: Миграция сельского населения XVIII - I пол. XIX вв.: исторические и психологические аспекты

т. е. в промежутке между сменой двух кочевых этносов. Это событие весьма

примечательно в этнополитическом смысле. Заселение Ахтубы усилило российское

присутствие на Нижней Волге, укрепило положение Астраханского края как

составной части России.

С увеличением заселенности Ахтубы, отдельные посты кордонной линии

упразднялись. С 1829 г. казакам разрешалось делать разъезды не четыре, а лишь

два раза в сутки, между некоторыми постами и один раз [33; 8].

В 1836 г. на интересующей нас территории остается только три поста казаков:

Сасыкольский, Баскунчакский и Эльтонский. Из них только два последних

остаются с уничтожением Внутренней Астраханской линии в 1865 г. [33; 8]

Поскольку большинство казаков было распущено по родным станицам или

переведено на другую линию, возможно сказать, что казаки не оставили заметных

следов в освоении Ахтубы, хотя и способствовали её колонизации. Задача

кордонной системы состояла в защите некогда редких и малолюдных селений.

Ахтубинская линия сыграла отведенную ей роль защиты от нападений казахов.

Политика российского правительства по отношению к новым кочевникам-казахам

была двоякой. С одной стороны, проводилось сдерживание переселения этого

этноса не российскую сторону р. Урал. Насколько возможно это было в

бескрайних степных просторах, проводилась регламентация переселившихся, их

учет. “Со всех родов перепустивших свой скот на здешнюю сторону (р. Урал) в

залог спокойствия брались “атаманы”. В то же время остановить эту волну

великих переселений народов было невозможно. Поэтому правительство спешило

придать законную основу этой иммиграции.

В 1798 г. высочайшее разрешение предоставляло внутреннюю степь Астраханской

губернии “в пользование киргизов, дозволив им кочевать по берегу Каспийского

моря, по Рын Пескам и по Волге”. При этом кочевавшим по левобережной степи

калмыкам казенного ведомства приказано было отодвинуться ближе к Ахтубе, с

стоявшие по Узеням кордонные посты перевести на линию

Эльтон–Владимировка–Красный Яр. Таким образом, некоторая часть калмыков ещё

долго оставалась на левом берегу Волги. Поэтому первые, кого видели русские

переселенцы в степях у Ахтубы, это были не казахи, совершавшие отдельные

нападения, а довольно уже мирные калмыки. Сведения о заселении с. Михайловки в

1814[4] г. содержат следующее

признание: “При заселенииѕ бывшей одной природой калмыков никаких препятствий

встречено не было”. [30; 16]

Топономика этих мест изобилует калмыцкими словами,— название с. Болхуны,

ерика Абицун-Цона и др., что также свидетельствует о контактах поселенцев с

калмыками.

Отношения калмыков и русских

поселенцев долгое время были враждебные. Исследователь отношений 2-х народов —

А. Позднеев считал, частые нарушения шерсти (договора-присяги), которую калмыки

давали царям, было вызвано незначимостью для кочевников текста присяги, которая

писалась на русском и татарском языках. [35; 12] Автор сборника статей по

русско-калмыцким отношениям, полагал, сто правительство России слишком долго

оставляло безнаказанным бесчисленные грабежи русских селений. Стоило российской

администрации приступить к уничтожению сильной власти хана и укреплению

контроля над улусами, как большая часть кочевников ушла в Джунгарию. Из

опасения побега оставшихся калмыкам было запрещено кочевать одновременно всеми

улусами по левой (азиатской) стороне Волги. Усиление русского влияния на

внутреннюю жизнь кочевого народа порождало конфликты, особенно в правовой

сфере,— правосознание народов сильно отличалось. Например, на отгон скота

русские смотрели как на преступление, караемое жестоко наряду с грабежом;

калмыки же рассматривали отгон скота как проявление удальства. [36; 147]

Русские не соглашались (в судебной практике) на калмыцкие законы по которым

смертная казнь была запрещена и даже убийца должен был платить возмещение.

Подобное несовпадение правовых норм и правосознания влияло на взаимоотношение

народов. [36; 197]

Российское правительство ещё со времен Московских традиций присоединения

инородных земель, старалось привлечь к сотрудничеству национальную

аристократию. По сообщению Симона Гмелина одной из целей строительства

Енотаевской крепости, было привлечение калмыцкой верхушки к оседлой,

европейской жизни. Предполагалось сделать Енотаевск центральным пунктом

управления калмыцким народом, для чего в крепости специально для хана был

построен и подарен дом. [37] В учереждении казачьих станиц по Волге также

преследовалась цель оказать “культурное влияние на кочевников. Эти старания

кончились тем, что для владельца Замьянга “с его фамилией в городке его имени

Замьяне – или Замьяновской станице – был построен казен­ный дом. Калмыки же,

ни с казаками (как предполагалось в каждой станице), ни отдельно поселены не

были. [31;60]

Идея патронажа над калмыцким народом, переход его к оседлости, прямо таки

“преследовало” российское правительство.

“В 1785 г. указом 9 мая, повелено было Генерал-губернатору Саратовскому и

Кавказскому Потемкину, озаботится заселением степи между Царицыным,

Черкасском и Кавказской линией.”[38; 5] Истинная цель указа состояла в

“усилении между калмыками наклонности к оседлой жизни и по возможности

водворять их”. Но предложением этим суждено было сбыться только спустя 60

лет, да и то отчасти. В 1846 г. 30 декабря было “повелено основать 44 станицы

на Калмыцких землях” вдоль пяти дорог; в исследуемой территории это были

дороги по московскому тракту и по торговому тракту от Астрахани до Царицына

вдоль левого берега. Убеждать калмыков в выгодности оседлой жизни,

благоустройством своих хозяйств, должны были крестьяне, поселяемые в тех же

селениях для примера. Историк колонизации Астраханского края — А. И.

Карагодин, отмечал, что особенность этой широкой, вызванной правительством,

волны миграций государственных крестьян, было весьма зажиточное положение

основной массы переселенцев. [39; 135] Что касается калмыков, то они и на

этот раз поселены не были,— это не удавалось даже известному герою войны 1812

года, “цивилизатору” своего народа — найону Тюменю, зато крестьяне

(преимущественно воронежцы) получили повышенные, 36-ти десятинные наделы

земли. Основание станиц (так они назывались в указе) на калмыцких землях

началось в 1848 г. и продолжалось несколько лет.

Основанное в 1848 г. “на земле дачи очередного кочевья калмыцкого всех

улусов, кроме Хошеутовского, под № 62” село Удачное (совр. Ахтубинский р-н)

уже своим названием говорило о том, что первые поселенцы воспользовались

душевым наделом по количеству и качеству выгоднее, удачнеё соседних сел.

Наверное за независимость и умение воспользоваться всяким случаем, для своей

выгоды, соседи прозвали удачинцев “дубиновцами”, а село даже в официальных

документах носило название — “Дубиновка”. [38, 23]

Кроме указанного селения на торговом тракте по указу 1846 г., были основаны:

села Княжево (оно же Вольное и Котел) — т. к. основано на земле князя

(найона) Тюменя; село Хошеутово — на земле под названием Хошеутовская,— от

имени одного из калмыцких родов или как считали поселяне по названию зимних

укрытий для скота (по калмыцки хошей). [19, 114]

По Московскому тракту возникли селения Старица и Владимровское (1846).

Итак, указ 1846 г. вызвал появление в Волго-Ахтубинской пойме пяти селений

государственных крестьян, по преимуществу хлебопашцев. Именно к середине XIX

века по губернии, в основном за счет севера — Черноярского и Царевского

уездов, растет количество посевов зерновых и других культур. Однако эти уезды

не могли удовлетворить даже собственных потребностей в хлебе, поэтому главной

отраслью хозяйствования здешних крестьян являлось скотоводство. [40; 260] Как

справедливо отмечал краевед И. Михайлов: “В Астраханской губернии не всякий

крестьянин — рыболов, не всякий — земледелец, но всякий — скотовод”. [41; 74]

Это замечание с полной уверенностью можно отнести к поселенцам Волго-

Ахтубинской поймы,— достаточно обратиться к специальным работам по

хозяйственному освоению Астраханской губернии. [39-40] Огромные степные

пространства, обхватывающие пойму с двух сторон, во всех отношениях были

пригодны для занятий скотоводством.

Собственно для развития, распространения хлебопашества и скотоводства,

правительство разрешило дворянам в 60-е годы XVIII века скупать, обычно за

бесценок, астраханские (в том числе пойменные) земли. Замечая исключительно

рыбопромышленный интерес дворянства к приобретаемым владениям, правительство

указом Сената 1772 установило шестилетний срок заселения купленных земель. В

противном случае, предполагалась принудительная смена владельцев в пользу

“радетелей” заселения края. Однако, целеустремленная прямолинейность законов

компенсировалась их невыполнением. По 4-й ревизии, только каждый четвертый

дворянин купивший землю в крае, заселил её крестьянами. [43; 113] Подобное

соотношение изменялось в сторону правительственных желаний только на севере

губернии, где климат и почвы позволяли заниматься, хотя и с большим риском,

пашенным хозяйством. Но и здесь не редкостью было переселение крепостных ради

формального соблюдения законов. Основные доходы дворяне получали с рыбных

промыслов. В таких случаях незавидная доля крепостного крестьянина

отягощалась бессмысленной затеей переселения. Люди выбрасывались на произвол

судьбы в отдаленный край империи. Непривычный климат новой родины сводил на

нет все аграрные знания крестьян. Сожженные июльским солнцем побеги зерновых,

отсутствие заработка, невозможность вернуться на родину за тысячи верст,

приближающиеся холода — всё это из реальной жизни крепостных селения Шишка

(с. Ушаковка Черноярского р-на, принадлежавшего графу Нарышкину с 1775 г.).

Вслед за всеми домашними животными, включая кошек и собак, для утоления

голода, в пищу пошли коренья и т. п. Без денег нечем было ловить рыбу. И

только счастливая мысль о заработке от продажи леса, спасла крестьян от мора.

Заготовка и реализация (в Царицыне) древесного угля, надолго стала наряду с

земледелием, важным занятием поселян. [42]

Внимание двух поколений помещиков Кишенских к ватажному рыболовству, имели

результатом заселение трех мест:

¾ сельца Ивановского, около 1780 г. [43; 8];

¾ двух деревень — Николаевки в 1833 г. и Федоровки в 1800 г. [43; 8]

Главными помещиками-колонизатороми северной части губернии стали

представители графской фамилии Зубовых, на чье имя было записано основание не

менее 6-и селений:

¾ Золотозубовка в 1775 г.;

¾ Сереброзубовка (.?);

¾ Зубовка (Дмитриевка) в 1797 г.;

¾ с. Поды, д. Александровка, д. Никольское,— все к 1803 году. [43; 8]

По мнению П. Любомирова все “зубовские” поселки, располагавшиеся по Волге и

Ахтубе, их притокам и ерикам, имели рыбные ловли “приносящие особливый доход

их господину”. [8; 69]

Сугубо сельскохозяйственное направление имели дер. Никитовка (Равино)

заселенная Равинскими до 1770 г. и дер. Бароновка поручика Егора Баронова.

Таким образом, из всего вышесказанного следует, что

1. Основные формы хозяйственного освоения Астраханского края (поначалу только

дельты) в XVI — 1 пол. XIX века (лов рыбы и соледобыча) имели необходимые

ресурсы для освоения Волго-Ахтубинской поймы.

2. Решение правительства в сер. XVIII в. о приоритетном развитии и поддержке

государственного солепромысла на оз. Эльтон, в ущерб другим, являлось

экономически ошибочным и вызвало в изучаемом районе (из-за удаленности озера

от поймы) основания только трех селений.

3. Опасность грабежей со стороны кочевых народов (калмыки, киргизы) тормозило

заселение поймы.

4. Защитные меры правительства (расселение казаков по Волге (9 станиц),

создание кордонов на её Луговой стороне) и поощрение переселяющихся крестьян

(указы о привлечении чумаков, призыв осваивать калмыцкие земли)

способствовали заселению Волго-Ахтубинской поймы.

5. Вызванная правительством активность помещиков по переселению крепостных

крестьян, несмотря на старания администрации имела, в основном,

рыбопромышленный интерес. Всего в пойме помещиками было основано 10

немноголюдных селений.

6. Большая часть селений, появившихся в XVIII — 1 пол. XIX века в Волго-

Ахтубинской пойме, была основана государственными крестьянами (28 селений из

47).

Глава II. Социально-психологические аспекты миграции сельского населения в

процесса переселения

Человек переселяется. Он меняет своё место жительства, перебираясь за сотни

километров. В этот процесс включается целая цепь событий, которая оказывает

на жизнь переселенца влияние; причем далеко не всегда позитивное.

Расставание с родственниками и знакомыми лишает человека привычного круга

общения; неизбежна распродажа имущества (часто за бесценок), которая нередко

создает множество хлопот и обедняет семью. человек покидает землю на которой

жили, трудились и умирали его предки, в которой покоится их прах. По сути

дела, речь идет о нарушении привычного уклада жизни, разрыве социальных и

родственных связей. Несомненно, что-то должно было произойти в жизни

человека, чтобы он решился на подобные действия. Рассмотрению предпосылок, а

также условий и способов социально-психологического воздействия, которые

стимулируют включение личности в процесс миграции и посвящен этот параграф.

Анализ исторической литературы позволяет утверждать, что, как правило,

психологические аспекты миграции остаются за пределами исторических

исследований, посвященных проблемам переселения. В отечественной исторической

науке советского периода миграция сельского населения рассматривалась как

колонизация окраинных территорий Российской империи. При этом основное

внимание уделялось изучению социально-экономических проблем процесса

колонизации. Лишь в конце ХХ века исследователи (Б. Д. Парыгин, Б. Ф. Поршнев

и др.) обратились к изучению социально-психологических аспектов исторического

процесса и доказали их значение для адекватного понимания исторических

событий. Сегодня уже не вызывает сомнений положение, что события, явления

можно считать совокупностью многих социальных факторов, как объективных, так

и субъективных, т. е. социально-психологических. Социально-психологические

явления справедливо признаются историческими, как обязательные условия и

активный фактор исторического развития. Известный американский психолог Э.

Фромм даже называл социально-психологические явления производительными силами

социального процесса. [43]

Изучая миграцию сельского населения России XVIII — первой половины ХIХ вв. в

социально-психологическом ключе, поставим вопрос: каким образом человек

осуществляет принятие решения о переселении? Для ответа на этот вопрос нам

необходимо очертить тезаурус психологических понятий. Проведенный понятийный

анализ по проблеме позволяет утверждать, что необходимыми и достаточными для

исследования социально-психологических предпосылок миграции понятиями являются

такие, как “настроение”, “об­щественное настроение”, “внушение”

(“суггестия”) и “контр­суггестия”. Рассмотрим сущность данных категорий

более подробно.

Среди явлений общественной психологии, представляющих интерес для исторической

науки,— потребностей, мотивов, чувств, стереотипов поведения, вкусов, умений,

навыков (как отдельной личности, так и различных социальных общностей) — особое

место занимают социальные настроения, преобладающие в обществе в тот

или иной исторический период.

Значимость настроения в структуре социально-психологических явлений

объясняется тем, что оно представляет собой не какой-либо отдельный элемент

психики, а её целостную и притом динамическую характеристику. Являясь

сравнительно устойчивым, продолжительным психическим состоянием,— настроение

проявляется в качестве положительного или отрицательного эмоционального фона

психической жизни индивида. В отличие от ситуативных эмоций и аффектов

настроение является эмоциональной реакцией на непосредственные последствия

тех или иных событий, а на их значения для человека в контексте его общих

жизненных планов, интересов и ожиданий. [46]

Сформировавшиеся настроения, в свою очередь, способны влиять на непосредственные

эмоциональные реакции по поводу происходящих событий, соответственно изменяя

направления мыслей, восприятие и поведение человека. Таким образом,

настроение окрашивает переживание и деятельность личности [46]

“в определенный цвет” (В. Вилюнас), определяет его модальность

(К. Левин).

Поскольку в данной работе речь идет о таком социальном явлении, как переселение,

которое, несомненно, можно отнести к массовидным явлениям. Однако, поскольку мы

исследуем такое массовидное социальное явление, как миграция, недостаточно

говорить только о настроении,— уместней использовать социально-психологический

термин “общественное настроение”. Это понятие определяет преобладающее

состояние чувств и умов тех или иных социальных групп в определенный период

времени. Общественное настроение представляет собой не только самое

массовидное явление, изучаемое социальной психологией, но и одну из наиболее

значительных сил, побуждающих людей к той или иной деятельности, накладывающих

отпечаток на поведение различных социальных групп (коллектив, нации и др.) и,

конечно же, членов этих групп.

Одной из форм общественного настроения является массовые настроения,

способные объединить различные значительные группы людей (слои, классы и др.).

Однако будем учитывать, что общественное настроение может носить как массовый,

так и “локальный” характер. “Локальное” общественное настроение (в отличие от

массового) проявляется в социально-психологическом климате микросреды (семья,

группа).

Общественное настроение характеризуется определенной предметной

направленностью (политической, религиозной, а в нашем случае — миграционной),

а также характером и уровнем эмоционального накала (апатия, депрессия —

подъем, энтузиазм).

На жизнь отдельной личности общественное настроение влияет ровно настолько,

насколько эта личность вовлечена в жизнедеятельность конкретной социальной

группы, как части общества.

По мнению Б. Д. Парыгина, настроение личности, ровно как и общности, может

выполнять три основных функции:

1. Функция регулятора и тонизатора психической активности людей.

2. Функция установки восприятия любой информации.

3. Функция ценностной ориентации или направленности и деятельности.

Эти функции настроения носят общий ценностно-установочный характер и по сути

побуждают, направляют и регулируют деятельность и поведение, а также придают

им тот или иной смысл (ценность). Особый интерес для исследования предпосылок

включения личности в миграционный процесс представляет способность настроения

создавать ту или иную установку при восприятии информации, обуславливая

избирательность восприятия.

В человеческой психике, как известно, различают две формы предъявления

информации (Б. Ф. Поршнев):

* побудительное, императивное, которое по сути содержит своеобразное

указание, инструкцию к действию (приказ, совет, просьба, запрещение,

разрешение в отношении тех или иных действий);

* констатирующая (информация о фактах, при разной степени достоверности).

Хотя, в конечном счете обе эти формы информации способны служить побуждением

к тому или иному действию или воздержанию от действия, различие между ними

(прямой побудительной и косвенной предварительной) существенные. Оно состоит

не только в форме предъявления информации, но и в субъективной реакции на

неё. Ведь окончательное решение о действии или воздержании от него принимает

сам информируемый человек,— именно он осуществляет выбор (осознанный или

неосознанный).

Естественно, что фильтр недоверия сильнее выражен при первой форме

предъявления информации (прямо побудительной информации), чем при второй.

Получив инструкцию, указание действовать, человек первым делом вольно или

невольно соотносит свою реакцию со степенью доверия к “побудителю”,

значимостью этого человека или группы людей для себя. В конечном счете,

значимая для человека информация обладает той или иной возможностью побуждать

к действию. Но если источник информации вызывает настороженность, человек

отклоняет идущие от него стимулы или, по крайней мере, подвергает информацию

данного источника проверке. Причем его отношение будет тем критичнеё, чем

сильнее настороженность по отношению к источнику информации.

При второй форме предъявления информации (констатирующая информация) вероятность

“принятия информации”, “доверия к ней” возрастает. В ситуации определенной

направленности настроения личности восприятие обоих форм информации может

осуществляться с помощью суггестии — внушения.

Внушение — процесс воздействия на психическую сферу человека, связанный

со снижением сознательности и критичности при восприятии внушаемого содержания,

с отсутствием целенаправленного активного его понимания, логического анализа и

оценки в соотношении с прошлым опытом и данном состоянием субъекта. [46]

Внушение осуществляется в форме гетеросуггестии (внушения со стороны) и

аутосуггестии (самовнушения).

Объектом гетеросуггестии может быть как отдельный человек, так и группа (феномен

массового внушения); источником внушения (суггестором) — индивид, группа

и др.

Аутосуггестия предполагает объединение в одном лице суггестора и суггеренда.

По методам реализации внушения подразделяются на прямое и косвенное, а также

на преднамеренное и непреднамеренное.

Для исследования миграции особое значение имеет суггестия в значении

“заражения”, переселенческими настроениями и подражания действиям

переселенцев. С биологической точки зрения суггестия в чистом виде таит в

себе катастрофу, ибо в результате воздействия одного организма на рефлексы

другого могут быть нарушены жизненно важные функции организма. В подобных

случаях организм может выдать негативную реакцию на суггестию в виде

торможения внушаемой информации (к примеру, явление когнитивного диссонанса,

паники и др.).

Физиологи считают негативизм (в т. ч. негативизм в отношении словесного

воздействия) явлением сводимым к ультрарадикальному состоянию. Это значит

кричащая биологическая ситуация (недоедание например) “взламывают”

принудительную силу слов (обычаев и традиций, например — крепостной

зависимости).

Считается, что именно контрсуггестия (Поршнев) и становится

изменений в истории, порождаемых не только зовом биологической самообороны,

но и объективной жизнью общества, противоречием экономических и других

отношений.

Помня слова Гегеля о движении истории, которую осуществляет её “дурная

сторона”, “порочное начало” — неповиновение, можно признать историю людей как

резкое сочетание повиновения и непокорности, послушания и дерзости.

С усложнением социальных связей в обществе суггестия не исчезает — она

наблюдается в измененном виде по мере роста и изменения контрсуггестии.

Происхождение последней в истории начинается с весьма элементарных защитных,

негативных реакций на суггестию. По-видимому, самая первичная из них в

восходящем ряду — уклонится от видения и слышания того и тех, кто форсирует

суггестию в межличностном общении. Это означает уход, удаление. Таким

образом, самые древние миграции людей, начиная с распространения человека по

планете, как и миграции вообще в истории, в психологическом плане можно

представить как преодоление межиндивидуального давления, как уход небольшими

группами и в одиночестве от разного рода ограничений.

Сформулированные положения стали методологическими ориентирами при анализе

социально-исключающих предпосылок и условий включения личности в миграционный

процесс. Анализ научной литературы позволяет четко увидеть различия в подходе

и пониманию миграции в дореволюционный и “советский” период. Немногочисленные

работы, появившиеся за годы советской власти отличаются от дореволюционных

исследований несколько упрощенным подходом к процессу миграции (прежде всего

к экономическим и социально-психологическим предпосылкам переселения

крестьян). Так, мы читаем:

“Основной импульс миграционных потоков вызывался классовыми противоречиями

феодального общества”. [46, 142] При этом формы колонизации выделялись только

исходя из видения только активного субъекта миграции: “помещичья-

крепостническая”, “государственная колонизация” [9, 18], хотя в российской

истории далеко не всегда этим субъектом был сам переселенец. Выяснение причин

т. н. “народной” [9, 18] или “вольнонародной” колонизации сводилось к

“усилению классовой борьбы” или “стремлению значительной части жителей

изменить к лучшему условия своего существования путем переселения в другие

местности, особенно на новые земли”. [46, 143]

В нашей работе, критерием для выделения форм миграции послужил субъективный

фактор миграции, т. е. кем именно было принято решение о переселении: было ли

это волеизъявлением самого мигранта или он действовал под влиянием внешнего

воздействия (решение принималось без его участия). Употребляя термин “субъект

миграции” мы подразумеваем, что решение о переселении принял сам человек, оно

может считаться относительно самостоятельным. На основе источников по

астраханской колонизации и материалов дореволюционных исследований (Кауфман,

Романов, Григорьев) можно предположить, что миграция сельского населения

России в XVIII — первой половине XIX века происходила в двух основных формах:

· Свободная миграция. Она включала в себя все виды переселения,

которые осуществлялись с разрешения и при поддержке правительства (в ответ на

правительственные призывы и меры по защите переселенцев и наделению их

льготами). В эту форму включается и несанкционированная миграция полусвободных

государственных крестьян, а также нелегальные переселения беглых крепостных,

которых, впрочем, редко возвращали владельцам. К этой группе также отнесены

переселившиеся члены религиозных сект, подвергавшихся гонениям (молокаи и др.),

а также бежавшие от хозяев крепостные крестьяне. В перечисленных случаях

переселенец был субъектом, а не объектом миграции.

· Насильственная миграция предполагает несвободу переселенца в

принятии решения о переезде. Здесь переселенец выступает как объект миграции.

Решение о его переселении принималась в соответствии с “государственными

задачами” (как их понимало правительство) или по воле помещика. В астраханском

варианте переселение крепостных по воле помещиков было инспирировано

правительством, которое осуществляло колонизацию слабозаселенных пустынных

окраин империи. К данной форме миграции относится и “обязательный” перевод

государственных крестьян в низовья Волги (по распоряжению правительства), и

расселение астраханских казаков по Волге.

Большинство переселенцев, заселивших Волго-Ахтубинс­кую пойму в конце XVIII —

начале XIX века были “свободными мигрантами”, т. к. оседали в новых местах “с

разрешения властей и на казенной земле”. Интересно, что основной массив

дореволюционной литературы по проблемам миграции посвящен именно свободной

форме переселения.

§2. Социально-психологические предпосылки миграционного процесса

XVIII — первой половины XIX века)

Мы рассмотрели основные формы миграции. Каковы же были основные предпосылки и

условия переселения крестьян в Волго-Ахтубинскую пойму?

Обратимся к историческим источникам.

Рассматривая общие предпосылки свободного переселения ряд

дореволюционных исследователей (Кауфман, Романов) усматривая “первопричину”

миграции в “относительном малоземельи”, которое на субъективном уровне

обращается в сознании, как “влияние субъективно ощущаемого проявления кризиса

существующей системы крестьянского землевладения”. [47; 163]

В крестьянской среде существовало субъективное ощущение аграрного кризиса и

самые первые “звонки” этого кризиса (снижение урожайности, заметное

увеличение населения) усиливали тревогу крестьян, усиливали ожидание худшего

(земельного передела в соответствии с общинным правом, голода и др.). Яркое

подтверждение этого мы находим в работе Григорьева В. Н. [48; 41] Приведем

собранные им высказывания крестьян — “дети одолели, не прокормить их на нашей

земле”, “жил здесь — лучше не надо, да тесно скотине”, “штрафы (за потраву

скотом) одолели”. Интересно, что в большей мере тесность угодий для скота,

теснота усадьбы и боязнь, что у детей земли будет мало,— по мнению

исследователей характерны для высказываний зажиточных крестьян, что

подтверждает нашу мысль о важности субъективного восприятия.

Конечно, сам кризис является результатом перенаселения и недостатка в земле,—

но не абсолютного, а относительного перенаселения и такого же относительного

малоземелья. “Переселение,— писал Кауфман,— растет именно там, где

крестьянство переживает критический момент замены залежного и безнавозного

парового хозяйства навозным трехпольем,— и оно останавливается по минованию

этого кризиса”. [47; 79]

Адреса мигрантов, прибывших в Волго-Ахтубинскую пойму, дают нам представление о

распространении кризисных настроений крестьянства центрально-чернозёмной зоны

России. Об этом же говорят и работы дореволюционных статистиков и публицистов,

описывающих тревожные настроения крестьянства ряда южных и центральных губерний

(Кауфман, Григорьев). Значение этих настроений в контексте общих жизненных

планов, интересов и ожиданий крестьян велико. Дело в том, что крестьяне,

составлявшие основной массив мигрантов, видели в земле единственный

источник существования.

Всякое сокращение владений (в результате общинного передела, роста семьи)

отрицательно сказывалось на благосостоянии крестьянских семей и

воспринималось как ухудшение условий жизни, угроза самому существованию.

Ведь других возможностей заработка крестьяне себе не представляли.

Отличительной чертой психологии крестьянина-мигранта, переселяющегося

вследствие влияния аграрного кризиса (прямо или косвенно), была своеобразная

“рамочность”, ограниченность представлений о возможной смене рода его

занятий. Дореволюционные историки считали основную массу мигрантов,—

выходцами из южных районов центрально-российских губерний, где по сравнению с

севером любой губернии земли были плодороднее. Исследователи отмечали, что

именно “северяне”, в силу давнего (по сравнению с югом) малоземелья и

бедности почв в трудных ситуациях находили выход в смене занятий (“отхожие”

промыслы). Крестьяне с “жесткими” представлениями о занятиях “пашней”,

переселившись на юг губернии в силу определенных обстоятельств задумывали

миграцию на окраины страны. Интересно, что в случае с переселенцами в Волго-

Ахтубинскую пойму наиболее часто встречаются адреса крестьян прибывших из

Павловского уезда, который был самым южным в Воронежской губернии. [49]

Среди личных качеств крестьянина-мигранта составившую свободную форму

переселения, необходимо отметить такое качество, которое в психологии

получило название “внутренний локус контроля” или ответственность. Крестьянин

нередко шел в малоизвестные места надеясь лишь на бога и на себя. Кроме

фактора воли, энергии и решительности переселенца, важны и факторы знаний и

умений.

Можно лишь частично согласиться с Кауфманом, который считал, что переселяются

как раз те, кто не сумеет изменить своё хозяйствование на родине так, чтобы

оно соответствовало “изменяющимся условиям населенности и рынка”.

Опровержением его утверждения по сути может служить сама история заселения

Волго-Ахтубинской поймы и развития этого региона, хотя агротехнические приемы

и знания крестьян не редко перечеркивались неизвестным им климатом и почвами.

Обилие целины способствовало использованию самой древней и малоэффективной

формы земледелия — перелога.

Таким образом, для типичного крестьянина-переселенца (насколько об этом можно

судить по дореволюционной научной литературе) были свойственны большое личное

мужество, готовность к риску, уверенность в своих силах, решительность.

Конечно, принятие решений о переселении часто принималась при воздействии

механизма внутрисемейной и конфессиональной гетеросуггестии.

Под внутренним прямым и преднамеренным внушением здесь понимается своеобразие

межличностных отношений в так называемой “большой семье”. Состоящая из отца,

матери, малолетних детей и женатых сыновей с женами и потомством, большая

семья была традиционным типом крестьянской семьи, преобладавшей в России до

конца XIX века. (Р. Пайпс) Роль главы семьи — “большака” или хозяина — была

огромна. За ним оставалось последнее слово во всех семейных делах; он также

устанавливал порядок полевых работ и проводил сев. Власть его была закреплена

традицией. Все имущество находилось в совместном владении. В экономическом

смысле такая семья обладала громадными преимуществами. И правительство, и

помещики делали все от них зависящее, чтобы сохранить этот институт в

фискальных и административных интересах,— легче было иметь дело с главой

семьи, нежели с её отдельными членами. Отношение самих крестьян к такой семье

было сложным. Они, несомненно, видели её экономическое преимущество, ибо

стихийно сами пришли к ней. Однако им не нравились трения, неизбежно

возникавшие при жизни нескольких супружеских пар под одной крышей. Они также

хотели вести своё собственное хозяйство. Распад большой семьи происходил

обычно лишь после смерти главы семейства или отхода его от дел. Однако, и

тогда сложная семья зачастую продолжала существовать в прежнем виде под

началом одного из братьев, избранного на должность большака.

По статистике В. Н. Григорьева (Рязанская губ. 1880-е гг.) — около 8%

выселяющихся крестьян не составляли до переселения самостоятельных

домохозяйств, выделяясь из других семей лишь перед самой миграцией. [48; 49]

Можно предположить, что для определенной группы крестьян одной из предпосылок

включения в миграционный процесс являлась сложность внутрисемейных

взаимоотношений. Сам акт переселения субъективно приобретал для них смысл

избавления от ситуации подчинения большаку и приобретения самостоятельности.

Другой социально-психологической предпосылкой вклю­чения личности в миграционный

процесс является эсхатолого-хилиастические настроения русских сект (она

характерна для членов таких сект, как молокане, староверы и др.). Исследователь

религиозных движений в России — А. И. Клибанов приводит сведения о молоканских

проповедниках, особенно активных в начале XIX â. на территории

Саратовской губернии. Именно из Камышинского уезда этой сопредельной с

Астраханским краем губернии в 1814 г. в Царёвский уезд переселилось несколько

сот молокан, основавших с. Батаевку. Название оно получило по фамилии

доверенного выходцев Ивана Батаева. [30; 97] Обычно подобные организаторы

переселений одновременно были и проповедниками, своего рода суггесторами.

Обладая ораторским талантом и знанием Священного писания “рьяный и упорный”

проповедник мог внушить (прямо или косвенно, но всегда преднамеренно)

побудительную информацию о необходимости переселения в “места убежищ”

нескольким тысячам своих единоверцев. Под влиянием его проповедей люди

расставались с обжитыми селами, недвижимым, а частично и движимым имуществом,

оставляя незасеянные поля, в другом случае несжатые пашни. Государство в лице

чиновника, полицейского, иерарха официальной церкви преследовало наиболее

активных проповедников [50; 48], вызывая тем самым недовольство членов сект.

Преследования (гетеросуггестия в виде “наставления на путь истинный” и т.

п.)давали обратный эффект, приводили к усилению миграционных настроений

сектантов, стремившихся покинуть суетный и опасный “Вавилон”.

Другой предпосылкой вовлечения личности в переселение можно назвать, как это

ни странно,— существование крепостного права. Система стародворянского,

помещичьего государства привязывала крестьянина к месту, гасила ростки

социально-экономической активности и создавала “придавленность личности”.

[12; 181] По мнению исследователя крестьянских движений — Б. Г. Литвака,

стремление искоренить “чувство личности” у крепостных, или не дать ему

окрепнуть, лежало в лежало в основе жесткого обращения помещиков со своими

крестьянами. [12; 190] Несомненно, недовольство крестьян жестоким обращением,

чувство бесправия, несвободы уже само по себе есть почва, на которой могли

возникнуть инциденты и, как следствие, желание переселиться в иное место.

Однако, Б. Г. Литвак считает, что уровень сознания крестьянства определялся

не только отрицательными эмоциями крепостных, не только их недовольством

своим состоянием и борьбой “против”, но и их положительным идеалом, их

борьбой “за”. Крепостное “за” было нечто весьма неоформленное, очень смутное,

чаще всего оно получало реальное выражение в индивидуальном или коллективном

стремлении так или иначе изменить свой образ жизни, социальный статус (к

примеру, перейти в другую сословную группу крестьянства). Понятие “воля” —

постоянный спутник процесса осознавания себя крестьянином как личности —

имело самое простое содержание: свобода от помещика. Собственно сама

крепостная зависимость крестьян предполагала действие механизма перманентной

гетеросуггестии. Внушение при этом производилось в прямой побудительной и

преднамеренной форме. Понятно, что такое внушение приводило в действие

контрсуггестию, т. к. фильтр недоверия и даже отторжения подобной информации

очень высок. Крепостную зависимость к можно представить как сочетание

постоянного внешнего “давления” наличность, закономерно порождающего у

наиболее сильных личностей внутреннее противостояние. Если личность

поднимется до осознания, она начинает искать выход из этого “тупикового”

состояния угнетения, несвободы.

Рассмотрев субъективные предпосылки включения личности в миграционный процесс

выясним: какие условия стимулировали крестьянскую миграцию. Под условием

здесь понимаются непосредственные события, происходящие в жизни личности и

страны, эмоциональной реакцией на которые стало создание массовых

миграционных настроений крестьян.

Конечно, это наиболее общие, объективные предпосылки переселения, которые

можно назвать инвариантной схемой. В каждом конкретном случае эти предпосылки

действуют в конкретной ситуации, причем, лишь “переломив­шись” в субъективном

восприятии крестьян. Ответы крестьян свидетельствуют о нужде в разных её

проявлениях. Здесь и неудобное расположение надела, аренда земли на тяжелых

условиях, недостаток топлива, хлеба, тяжесть податей, бедность и общая

нехватка денег при мало и при многоземелье “гонит крестьян на самару”

(собирательное название места для переселения). Запутавшись в долгах, человек

не видит на родине средств выйти из своего положения: “плохой год, хлеба нет,

продано всё, кроме необходимогоѕ продать дом или землю? Голодать, побираться

придется, поэтому и продают”. “После этого только и остается, что хоть на

удачу идти, хоть Христовым именем, кое-какая надежда на успех есть, а хуже

чем здесь не будет”. [48; 55] Перед нами явно выраженное субъективное

ощущение безысходности, которое порождает у наиболее самостоятельных крестьян

(о личностных качествах переселенцев мы писали ранее) стремление найти выход

из тупика и тем самым становится одной из субъективных предпосылок миграции.

Неурожайные годы, пожары и вообще все острые несчастья, подрывая крестьянские

хозяйства, усиливали стремление к переселению. Одни крестьяне собирались идти

“на самару вовсе избившись — им нечем взяться за дело, не у чего жить

здесь”,— другие хотя и ведут хозяйство, но чем-либо подстегиваемые, предвидя

возможность спуститься на низшую ступень благосостояния (для себя и для

детей) — также решаются идти на “вольные земли”.

Причем в процесс включаются не только беднейшие, но иногда и зажиточные,

обеспеченные крестьяне: “вдруг заробеют, что дальне плохо будут жить, а на

самаре можно будет прочно устроиться”.

Богатый материал, позволяющий воочию увидеть действие объективных и

субъективных предпосылок включения крестьян в процесс миграции, даёт изучение

мнения переселенцев о жизни. Нами были проанализированы ответы крестьян на

вопросы анкет 1877 г. [19] Поскольку на время заполнения анкет некоторые

селения существовали пятьдесят и более лет, то понятно, что вопросы отражали

мнения второго и третьего поколения переселенцев, а также тех, кто

переселился много позже “отцов-основателей”.

Приведем основные вопросы анкет, которые были использованы при анализе:

· что привело или вынудило к заселению данной местности;

· какие препятствия были встречены переселенцами со стороны туземцев или,

если можно, природы;

· какова была первоначальная жизнь переселенцев.

Из общего количества свободно основанных селений (28), источники колонизации

Волго-Ахтубинской поймы выделяют 27,5% сел, жители которых считают, что их

вынудили переселиться такие обстоятельства, как “по случаю крайнего

недостатка земли и других угодий” [19, 133], а также “более из стеснения

полного числа жителей из тех мест” [19; 136]. Эти ответы явно свидетельствуют

о субъективном ощущении крестьянами аграрного кризиса.

Нетрудно представить модель поведения крестьянина, в ситуации субъективного

ощущения кризиса. Сами ожидания ухудшения жизни, как показывают исследования

современных психологов (Э. Берн, Дж. Тойч, Дж. Гриндер и др.), негативным

образом влияют на жизненные планы и настроения как отдельной личности, так и

всей крестьянской семьи. В подобной ситуации в качестве выхода из кризиса,

тупика возникает поисковая активность: человек ищет ответ на вопрос: Что

делать, чтобы выжить? Как уйти от неблагоприятных условий? Несомненно,

существовали и иные варианты выхода, но геополитические условия России

(обширные территории империи, политика правительства, направленная на

заселение новых земель и др.) делала предпочтительным выход через переселение

крестьянства на окраины страны.

Исследователь переселенческих легенд о “далеких землях” К. В. Чистов читал, что

ожидания потенциальных мигрантов, как и вообще крестьянские представления о

переселениях на окраины империи, отражали не столько реальное развитие бегства

и миграционных движений, но в первую очередь сознание их участников или

крестьян готовых, но не имевших возможности примкнуть к ним. Бегство и уход с

родных и насиженных мест, готовность пройти тысячи верст в поисках выхода из

тисков личного или общественного кризиса сопровождали такие амбивалентные

чувства, как отчаяние и решительность. Но не только они стимулировали

переселенческий процесс. Без слухов, мифов, порождавших мечты и иллюзии, без

массового заражения этим общественным настроением — переселение таких больших

человеческих массивов не могло бы осуществиться. Беглецы и переселенцы не

просто рвались в неизвестность, им светили далекие, но яркие огни, на их

горизонте рисовался красочный мираж, который звал и вел, заставляя обрубать

столетние корни привязанностей к земле. [13; 317]

Интересен отмеченный в источниках факт: не все переселенцы доверчиво

относились к рассказам о “далеких землях”. Некоторые группы крестьян

“проверяли” слухи: они посылали сначала своих “пытовщиков” разведать

возможности переселения [48; 76] и лишь получив достоверные сведения

принимали решение о переселении на новые земли.

Миграционные настроения крестьян кон. XVIII — сер. XIX вв. несомненно,

укрепляла государственная политика по заселению окраинных земель. Так, в

Астраханской губернии, специально для защиты переселенцев от кочевников,

несколько лет с 1784 г. создавалась Астраханская кордонная линия из

расселенных станицами с 1765 г. казаков. Были приняты также специальные

законы, которые предоставляли льготы некоторым группам переселенцев [31;

217]. Более того, местными, а иногда и имперскими властями принимались

решения “покрывающие” переселения в Понизовье беглых крепостных крестьян [9;

29]. Подобные меры способствовали распространению самой разноречивой

информации, которая порождала и укрепляла миграционные настроения

крестьянства, “заражая” большое количество лиц переселенческими настроениями.

Распространение информации с разной степенью достоверности “о привольном

приволжском месте и излишку противу числа душ участков земли” [19; 125],

приводило миграционно настроенных крестьян в движение. Переселенческие

настроения иногда охватывали сразу целые волости и уезды. Так, основатели

села Болхуны Черноярского уезда, представляли более пяти селений Воронежской

губернии. “Зараженность” миграционным настроением охватывала группы крестьян

до 500 “ревизских душ обоего пола” [30;18].

Таким образом, правительственные меры по защите и поощрению колонизации

окраин империи, само наличие этих районов, с внешне привлекательными

ресурсами (обилие лугов, вод и пр.), порождало распространение ярких,

эмоционально окрашенных слухов, мифов, на основе которых возникали разного

рода ожидания, которые в сою очередь трансформировались в массовидные

миграционные настроения, порождавшие субъективную готовность к переселению.

Весьма важным в понимании механизмов включения личности в миграционный процесс

является следующее положение: независимо от предпосылок возникновения

миграционных настроений, готовность к переселению даёт четкую установку

на восприятие любой информации относительно возможного переселения как полезную

и положительную. Поэтому, констатирующая (косвенная, предварительная)

информация о наличии привлекательных районов для миграции, выраженная

непреднамеренным способом в виде слухов, предположений и др. сообщений, активно

воздействуют на психику потенциального мигранта. Это воздействие снижает

сознательность и критичность при оценке содержания информации. Здесь мы имеем

дело с гетеросуггестией, которая с учетом готовности суггеренда (ожидание

определенного рода информации) может плавно перейти в аутосуггестию.

Обратимся к нашим материалам: на территории Волго-Ахтубинской поймы для 86% (25

сел) основателей селений главная причина миграции являлась

привлекательность новых мест: “изобилие рыбы, птицы, диких сайгаков”,

“обширные хлебородные и тучные сенокосные земли”, “много лесу”, “плодородная

местность и мягкий климат”.

Интересно, что все высказывания отмечают привлекательность новых земель,

вовсе не учитывая их иных характеристик. Поселенцам ещё предстояло узнать о

“ураганах, которые засыпают песком засеянные хлебаѕ появлении сусликов,

приносящих значительный вред урожаю” [19; 113]. Первые колонисты ещё не

подозревали, что пойменные леса и тончайший слой гумуса степи,— наиболее

дорогие и быстро уничтожаемые дары, в целом весьма бедного для

сельскохозяйственного освоения, засушливого края. Эти “открытия” ещё

предстояло сделать переселенцам. Они стали явными, как правило для второго и

третьего поколения. Реже недостатки новых мест констатировало уже первое

поколение. [19; 114]

Основная масса мигрантов прибыла в Волго-Ахтубинскую пойму из района

сосредоточия мирового фонда чернозёмов (хотя и варварски используемых) —

Воронежской, Курской, Тамбовской губерний. Здесь явно проявилось субъективность

восприятия,— для первых поселенцев “при­вольная в то время жизнь” (на

начало колонизации) “каза­лась несравненно лучше тех мест, где прежде жили”.

Можно говорить о некритичности восприятия, в которой большую роль сыграли

неоправданные ожидания по отношению к “новой родине”, восприятие акта миграции

как единственного средства улучшения положения крестьянской семьи.

Подводя итоги проделанного анализа предпосылок и условий миграции крестьян в

кон. XVIII — нач. XIX вв. в район Волго-Ахтубинской поймы, представим

основные данные в таблице:

Таблица 1.

миграцонных настроений крестьян

Заключение.

Приобретенный в XVI в. Астраханский край, как и другие южные и юго-восточные

владения России, обладал гигантским колонизационным фондом земель, имея

редкое кочевое население. На столетия вперед задачей правительства стало

заселение богатого рыбой и солью края. Именно эти природные ресурсы

привлекали первых мигрантов. Опасность со стороны кочевников тормозила

заселение края, в т. ч. Волго-Ахтубинской поймы. Как и в большинстве окраин

России, роль государства в заселении поймы была огромна, хотя и не всегда

экономически и нравственно оправдана (монополия на соледобычу, принудительное

переселение).

Заселение поймы начавшись с основания в 1627 г. Черного Яра, имело два

основных периода: до 1765 г. и после,— когда правительство принятием ряда мер

активизировало миграцию в этот район, вызвав несколько миграционных волн

(основание казачьих станиц, заселение калмыцких земель по Указу 1846 г.).

Анализ архивных материалов с точки зрения социальной психологии позволяет

сделать следующие выводы.

В заселении Волго-Ахтубинской поймы XVIII — первой половины XIX века

существенную роль играли не только объективные, но и субъективные предпосылки

миграции, среди которых было: реакция на аграрный кризис, отделение от

“большой семьи”, религиозные гонения, стремление крестьянина освободиться от

власти помещика. Кроме этих, так или иначе упоминавшихся исследователями

(хотя и без определенной системы) предпосылок миграции были выделены и

исследованы такие социально-психологические феномены, как воздействие на

формирование миграционных настроений слухов, мифов, ожиданий.

Была проанализирована работа основных психологических механизмов формирования

миграционного настроения (суггестия и контрсуггестия) и разработана модель

принятия решения о переселении.

Литература и документы

1. Ключевский И. О. История России. Сокращенный сборник лекций. М., 1991.

2. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979.

3. Тутунджян О. М. Прогрессивные тенденции в исторической психологии

Мейерсона. //Вопросы психологии, 1963 № 3.

4. Анцыферова Л. И. Ж. П. Вернан об исторической психологии. //Вопросы

психологии, 1967 №4.

5. Порыгин Б. Д. Социальная психология как наука. Л., 1967.

6. Гуревич А. Я. История психологии. //Психологический журнал, 1991 №4.

7. Соболев Г. Л. Проблема общей психологии в исторических исследованиях.

//Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967.

8. Любомиров П. Г. Заселение Астраханского края в XVIII в. //Наш край. 1926,

№4. С. 54-77.

9. Васькин Н. Заселение Астраханского края. Волгоград, 1973.

10. Солосин И. Астрахань в кармане. Астрахань-коммунист, 1925.

11. Буганов В. И. и др. Эволюция феодализма в России. М., 1974. С. 140-144.

12. Литвак Б. Г. О некоторых чертах психологии русских крепостных 1 пол. XIX

в. //Сб. История и психология. М., 1971. С. 199-215.

13. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России XIX в. М., 1978.

14. Кабытов П. С. Русское крестьянство. Этапы духовного освобождения. ММ., 1988.

15. Крамник В. В. К вопросу о психологическом аспекте истории политических

движений. //Сб. История и психология. М., 1971. С. 215-225.

16. Равинский А. А. Хозяйственное описание Астраханской и Казанской губернийѕ

СПб. 1809.

17. Штылько А. Астраханская летопись. А., 1988.

18. Голикова Н. Б. Очерки по истории городов Нижнего Поволжья XVII — 1 пол.

XVIII в. Реферат автодисертации. М., 1970.

19. ГААО, Ф-32, оп1, д263. Сведения о первых русских поселенцах, о

религиозных праздникахѕ

20. Мироненко Н. Крутые ступени. //Волга, 20.10.1987.

21. Село старинное, село современное. //г. Ленинское знамя. 29/01/76.

22. Путешествие графа Потоцкого в Астрахань. //Памятная книжка Астраханской

губернии. Астрахань, 1895.

23. Аверков. Очерк оседлых поселений нагорной стороны Енотаевского уезда.

//Восток, 1866 №6.

24. Введенский Р. М. Проекты реорганизации соляного дела в нач. XIX в. и их

социальная сущность. С. 20-35. //Из истории общественно-политической мысли

России XIX в. М., 1985.

25. Гаркема В. Очерк месторождения соли и её добычи. А. 1890.

26. Сысоев П. С. Из истории соляной промышленности Астраханской губернии. А.,

1958.

27. Бадула В. Всесоюзные солонке — 100 лет. А., 1963.

28. Это было недавно — это было давно. //Ахтубинская правда, 5/2/91.

29. Горшков А. Из истории Ахтубинска. //Ахтубинская правда, 13/11/83.

30. Библиотека Астраханского краеведческого музея. Опросные листы

Астраханского Стат. комитета за 1905 г. № 15606/ѕ

31. Бирюков А. И. История Астраханского казачьего войска. Т. 2.

32. Бирюков А. И. История Астраханского казачьего войска. Т. 3.

33. Бирюков А. И. Служба Астраханских казаков на кордонных постах против

киргиз-кайсаковѕ

34. ГААО. Ф. 476, оп1, д292. Дело о доставлении сведений о калмыках.

35. ГААО. 1694. Позднеев. Сб. ст. Астраханские калмыки и их отношение к

России до начала нынешнего столетия. М., 1928.

36. ГААО. 11. Этюды по истории приволжских калмыков. Пальмов Н. Н. Часть 2.

А., 1927.

37. Виноградов И. Из истории нашего края. //Знамя комунизма. 15/9/88.

38. Списки населенных мест Российской империи. Астраханская губерния. СПб.,

1861.

39. Карагодин А. И. Крестьянское освоение Астраханского края в 1 пол. XIX в.

//Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб.IX.

М.,1980. С. 131-148

40. Крагодин А. И. Экономическое освоение Астраханского края в кон. XVIII — 1

пол. XIX в. с. 239-259. //Труды молодых ученых Калмыкии. Вып. 3. Э., 1973.

41. Михайлов А. Хозяйственно-статистический очерк Астраханской губернии.

СПб., 1851.

42. Матюшкова Н. Ушаковка. //газ. Ленинское знамя. 15/01/81.

43. Васькин Н. И. Помещичье землевладение в астраханском крае во II пол.

XVIII в. //Проблемы истории СССР. М. ун-т, 1976.

44. Жиляков И. Сказ о Харабалях. //Волга, 7/9/89.

45. Фромм Э. Бегство от свободы: Пер. с англ. /Общ. ред. и посл. Гуревича П.

С. М., Прогресс, 1989.

46. Поршнев Б. Ф. Контрсуггестия и история. //Сб. История и психология. М.,

1971.

47. Кауфман А. Сб. ст.: Община, Переселение, Статистика. М., 1915.

48. Григорьев В. Н. Переселение крестьян Рязанской губернии М., 1885. Изд.

ред. Русская мысль.

49. Сведения о населенных местах Воронежской губернии. В., 1906.

50. Психологический словарь под ред. Петровского А. Н. М., 1986.

Рецензия

Астраханской области)

Дипломное исследование М. А. Русанова посвящено историческим и

психологическим аспектам заселения Волго-Ахтубинской поймы и находится, по

существу, на стыке истории и социальной психологии.

Работа имеет несомненную научную значимость и актуальность, т. к. анализ

большого количества научной литературы и архивных материалов позволил автору

не только восстановить картину заселения Волго-Ахтубинской поймы в XVIII — 1

пол. XIX веков, но и выявить объективные и субъективные предпосылки миграции

и условия, стимулировавшие этот процесс, знание которых помогает в понимании

переселений активно происходящих в конце ХХ века. В работе четко определены

объект и предмет исследования, сформулирована гипотеза, выделены цель и

задачи, необходимые для её достижения. Это свидетельствует о методологической

грамотности автора и корректности проведенного исследования.

Новизна работы М. А. Русанова состоит прежде всего в том, что процесс

заселения Волго-Ахтубинской поймы XVIII — 1 пол. XIX века исследуется в русле

направления основанного Б. Ф. Поршневым и получившего название исторической

психологии.

Автор аргументировано обосновал периодизацию Волго-Ахтубинской поймы, выделил

непротиворечивую систему объективных и субъективных предпосылок а также

условий включения личности в миграционный процесс. Научный интерес

представляет также конкретизация действий основных социально-психологических

механизмов, стимулировавших миграционные настроения, а также модель включения

личности в миграционный процесс.

К достоинствам работы можно отнести также вдумчивый анализ источников,

внимание к понятийному аппарату исследований, стройную логику и продуманную

аргументацию.

Анализ дипломной работы М. А. Русанова позволяет утверждать, что перед нами

самостоятельное, законченное исследование, соответствующее всем требованиям

предъявляемым к дипломной работе и заслуживающие высшей оценки.

Доктор психологических

наук, заведующий кафедры

педагогики и психологии

начальной школы /Ю. П.

Тимофеев/

Подпись Тимофеева Ю. П.

заверяю.

Начальник ОК и

спецчасти АГПИ /А. Г.

Сапельникова/

[1] Интересно, что П. Любомиров

определяет Никольское как “новое селение в 180 дворов на Волге, появившееся до

1797 г. Н. Васькин считает, что “сходцы проживающие в Енотаевке в 80-х гг.

XVIII в. основали Никольское”, при этом не объясняется причина небывалого роста

населения: по ревизии 1795 г. — 1104 чел.

[2] Словарь Брокгауза и Ефрона подтверждает дату основания.

[3] В целом для поймы не характерна

миграция беглых, зависимых людей. Кроме Пришиба только в Никольском и

Михайловском (совр. Харабалинский р-н) селах документы отмечают “сходцев”, как

тогда называли беглых людей.

[4] Интересно, что в случае с

Михайловкой, более ранний вопросник (1877) дает дату основания 1830 г.

казанскими сходцами, а анкета 1905 г. говорит об 1814 г. основания воронежскими

крестьянами. По всей видимости здесь речь идет о разных волнах колонизации.

Страницы: 1, 2