большинство приход­ского духовенства и иерархии было на стороне

иных взглядов, таких, какие, например, высказывал князь Е. Н. Трубецкой на

Всероссийском съезде духовенства и мирян в Москве (июнь 1917 г.):

«Лозунг отделения церкви от государства выдвигается против церкви людьми, ей

враждебными или к ней равнодушными. И в наших рядах, и на епархиальных

съездах он может быть постав­лен только по недоразумению. Отделение церкви от

государства есть полное упразднение церкви, коего мы допустить не можем и не

должны».

И даже в бурный 1917 год Российская церковь не спешила освободиться от

сковывающих ее «золотых це­пей», не могла «бросить» своего давнего

исторического союзника. Не случайно в информациях с мест в адрес новой власти

отмечалось:

«Священники даже в пригородах Петрограда продолжали по­минать царя и держали

себя так, как будто ничего не случилось... Наибольшие симпатии к старой

власти и наименьшую активность в возвещении начали нового строя проявило,

между прочим, повсе­местно духовенство. Нет почти ни одного делегатского

отчета, в ко­тором не было бы указаний на это».

Октябрь 17-го предоставил исторический шанс те­перь уже большевикам

реализовать свою «церковную программу». Они «доделывали» решительно и

настой­чиво буржуазные реформы, благо, предшественники их больше

провозглашали эти реформы, чем реализовы­вали на практике. Казалось, у партии

есть не только политическая власть, но и понимание и уверенность в том, что

делать и как делать для окончательного разре­шения «религиозного вопроса».

Как же распорядилась .она своим историческим шансом?

Проблема государственно-церковных отношений мно­гоаспектна, и многообразны

подходы к ее освещению. Автор остановился только на одном аспекте этой

проб­лемы, стремясь воссоздать малоизвестную историю го­сударственных органов

— VIII отдела Наркомюста Сов­наркома РСФСР, Постоянной комиссии по вопросам

культов при Президиуме ВЦИКа (1929—1934 гг.) и П6-стоянной комиссии по

культовым вопросам при Прези­диуме ЦИКа СССР (1934—1938 гг.), которые

непос­редственно проводили государственную политику в цер­ковном вопросе в

первые два десятилетия после побе­ды Октября.

ДЕКРЕТ ОБ ОТДЕЛЕНИИ ЦЕРКВИ ОТ ГОСУДАРСТВА И ШКОЛЫ ОТ ЦЕРКВИ.

1917—1924гг.

После победы Октябрьской революции в течение октября — декабря 1917 г.

Совнарком принял ряд декре­тов, обращений и постановлений («О земле»,

«Деклара­ция прав народов России», «Ко всем трудящимся му­сульманам России и

Востока», «О расторжении брака» и т. д.), касавшихся национально-

государственного, со­циально-экономического и культурного строительства. В

них одновременно разрешались и некоторые из воп­росов деятельности

религиозных организаций. Предполагалось более подробно рассмотреть

государственно-церковные проблемы в специальном декрете. С целью подготовки

его проекта в декабре 1917 г. создается осо­бая комиссия. «Новые начала»,

вводимые в государст­венную и общественную жизнь страны, уже меняли

по­ложение верующих различных конфессий, религий и религиозных обществ: одни

теряли былое экономиче­ское могущество, первенствующее положение и

приви­легии, другие приобретали «свободы и права». Но все они с пристальным

вниманием следили за действиями советского правительства, ожидая его

дальнейших ша­гов, затрагивавших сферу их интересов. Во многом ха­рактер

формирующихся новых государственно-церковных отношений зависел от того, как

сложатся отноше­ния между советским государством и бывшей государственной

церковью — Российской православной.

2 декабря 1917 г. на заседании Поместного собора был принят специальный акт —

«О правовом положе­нии Российской православной церкви». Он явился од­ним из

основных итогов первой сессии Поместного со­бора, заседавшего в Москве еще с

августа. Хотя в цент­ре внимания собора были вопросы собственно «церков­ного

обновления», но по мере обострения ситуации в стране его деятельность

приобретала все более поли­тизированный характер. С лета и особенно осенью

1917 г. на страницах церковной прессы, в проповедях духовенства нарастает

волна «обличения» и «опровержения» социализма; большевиков обвиняют во

«вреди­тельстве», «предательстве Родины» и т. п.

Приступая к обсуждению законопроекта «О право­вом положении Российской

православной церкви», чле­ны Собора исходили из предположения, что «нынешние

власти» не продержатся более одного-двух месяцев. А потому предлагали

сохранить «первенствующее поло­жение» православной церкви среди других

религиозных объединений; объявить церковный календарь государ­ственным, а

церковные праздники выходными днями; установить порядок, при котором «глава

государства», министры просвещения и исповедания должны быть в обязательном

порядке православного исповедания; вве­сти во всех учебных заведениях

преподавание закона божьего; отчислять ежегодно на нужды православной церкви

средства из государственного бюджета. Иными словами, ориентир был на

сохранение «союзнических отношений» православной церкви с государством и ее

«особого» положения в обществе, на расширение, преж­де всего для нее,

«свободы действий».

О желательности установления именно таких церковно-государственных отношений

говорил, к примеру, на Соборе С. Н. Булгаков: «Законопроект вырабатывался

наступил».

31 декабря эсеровская газета «Дело народа» сооб­щает о намерении

правительства в ближайшее время рассмотреть проект декрета об отделении

церкви от государства, и здесь же излагается его содержание: религия

объявляется «частным делом гражданина», при­знается право каждого

исповедовать или не исповедо­вать религию, запрещается какое-либо ограничение

«свободы совести», не допускаются церковные обряды и преподавание

«религиозных предметов» в государст­венных учреждениях и учебных заведениях,

«церковные и религиозные общества» лишались прав владения соб­ственностью и

прав юридического лица, а имущество их поступает в собственность

государства», как иму­щество приходов, так и церковные здания передавались в

ведение «волостных, земских и городских самоуправлений», отменялись и

религиозные клятвы и присяги, а «духовные лица» отстранялись от записей актов

гражданского состояния.

Полностью или в изложении проект декрета опубли­ковала и церковная пресса.

Таким образом, верующие и неверующие, религиозные организации получили

пред­ставление о направленности государственной «церков­ной политики» и

возможность высказать свое мнение о ней.

Среди иерархии и духовенства православной церкви превалировало отрицательное

отношение к проекту, ко­торый рассматривался как акт, узаконивающий

«гоне­ние» на религию и церковь, как «угроза» всякому сво­бодному

волеизъявлению в вопросах религии. Именно поэтому первое же заседание второй

сессии Поместно­го собора, открывшейся 20 января 1918 г., было посвя­щено

выработке мер «противоборства» действиям вла­стей и защиты «церкви Божией».

Тогда же было огла­шено на Соборе и патриаршее послание к духовенству и

верующим. В нем через библейские аллегории и эзо­пов язык проглядывает

откровенный призыв к непри­знанию и неподчинению советской власти, отвержению

всех ее актов, касающихся церкви. Тихон анафемствовал (проклинал) и власть, и

тех, кто проводил и ис­полнял ее постановления или хотя бы сочувствовал ей. И

на Соборе и вне его послание было воспринято как антибольшевистское,

антиправительственное.

Известие о патриаршей анафеме «врагов церкви и государства» сообщается

верующим через посланников Собора. Они зачитывали его в храмах, толковали

смысл аллегорий, призывали к сплочению «воедино» ради под­держки патриарха и

защиты церкви. К вечеру о посла­нии Тихона стало известно в Петрограде. Ближе

к ночи созывается заседание Совнаркома. На нем нарком юстиции И. 3. Штёйнберг

(левый эсер) и заведующий от­делом Наркомюста М. Рейснер представили проект

дек­рета «О свободе совести, церковных и религиозных об­ществах». С учетом

ряда ленинских поправок и допол­нений декрет принимается, а наутро, 21

января, текст его публикуется в газетах «Правда» и «Известия».

Принятый декрет подтверждал верность принципи­альным положениям «церковной

политики» Советского государства, проводимой с Октября 1917 г., и вместе с

тем он становился «инструментом», с помощью которого общество «очищалось» от

сохранявшихся еще феодально-буржуазных ограничений свободы совести, ког­да,

по словам В. И. Ленина, «церковь была в крепост­ной зависимости от

государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у

государственной церк­ви, когда существовали и применялись средневековые,

инквизиторские законы, преследование за веру или за неверие, насиловавшие

совесть человека...».

Декрет отменял всякую дискриминацию граждан в связи с их отношением к

религии, провозглашал свет­скость государства и школы; устранял ранее

существо­вавшее деление религиозных организаций на «господ­ствующие»,

«терпимые» и «гонимые» — все они стано­вились равноправными «частными

обществами», кото­рые образуются на добровольных началах и содержат­ся за

счет верующих; создавал правовые, организаци­онные и материальные условия,

когда каждый гражданин мог свободно определить свое отношение к рели­гии и

поступать сообразно своим убеждениям. Можно сказать, что в январе 1918 г.

Россия встала вровень с наиболее передовыми буржуазными государствами того

времени, которые в своих конституционных актах закрепляли принцип свободы

совести. Но не только. Она сделала еще один и очень принципиальный шаг

вперед, гарантируя не только право на веру, но и пра­во не иметь религиозных

убеждений, быть атеистом.

Обращаясь сегодня к осмыслению декрета как ча­сти ленинского наследия,

следует учитывать конкретно-исторические условия, в которых он был принят. В.

И. Ленин считал, что необходимость декретов этого периода вызывалась

потребностью наметить пути социа­листического строительства, причем он

допускал, что что-то в них может оказаться невыполнимым, ошибоч­ным, не

выдержит испытания временем. Соответствен­но н декрет об отделении церкви от

государства не ста­вил задачи разрешить все проблемы, связанные с пра­вовым

положением религиозных организаций в социа­листическом обществе. И это

понимали, и об этом говорили те государственные деятели, которые имели

непосредственное отношение к реализации декрета в жизнь, и в те годы никто не

помышлял о его «непогре­шимости» и «незыблемости».

Конкретно-историческая обстановка определяла не­обходимость введения

некоторых временных' ограниче­ний в деятельности религиозных объединений. Это

в первую очередь относится к вопросу о церковной собст­венности и

предоставлении религиозным обществам прав юридического лица. Однако

последующие собы­тия в стране отодвинули надолго процесс демократиза­ции норм

и положений декрета, «снятия» его жестко ограничительного характера.

И послание патриарха Тихона, и декрет «О свободе совести, церковных и

религиозных обществах» сразу же оказались в центре внимания Поместного

собора. На заседании одного из отделов Собора прозвучал сле­дующий диалог:

«А. В. Васильев — ...Нужно призвать народ на защиту церкви... человек одарен

превращается в Русь поганую.

С. Н. Булгаков — ...Перед нами два положения: объявить на­родных комиссаров

врагами церкви и народа, и нужно самые дей­ствия объявить

противохристианскимн, сознательные исполнители коих подлежат отлучению. Пункт

же о неповиновении декрету тре­бует змеиной мудрости: некоторые пункты

декрета (свобода сове­сти, светская регистрация) приемлемы и с ними можно

согласить­ся».

В постановлении Собора декрет был расценен как «злостное покушение на весь

строй жизни православ­ной церкви и акт открытого против нее гонения». Под

страхом отлучения от церкви запрещалось верующим какое-либо участие в

проведении этого декрета в жизнь. В воззвании же к «православному народу»

верующие призывались объединяться вокруг храмов, «составлять» союзы для

защиты «заветных святынь», и если придется, то и «кровь свою пролить и

удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на

поругание».

Послание патриарха, постановление и воззвание Собора широко распространялись

по стране. Выраженные в них идеи пропагандировались к тому же в различ­ных

брошюрах, журналах, газетах, листовках и иных изданиях Поместного собора,

епархиальных и церковных советов, в проповедях приходского духовенства. Вот

одна из листовок, которая и название-то носит однозначное, не допускающее

произвольных толкований,— «Анафема патриарха Тихона большевикам». Уже ее

первые слова говорят:

«Патриарх Московский и всея России в послании... обнажил меч духовный против

извергов рода человеческого — большевиков и предал их анафеме. Глава

православной церкви Российской за­клинает всех верных чад ее не вступать с

этими извергами в ка­кое-либо общение».

А далее прямые установки: «Родители! Если дети ваши — большевики, требуйте

мужей ваших, спасите себя и детей от заразы, губящей душу.

Церковь Христова призывает вас на защиту православной веры... Покайтесь,

горячей молитвой призовите помощь Господа Сил и стряхните с себя «руки чужих»

— исконных врагов веры Хри­стовой, объявивших себя самозванно «народной

властью».

В январе — апреле 1918 г. по России прокатилась волна сопротивления попыткам

ввести декрет в жизнь. Организовывались массовые крестные ходы и

богослу­жения на площадях и в общественных местах в поддержку церкви. Кое-где

совершались акты насилия в отношении представителей органов власти. В адрес

правительства направлялись коллективные петиции с требованием отказаться от

отделения церкви от госу­дарства и школы от церкви, с угрозами «народного

со­противления» при его реализации. В марте 1918 г. делегация Поместного

собора посетила Совнарком и от лица «ста миллионов русского населения»

потребовала, по сути в ультимативной форме, отмены декрета и иных

распоряжений, касающихся деятельности религи­озных обществ. Российская

православная церковь демонстрировала политическое неповиновение и

отказывалась исполнять требования государства. Ситуация усугублялась и тем,

что церковь заняла откровенно не­гативную позицию не только в отношении

«церковной политики» государства, но и в отношении всей его внутренней и

внешней политики. К примеру, патриарх осудил стремление правительства выйти

из мировой бойни, заключить мирный договор с Германией. И не­случайно ЦК РКП

(б), рассматривая 19 мая 1918 г. на своем заседании вопрос об «агитации

духовенства», отмечал:

«Выясняется, что в последнее время усилилась агитация ду­ховенства против

Советской власти. Решено повести против духо­венства усиленную письменную

агитацию. Поручить ее ведение тт. Сосновскому, Ем. Ярославскому и Демьяну

Бедному, ассигновав необходимую сумму из кассы ЦК. Одновременно поручить тт.

из президиума Московского Совета принять меры по вселению город­ской бедноты

в монастырские и иные духовные дома. Сообщить об этом решении ЦК партийным

работникам, едущим на места для проведения его в жизнь».

Но не все церковно- и священнослужители придер­живались подобных позиций. Вот

характерный пример из письма священника, опубликованного в газете «Зна­мя

Христа», свидетельствовавший о поляризации мне­ний:

«Наш долг, наша обязанность не возбуждать темные массы, не творить тех

Христову веру?».

И все же события зимы — весны 1918 г. были в опре­деленной мере неожиданными

для большевиков, рас­считывавших на быстрое и относительно безболезнен­ное

введение декрета. Залогом тому были уверенность в полной дискредитации

«политического лица» духовен­ства и органов церковного управления, рост

антиклерикальных настроений в массах, в том числе и в деревне, во времена

правления Временного правительства и широкая поддержка ею требований РСДРП

(б) провести решительно отделение церкви от государства и школы от церкви.

Но провести в жизнь декрет, что называется, с ходу оказалось невозможным. К

политическому противодействию органов церковного управления и руководителей

религиозных организаций присоединялось прикровенное, а где и откровенное

недовольство со стороны многомиллионного крестьянства. Если оно в целом

поддерживало меры экспроприации церковно-монастырской собственности,

провозглашение равенства граждан вне зависимости от их отношения к религии,

расторжение «союза» церкви и государства, то в отношении введения гражданской

метрикации, лишения прихода собст­венности, устранения из школы Закона

Божьего и некоторых других подобных мер его позиция была не столь

однозначной. И было бы упрощением утверждать, что на сторону церковного

руководства встали лишь представители «свергнутых классов» да отдельные

«верующие-фанатики». Крестьянство выступило против, как ему казалось,

«обмирщения» своего традиционного уклада жизни, против ломки «незыблемых», в

том числе и в силу «освящения» их православными канонами и догматами, устоев

«жизни по вере» в российской деревне.

Мешало проведению декрета и отсутствие на местах подготовленных работников и

специальных государст­венных органов, занимавшихся «церковной политикой»,

непоследовательность местных властей, «уклоны» в сто­рону «революционного

нажима»; неясности и противоре­чивость некоторых норм декрета; различное их

понима­ние и даже тривиальное незнание.

Жизнь настойчиво требовала образования специаль­ного органа государственного

управления, который бы взял на себя проведение в жизнь декрета. Первоначально

им стала Междуведомственная комиссия, образованная при Наркомюсте из

представителей комисса­риатов: внутренних дел, просвещения, призрения и др.

Для участия в ее работе приглашены были представи­тели православной,

старообрядческой, римско-католиче­ской, греко-католической и других церквей.

Однако быстро выяснилось, что в таком виде комиссия не мо­жет быть

дееспособной, оперативно откликаться на нужды дня, оставался неясным вопрос о

ее статусе и полномочиях, месте в системе центральных органов.

8 мая 1918 г. по предложению Наркомюста Совнарком распускает

Междуведомственную комиссию и по­ручает проведение в жизнь декрета «особому

отделу Наркомюста». Этот отдел получил порядковый номер VIII (с 1922 г.—V), н

за ним закрепилось наименование «ликвидационный». Планировалось при отделе

сохранить консультативную комиссию из представителей ре­лигиозных

организаций. Во главе отдела встал член коллегии НКЮ П. А. Красиков.

Вновь созданный VIII отдел сразу же активно вклю­чился в деятельность по

проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства. Его сотрудники

выезжают на места, выступают на многочисленных митингах и собраниях,

встречаются с духовенством и ве­рующими, разбирают жалобы и конфликтные

ситуации, ведут обширную переписку с провинцией. Формируют­ся и местные

органы отдела — при губисполкомах обра­зуются отделы или подотделы по

проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, а в неко­торых

губерниях — комиссариаты по церковным делам. Разъяснения и указания отдела

вплоть до сентября 1918 г. были единственными правовыми документами,

регламентирующими порядок разрешения практических вопросов.

В июле 1918 г. накануне V Всероссийского съезда Советов, который должен был

принять Конституцию РСФСР, центральные газеты публикуют ее проект. Пятая,

статья в нем была посвящена свободе совести и гласила:

«В целях обеспечения за трудящимися свободы совести цер­ковь отделяется от

государства, религия объявляется делом сове­сти каждого отдельного

гражданина, на содержание церкви и ее служителей не отпускается средств из

государственной казны. Пра­во полной свободы религиозной пропаганды

признается за всеми гражданами»

При обсуждении этой статьи столкнулись различ­ные точки зрения относительно

содержания «свободы совести» и мер ее обеспечения Некоторые, например нарком

юстиции П. И. Стучка, указывали, что предложенная редакция, по существу, есть

слепое копирова­ние программ европейских социал-демократических пар­тий, не

идущих в данном вопросе дальше провозглаше­ния свободы совести в ее

буржуазном понимании. А потому предлагалось исключить из проекта такие

по­ложения, как религия — «дело совести» гражданина, а также признание

«полной свободы религиозной пропа­ганды» «В самом деле,— рассуждал в связи с

послед­ним положением П. И. Стучка,— советским юристам придется

призадуматься, как соединить некоторые статьи декрета об отделении церкви от

государства с этой полной свободой религиозной пропаганды. Мне мерещится, что

действительная свобода совести, как ее понимает Маркс, обеспечивается одной

свободой антирелигиозной пропаганды, да и только».

В результате обсуждения статья о свободе совести была принята в следующей

редакции:

«В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы совести церковь

отделяется от государства и школа от церкви, а свобода религиозной и

антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами»

В принятой съездом конституции были и другие статьи, касающиеся «религиозного

вопроса». Так, пре­дусматривалась возможность предоставлять «убежище»

иностранным гражданам, преследуемым за религиоз­ные убеждения, вводились

ограничения политических прав в отношении монашествующих и служителей культа.

С принятием конституции основные положения дек­рета об отделении церкви от

государства стали нор­мой конституционного права, а VIII отдел призван был

теперь, наряду с проведением декрета в жизнь, обес­печивать и контролировать

соблюдение статьи 13 Кон­ституции РСФСР о свободе совести.

О сложной и противоречивой обстановке, в которой приходилось действовать

отделу, дают представление отчеты членов отдела о командировках на места.

На­пример, один из самых активных его сотрудников М. В. Галкин, совершив

поездку в Северную область осенью 1918 г., сообщал, что «проведение в жизнь

дек­рета об отделении церкви от государства происходило здесь или путем

собственного усмотрения или же на основании телеграфных распоряжений

центральных ор­ганов» Касаясь религиозной ситуации он отмечал: «Хотя

монастыри благоденствуют по-прежнему, духо­венство, как каста и как известная

политическая сила, в настоящее время раздавлено. Крупных контррево­люционных

выступлений, вдохновляемых служителями культа, не было... Посещаемость храмов

сократилась до минимума, духовенство теряет свое влияние на народ, тем более

что алчные действия некоторых его представителей дают богатую пищу для

агитации и окончательно роняют духовенство в глазах народа». Галкин подмечал

и огрехи в действиях представителей местных властей (небрежность в обращении

с архивами, документа­цией церковных органов при выселении их из занимае­мых

помещений, конфискация предметов культа без составления описей, расстрелы и

аресты без санкции вы­шестоящих органов и т. п.), которые всячески затем

гиперболизировались духовенством, отождествлялись с политикой государства

в «церковном вопросе».

Многочисленные запросы с мест, практическая дея­тельность отдела и

аналогичных органов на местах настоятельно требовали выработки документа,

определяв­шего единообразие в действиях центральных и местных органов власти

при реализации государственной «цер­ковной политики». Таким документом стала

инструкция «О порядке проведения в жизнь декрета «Об отделении церкви от

государства и школы от церкви», опублико­ванная 30 августа 1918 г. в газете

«Известия». Инструк­ция состояла из шести разделов: 1. О церковных и

ре­лигиозных обществах. 2. Об имуществах, предназна­ченных для совершения

религиозных обрядов. 3. О про­чих имуществах. 4. О метрических книгах. 5. О

религи­озных церемониях и обрядах. 6. О преподавании рели­гиозных вероучений.

Инструкция затрагивала практически все возникав­шие перед органами власти на

местах вопросы по проведению в жизнь декрета, давала необходимый материал для

их разрешения. Казалось, что созданы все ус­ловия для планомерного и

повсеместного проведения в жизнь всех положений декрета. Но реализовать

сло­жившиеся благоприятные предпосылки не удалось. Про­цесс отделения церкви

от государства и нормализация отношений между религиозными центрами и

советской властью затянулся на несколько лет. Причинами тому были, с одной

стороны, разразившаяся гражданская война и интервенция, ас другой — курс

органов цер­ковного управления на конфронтацию с государствен­ной властью.

Общее обострение политической ситуации в стране летом 1918 г.— мятежи,

заговоры, восстания, белый террор в отношении «вождей революции» — вызвало со

стороны Совета Народных Комиссаров ответные меры Согласно Постановлению о

«красном терроре» расстре­лу подлежали «все лица, прикосновенные к

белогвар­дейским организациям, заговорам и мятежам». Полити­зация же все в

большей мере действий и решений По­местного собора, органов церковного

управления и духовенства с неизбежностью «зачисляла» и церковь в разряд

таковых организаций, что неотвратимо вело к столкновению с властью.

Уже на следующий день после опубликования ин­струкции на совещании епископов

с участием наиболее влиятельных лиц из мирян обсуждаются возможные меры по

противодействию данному акту Выдвигается идея введения по всей стране

интердикта, т. е. закры­тия всех церквей, прекращения совершения всех

рели­гиозных обрядов и треб; проведения массовых крестных ходов, общественных

богослужений и всероссийского общенародного «моления о спасении родины». В

специальном послании Совнаркому Собор потребовал от «безбожной политической

власти» отменить инструкцию, наносящую «смертельный удар» церкви и служащую

«средством духовного угнетения и застращивания православного народа».

Итак, политический выбор руководством церкви был сделан. Открытое

столкновение с властью стало неиз­бежным. Это стало закономерным следствием

политиче­ской линии церкви, всегда бывшей на правом фланге по­литических сил

в России до февраля 17-го г. и остав­шейся на этой позиции и после

Октябрьской революции.

В конце сентября церковный Собор был распущен. Епархиальный дом, где в

течение года он заседал,— опе­чатан. Хранившиеся там документы и материалы

изъя­ты. Меры судебного преследования распространены на патриарха и близких

его помощников. Аресты, обыски, конфискация, тюремные заключения коснулись

многих епископов, приходских священников, активных мирян... Но до отрезвления

было еще далеко. Зато набирал силу другой и, как оказалось в дальнейшем,

определяю­щий процесс: в сознании рядовых верующих все более раздваивалось

отношение к патриарху и церкви в це­лом. И если как религиозно-духовные

авторитеты они по-прежнему оставались непререкаемы и неподсудны, то их

политическая «физиономия» становилась неприемлема и более осуждалась. И

спустя несколько лет для Патриарха станет ясным, что без изменения

политиче­ского курса церкви он обречен на одиночество но это будет в будущем,

а сейчас... пропасть между ним и его сторонниками, с одной стороны, и

многомиллионной паствой, с другой, только разверзлась...

К осени 1918 г. многие из членов Собора примкнули к «белому движению».

Созданные на «белой» террито­рии церковные структуры выполняли роль

политических организаций, воспитывая паству в «нужном» духе. Здесь же декрет

об отделении церкви от государства был отменен, возвращаются старые порядки —

церковь служит власть имущим, а те, в свою очередь, покрови­тельствуют ей. К

примеру, генерал А. Деникин обязы­вал созданное по его инициативе Высшее

временное церковное управление на Юго-Востоке бороться с теми, кто

«безучастен к строительству Русского государства», и одновременно

«воодушевлять» и «объединять» духо­венство для «живой пастырской работы».

Откликаясь на призыв, духовенство «проповедовало» и «осведомля­ло» население

об идеях и целях Русской армий, рас­крывало перед верующими «греховность»

большевизма и необходимость борьбы с ним, поминая за каждым бо­гослужением

«благоверных вождей и правителей».

О настроениях в годы гражданской войны служите­лей культа (и не только

православной церкви) на тер­ритории Советской России дают представление

ежене­дельные сводки ВЧК о политической ситуации в стране. В них был

предусмотрен специальный раздел «духовен­ство», в котором отражалось его

настроение, отношение к декрету об отделении церкви от государства, к дру­гим

актам советской власти.

В годы гражданской войны и интервенции «религи­озный вопрос» для государства

отодвинулся на третье­степенное место, и если оно и обращалось к каким-ли­бо

его аспектам, то к тем из них, которые имели чисто практическое (военное или

политическое) значение. К примеру, так было, когда решался вопрос о замене

во­инской службы в связи с религиозными убеждениями граждан или при

освобождении от воинской и трудо­вой повинности служителей культа. С

завершением этого периода активизируется и ранее прерванный про­цесс введения

декрета об отделении церкви от государ­ства в полном его объеме. Политическая

стабилизация в обществе, настроения верующей его части, в большин­стве своем

высказавшейся за советскую власть, опре­делили эволюцию политических взглядов

руководите­лей различных религиозных центров: от открытого и активного

неприятия к курсу аполитичности и нейтраль­ности. Так, патриарх Тихон в

обращениях к В. И. Ле­нину и М. И. Калинину (август 1920 г.) признает, что

декрет и Конституция РСФСР провозглашают и обеспе­чивают полную свободу

совести. Не вызывает у него возражений и сам принцип отделения церкви от

госу­дарства, на котором отныне должны строиться отноше­ния этих сторон. Не

возражает он и против существования отдела, ведавшего «церковными

проблемами», хо­тя и оставляет за собой право критиковать деятель­ность

последнего.

Об определенных изменениях в «религиозном вопросе» свидетельствовали

и итоги проведенного НКВД в 1920—1921 гг. анкетирования губисполкомов.

Они по казали, что, с одной стороны, население в целом поддерживает

«церковную политику» Совнаркома; в отчете Карельской трудовой коммуны об

этом, к примеру так говорилось: «Случаев отрицательного отношения

населения к проведению декрета не было, ибо и самый декрет вводится

постепенно». А с другой — необходимо последовательное обновление и

развитие юридических норм, касающихся прав, обязанностей, характера

деятельности религиозных обществ.

Выясняется и еще одно обстоятельство, заключающееся в том, что на местах

«церковная политика» сосредоточивалась в руках административных

органов. А потому НКВД предлагал «сосредоточить все дело по отделению

церкви от государства» в рамках этого наркомата. Однако решение об этом не

состоялось и VIII отдел оставался «ведущим» в реализации «церковной

политики», хотя нельзя не отметить и того, что он, все более отделяясь от

разрешения практических вопро­сов деятельности религиозных обществ и местных

органов власти, превращался в своеобразный экспертно-консультативный орган в

отношении государственных ведомств и учреждений, имевших то или иное

касатель­ство к деятельности религиозных организаций. Так же как нельзя было

не замечать, что и НКВД и ВЧКТПУ сохраняли собственное видение содержания и

способов проведения «церковной политики» и всяческим образом защищали свою

«самостоятельность».

Трудности перехода к новой экономической полити­ке, когда требовалось

совместить резкий поворот поли­тического курса с умонастроениями в партии, с

массовой психологией рабочих и беднейшего крестьянства, сказались и на

выработке нового курса в «церковной политике». Трудно было отказаться сразу

от ставших привычными военно-административных мер ее проведе­ния, так же как

и трудно было отказаться от видения в религиозно-церковных организациях

«политических Противников». В ноябре 1920 г. некоторые «сектант­ские»

объединения обращались в Совнарком с прось­бами об изменении декрета об

отделении церкви от го­сударства, в частности — предоставлении религиозным

обществам прав юридического лица, разрешении веде­ния благотворительной и

иной социальной деятельно­сти, приобретении в собственность зданий и другого

имущества. Все эти предложения были признаны преж­девременными. Груз военно-

коммунистического прошло­го, психологии политической борьбы с церковью,

ска­зался и при проведении кампании по вскрытию «свя­тых мощей» и особенно

трагически при изъятии церков­ных ценностей в 1922 г.

В конце 1922 г. Малый Совнарком, ссылаясь на параллелизм в работе НКВД и

«ликвидационного» (V) отдела Наркомюста, ставит вопрос об упразднении

по­следнего. И тогда лишь обращение П. А. Красикова к В. И. Ленину

предотвратило это решение. И все же логика в предложении Малого Совнаркома

была. По существу, лучшие годы V отдела миновали, ибо основ­ная возложенная

на него задача отделения церкви от государства и школы от церкви была

выполнена. Об­становка требовала поиска новых подходов к разви­тию

государственно-церковных отношений, и реализовы­вать эту задачу требовалось

не усилиями какого-либо одного ведомства, а высшего государственного органа.

Именно об этом в ноябре 1922 г. говорил на заседании коллегии Наркомюста Н.

Крыленко (зам. наркома юс­тиции), когда обсуждалась судьба отдела. Обратимся

к его словам:

«Полагал бы 5-й отдел в составе НКЮ упразднить, предло­жить ВЦИК организовать

у себя особую комиссию по церковным делам в качестве руководящего органа

советской церковной поли­тики, придав ли в качестве технического аппарата

нынешний аппа­рат 5-го отдела с непременным включением в состав комиссии т.

Красикова в качестве постоянного представителя НКЮ».

Реализовано это предложение тогда не было. Согласно Положению о Наркомюсте V

отдел сохранялся, на него возлагалось общее руководство и наблюдение за

проведением в жизнь отделения церкви от государст­ва. И в частности: 1)

разработка проектов, издание инструкций и циркуляров в области советской

полити­ки по отношению к церковным и культовым объедине­ниям; 2) общее

наблюдение за правильным применени­ем декретов об отделении церкви от

государства (§ 13 и 65 Конституции), а также закона от 21 декабря 1920 г. об

освобождении от службы в войсках по рели­гиозным убеждениям; 3) разработка

материалов и дан­ных всех ведомств, имеющих отношение к культам и религиозным

объединениям всех направлений.

Однако тогда же, в 1923 г., на местах упраздняются губернские отделы юстиции

и действовавшие при них подотделы и комиссии по введению в жизнь декрета об

отделении церкви от государства, а функции, им при­надлежавшие, переходят в

ведение местных органов НКВД. Тем самым V отдел терял возможность влиять на

практическое проведение «церковной политики» на местах. В августе 1924 г. V

Страницы: 1, 2