Реферат: История русской православной церкви

году, в семье очень богатого и влиятельного дворянина. Уже с детства Алексий

знал, что его будущее в служении богу и в возрасте восемнадцати лет он принял

монашеский постриг. Алексий живет и проповедает в стенах Богоявленского

монастыря, в 1340 году митрополит Феогност назначает его, за «хорошую и умную

жизнь», своим наместником во Владимире-на-Клязьме. В дальнейшем Алексий был

возведен в 1350 году в сан священника, с целью сделать его в будущем

митрополитом. Благодаря своей энергичности, уму и целеустремленности Алексий

пользовался большой популярностью среди бояр, которые после смерти Феогноста

помогли ему получить от патриарха Константинопольского Филофея сан митрополита

Киевского и всея Руси. Первые годы своего управления русской митрополией

Алексий провел в непрерывных разъездах. Зимой 1354-1355 года он принимал дела в

Киеве, который находился под властью литовских князей. Летом 1355 года он узнал

о том, что в Константинополе новый патриарх Калист, сменивший Филофея, поставил

ещё одного митрополита для русских земель. Им стал Роман, тверич по

происхождению. За спиной нового митрополита стоял правитель Литвы князь

Ольгред. Между двумя митрополитами русской земли завязалась напряженная борьба.

Ища поддержки, Алексий отправляется с начало в Константинополь, а затем и в

Орду. С его путешествием в Орду летописцы связывают одну легенду. Приехав в

стан великого хана, Алексий сотворил чудо, — исцелил жену хана Джанибека

Тайдулу от слепоты, что подняло авторитет русского митрополита. Вернувшись в

родную землю, Алексий весной 1358 года направляется в Киев, чтобы не допустить

утверждения там своего соперника, Романа. Там он был схвачен и посажен в

тюрьму, где провел более двух лет. После своего освобождения Алексий направился

в Москву, где стал инициатором строительства белокаменной крепости. Во время

войны с Ольгердом митрополит не только был на стороне Московских бояр, но также

принимал непосредственное участье во всех событиях, ведь именно Алексий

заключил в 1371 году договор от имени московского правительства с литовским

князем Ольгердом. Дальнейшая жизнь Алексия мало походила на жизнь митрополита,

это уже скорее был некий политик или боярин искушенный властью. Всегда

окруженный огромной свитой, мало похожей на прихожан и его духовных учеников.

Основной заботой митрополита стал Чудов монастырь, возведенный на участке земли

в московском Кремле, подаренный ему монгольским ханом. После своей кончины

митрополит Киевский и всея Руси был похоронен в Успенском соборе, рядом с

невозможно рассказать не упомянув деятельность этих трех старцев. Все они были

объединены единой идеей — идеей возрождения русского народа. Примерно в

сороковых годах четырнадцатого века, по мнению летописца, произошло три

знаменательных события: из московского Богоявленского монастыря вызван был на

церковно-административное поприще скрывавшийся там 40-летний монах Алексий,

тогда же один 20-летний искатель пустыни, будущий преподобный Сергий

Радонежский, в дремучем лесу поставил маленькую деревянную келью с такой же

церковью, а в Устюге у бедного соборного причетника родился сын, будущий

просветитель Пермской земли святой Стефан. Ни одного из этих имен нельзя

произнести, не вспомнив двух других. Тесная дружба и взаимное уважение

соединяли их друг с другом. Митрополит Алексий навещал Сергия в его обители и

советовался с ним, желая иметь его своим приемником. Припомним задушевный

рассказ в житие преподобного Сергия о проезде святого Стефана Пермского мимо

Сергиева монастыря, когда оба друга на расстоянии 10 с лишним верст обменялись

братскими поклонами. Историк Ключевский в своей статье

говорил: «Все три святых мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно

общее дело, которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко

захватывало политическое положение всего народа. Это дело — укрепление Русского

государства, над созиданием которого по-своему трудились московские князья XIV

в. Это дело было исполнением завета, данного русской церковной иерархии

величайшим святителем древней Руси митрополитом Петром. Еще в мрачное время

татарского ига, когда ниоткуда не поступал луч надежды, он, по преданию,

пророчески благословил бедный тогда городок Москву, как будущую церковную и

государственную столицу Русской земли. Духовными силами трех наших святых мужей

XIV в., воспринявших этот завет святителя, Русская земля и пришла поработать

над предвозвещенной судьбой этого города. Ни один из них не был коренным

москвичом. Но в их лице сошлись для общего дела три основные части Русской

земли: Алексий, сын черниговского боярина-переселенца, представлял старый

киевский юг, Стефан — новый финско-русский север, а Сергий, сын ростовского

боярина-переселенца, великорусскую средину. Они приложили к делу могущественные

духовные силы. Это были образованнейшие русские люди своего века; о них древние

жизнеописатели замечают, что один «всю грамоту добре умея», другой «всяко

писание ветхаго и новаго завета пройде», третий даже «книги греческия извыче

добре». Потому и удалось московским князьям так успешно собрать в своих руках

материальные, политические силы русского народа, что им дружно содействовали

добровольно соединявшиеся духовные его силы». Но в общем

деле каждый из трех деятелей делал свою особую часть. Они не

составляли общего плана действий, не распределяли между собой призваний

и подвигов и не могли этого сделать, потому что были люди разных поколений. Они

хотели работать над самими собой, делать дело собственного душевного спасения.

Деятельность каждого текла своим особым руслом, но текла в одну сторону с двумя

другими, направляемая таинственными историческими силами, в видимой

работе которых верующий ум прозревает миродержавную десницу провидения. Личный

долг каждого своим путем вел всех троих к одной общей цели. Происходя их

родовитого боярства, искони привыкшего делать с князьями труды обороны и

управления страны, митрополит Алексий шел боевым политическим путем, был

преемственно главным советником трех великих князей московских, руководил их

боярской думой, ездил в орду ублажать ханов, отмаливал их от злых замыслов

против Руси, воинствовал с недругами Москвы всеми средствами своего сана, карал

церковным отлучением русских князей, непослушных московскому государю,

поддерживая его первенство, с неослабной энергией отстаивая значение Москвы,

как единственного церковного средоточия всей политически разбитой Русской

земли. Уроженец г. Устюга, в краю которого новгородская и ростовская

колонизация, сливаясь и вовлекая в свой поток туземную чудь, создавала из нее

новую Русь, святой Стефан пошел с христианской проповедью в Пермскую землю

продолжать это дело просвещения заволжских иноверцев. Так церковная иерархия

благословила две народные цели, достижение которых послужило основанием

самостоятельного политического существования русского народа: это —

сосредоточение государственной власти в московском княжестве и приобщение

восточноевропейских и азиатских иноверцев к русской церкви и народности

В переломные моменты Российской истории принято искать корни происходящего в

ее далеком прошлом. Действительно, тысячелетняя история России таит немало

загадок. Но среди множества проблем есть главная, являющаяся одинаково

актуальной, как несколько веков назад, так и теперь, на пороге XXI века. И

эта главная проблема российской истории - выбор пути развития. Как отвечали

историки XIX века, специфика нашей страны - ее расположение на границе Европы

и Азии. Со времен первых нормандских князей, призванных на Русь, и до наших

дней идет борьба между европейским и восточным влиянием, борьба, которая, на

мой взгляд, в конечном счете, и определяет исторический петь нашей страны.

Традиционно в народном сознании, как и в исторической науке, считается, что

решающий шаг в сторону европейского пути был сделан при Петре I в начале XVIII

века. Это истина, вряд ли нуждающаяся в подтверждении. Но при этом сам

процесс выбора пути обычно связывается с личностью, инициативой, силой воли

царя, первого императора России Петра I. Роль великой личности в истории

неоспорима, но этот факт мало, что дает нам в осмыслении исторического пути

нашей страны, ее перспектив. Для нас важно знать, как складывались предпосылки

поворота истории страны, какие факторы (наряду с сильными личностями) влияли на

этот процесс. Первые шаги навстречу европейским традициям были

сделаны при его отче царе Алексее Михайловиче. И эти шаги еще мало что

значили. Да и главное событие истории России середины XVII века - церковный

раскол - выглядит бесконечно далеким от этих шагов. Традиционно в книгах по

истории, в учебниках раскол рассматривается либо как внутрицерковное явление,

либо, в крайнем случае, как отражение кризисного состояния общественного

сознания (которое, безусловно, было в первую очередь религиозным).

На этом фоне большой интерес представляет концепция величайшего историка России

XIX века Ключевского, который рассматривал раскол как отражение глубокой

борьбы в российском обществе в связи с началом европейского влияния и

стремлением церкви это влияние не допустить. Именно в этом контексте

жизнью, своим положением, а это недовольство происходило из затруднения, в

котором оказалось московское правительство новой династии и которое отозвалось

с большей или меньшей тягостью во всем обществе, во всех его классах.

Затруднение состояло в невозможности справиться с насущными потребностями

государства при наличных домашних средствах, какие давал существующий

порядок, т. е. в сознании необходимости новой перестройки этого порядка,

которая дала бы не достававшие государству средства. Такое затруднение не было

новостью, не испытанной в прежнее время; необходимость такой перестройки

теперь не впервые почувствовалась в московском обществе. Но прежде она не

приводила к тому, что случилось теперь. С половины XV в. московское

правительство, объединяя Великороссию, все живее чувствовала невозможность

справиться с новыми задачами, поставленными этим объединением, при помощи

старых удельных средств. Тогда оно и принялось строить новый государственный

порядок, понемногу разваливая удельный. Оно строило этот порядок без чужой

помощи, по своему разумению, из материалов, которые давала народная жизнь,

руководствуясь опытом и указаниями своего прошлого. Оно еще верило

по-прежнему в неиспользованные заветы родной страны, способные стать прочными

основами нового порядка. Поэтому эта перестройка только укрепляла авторитет

родной старины, поддерживала в строителях сознание своих народных сил, питала

национальную самоуверенность. В XVI в. в русском обществе сложился даже взгляд

на объединительницу Русской земли Москву, как на центр и оплот всего

православного Востока. Теперь было совсем не то: прорывавшаяся во всем

несостоятельность существующего порядка и неудача попыток его исправления

привели к мысли о недоброкачественности самых оснований этого порядка,

заставляли многих думать, что истощился запас творческих сил народа и

доморощенного разумения, что старина не даст пригодных уроков для настоящего и

потому у нее нечего больше учиться, за нее не для чего больше держаться. Тогда

и начался глубокий перелом в умах: в московской правительственной среде и в

обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю

полноту средств, достаточных для дальнейшего благополучного существования;

они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают оглядываться по

сторонам, искать указаний и уроков у чужих людей, на Западе, все больше

убеждаясь в его превосходстве и в своей собственной отсталости. Так, на

место падающей веры в родную старину и в силы народа приходит уныние,

недоверие к своим силам, которое широко растворяет двери иноземному

влиянию. Трудно сказать, отчего произошла эта разница в ходе явлений

между XVI и XVII вв. Вероятнее всего, разница произошла оттого, что изменилось

отношение к западноевропейскому миру. Тогда в XVI и XVII вв. на развалинах

феодального порядка создались большие централизованные государства;

одновременно с этим и народный труд вышел из тесной сферы феодального

поземельного хозяйства, в которую он был насильно заключен прежде.

Благодаря географическим открытиям и техническим изобретениям ему открылся

широкий простор для деятельности, и он начал усиленно работать на новых

поприщах и новым капиталом, городским и торгово-промышленным, который вступил

в успешное состязание с капиталом феодальным, землевладельческим. Оба этих

факта, политическая централизация и городской, буржуазный индустриализм, вели

за собой значительные успехи, с одной стороны, в развитии техники

административной, финансовой и военной, в устройстве постоянных армий, в новой

организации налогов, в развитии теорий народного и государственного хозяйства,

а с другой - успехи в развитии техники экономической, в создании торговых

флотов, в развитии фабричной промышленности, в устройстве торгового сбыта и

кредита. Россия не участвовала во всех этих успехах, тратя свои силы и

средства на внешнюю оборону и на кормление двора, правительства,

привилегированных классов с духовенством включительно, ничего не делавших и

неспособных что-либо сделать для экономического и духовного развития народа.

Поэтому в XVII в. она оказалась более отсталой от Запада, чем была в начале

XVI в. Итак, западное влияние вышло из чувства национального бессилия, а

источником этого бессилия была все очевиднее вскрывавшаяся в войнах, в

дипломатических отношениях, в торговом обмене скудность собственных

материальных и духовных средств перед западноевропейскими, что вело к сознанию

своей отсталости. Западное влияние, насколько оно воспринималось и

проводилось правительством, развивалось довольно последовательно, постепенно

расширяя поле своего действия. Эта последовательность исходила из желания,

скорее из необходимости для правительства согласовать нужды государства,

толкавшие в сторону влияния, с народной психологией и собственной косностью,

от него отталкивавшими. Правительство стало обращаться к иноземцам за

содействием, прежде всего для удовлетворения наиболее насущных материальных

своих потребностей, касавшихся обороны страны, военного дела, в чем особенно

сильно чувствовалась отсталость. Оно брало из-за границы военные, а потом и

другие технические усовершенствования нехотя, не заглядывая далеко вперед, в

возможные последствия своих начинаний и не допытываясь, какими усилиями

западноевропейский ум достиг таких технических успехов и какой взгляд на

мироздание и на задачи бытия направлял эти усилия. Понадобились пушки, ружья,

машины, корабли, мастерства. В Москве решили, что все эти предметы безопасны

для душевного спасения, и даже обучение всем этим хитростям было признано

делом безвредным и безразличным в нравственном отношении: ведь и церковный

устав допускает в случае нужды отступление от канонических описаний в

подробностях ежедневного обихода. Зато в заветной области чувств, понятий,

верований, где господствуют высшие, руководящие интересы жизни, решено было

не уступать иноземному влиянию ни одной пяди. Потребность в новой

науке, встретилась в московском обществе с укоренившейся здесь веками

неодолимой антипатией и подозрительностью ко всему, что шло с католического

и протестантского Запада. Едва московское общество отведало плодов этой науки,

как им уже начинает владеть тяжелое раздумье, безопасна ли она, не повредит

ли чистоте веры и нравов. Это раздумье - второй момент в настроении русских

умов XVII в., наступивший вслед за недовольством своим положением. Он также

значительной части русского общества от господствующей русской православной

церкви. Это разделение началось в царствование Алексея Михайловича

вследствие церковных новшеств патриарха Никона. Раскольники считали себя

такими же православными христианами, какими считали себя и церковники.

Старообрядцы, в общем, не расходились с церковниками ни в одном догмате веры,

ни в одном основании вероучения; но они откололись от господствующей церкви,

перестали признавать авторитет церковного правительства во имя "старой веры",

будто бы покинутой этим правительством; поэтому их считали не еретиками, а

только раскольниками. Раскольники называли церковников никонианами, а себя

старообрядцами или староверами, держащимися древнего дониконовского обряда и

благочестия. Если старообрядцы не расходятся с церковниками в догматах, в

основах вероучения, то, спрашивается, отчего же произошло церковное

разделение, отчего значительная часть русского церковного общества оказалась за

оградой русской господствующей церкви. До патриарха Никона, русское

церковное общество было единым и с единым высшим пастырем; но в нем в разное

время и из разных источников возникли и утвердились некоторые местные церковные

мнения, обычаи и обряды, отличные от принятых в церкви греческой, от которой

Русь приняла христианство. Это были двуперстное крестное знамение, образ

написания имени Иисус, служение литургии на семи, а не на пяти просфорах,

хождение посолонь, т. е. по солнцу (от левой руки к правой, обратившись к

алтарю), в некоторых священнодействиях, например, при крещении вокруг купели

или при венчании вокруг аналоя, особое чтение некоторых мест символа веры

("царствию его несть конца", "и в духа святого, истинного и животворящего ")

двоение возгласа аллилуия.0. Некоторые из этих обрядов и особенностей были

признаны русской церковной иерархией на церковном соборе 1551 г. и таким

образом получили законодательное утверждение со стороны высшей церковной

власти. Со второй половины XVI в., когда в Москве началось книгопечатание,

эти обряды и разночтения стали проникать из рукописных богослужебных книг в

печатные их издания и через них распространились по всей России. Таким

образом, печатный станок придал новую цену этим местным обрядам и

текстуальностям и расширил их употребление. Некоторые из таких

разновидностей внесли в свои издания справщики церковных книг,

напечатанных при патриархе Иосифе в 1642-1652 гг. Так как вообще текст

русских богослужебных книг был неисправен, то преемник Иосифа патриарх Никон

с самого начала своего управления русской церковью ревностно принялся за

устранение этих неисправностей. В 1654 г. он провел на церковном соборе

постановление о переиздании церковных книг, исправив их по верным текстам,

по славянским пергаментным и древним греческим книгам. С православного Востока

и из разных концов России в Москву навезли горы древних рукописных книг

греческих и церковно-славянских; исправленные по ним новые издания были

разосланы по русским церквям с приказанием отобрать и истребить неисправные

книги, старопечатные и старописьменные. Ужаснулись православные русские

люди, заглянув в эти ново исправленные книги и не найдя в них ни двуперстия,

ни Иисуса, ни других освященных временем обрядов и начертаний: они усмотрели в

этих новых изданиях новую веру, по которой не спасались древние святые отцы,

и прокляли эти книги, как еретические, продолжая совершать служение и

молиться по старым книгам. Московский церковный собор 1666-1667 гг., на

котором присутствовали два восточных патриарха, положил на непокорных клятву

(анафему) за противление церковной власти и отлучил их от православной

церкви, а отлученные перестали признавать отлучившую их иерархию своей

церковной властью. С тех пор и раскололось русское церковное общество.

По объяснению старообрядцев, церковный раскол произошел от того, что Никон,

исправляя богослужебные книги, самовольно отменил двуперстие и другие

церковные обряды, составляющие святоотеческое древне православное предание,

без которого невозможно спастись, и, когда верные древнему благочестию люди

встали за это предание, русская иерархия отлучила их от своей церкви. Но

в таком объяснении не все ясно. А каким образом двуперстие или хождение

посолонь сделалось для старообрядцев святоотеческим преданием, без которого

невозможно спастись? Каким образом простой церковный обычай, богослужебный

обряд или текст мог приобрести такую важность, стать неприкосновенной

святыней, догматом? Православные дают более глубокое описание. Раскол

произошел от невежества раскольников, от узкого понимания ими христианской

религии, от того, что они не умели отличить в ней существенное от внешнего,

содержание от обряда. Но и этот ответ не разрешает всего вопроса. Положим,

известные обряды, освященные преданием, местной стариной, могли получить

неподобающее им значение догматов; но ведь и авторитет церковной иерархии

освящен стариной, и притом не местной, а вселенской, и его признание

необходимо для спасения: святые отцы не спасались без него, как без

двуперстия. Каким образом старообрядцы решили пожертвовать одним церковным

постановлением для другого, отважились спасаться без руководства законной

иерархии, ими отвергнутой? Но религиозный текст и обряд, как и всякий обряд, и

текст с практическим, житейским действием, кроме специально богословского имеет

еще общее психологическое значение и с этой стороны, как и всякое житейское,

назревал десятки лет. Реформа церкви была неизбежна. Но любое историческое

событие реализуется лишь через деяния конкретных исторических личностей,

которые силой своего ума, своей воли по праву заслуживают звание великих

личностей. Одной из таких великих и загадочных личностей в истории XVII

в. является патриарх Никон. Он родился в 1605 г. в

крестьянской среде, при помощи своей грамотности стал сельским священником,

но по обстоятельствам жизни рано вступил в монашество, закалил себя суровым

образом жизни в северных монастырях и способностью сильно влиять на людей

приобрел неограниченное доверие царя, довольно быстро достиг сана митрополита

новгородского и, наконец, в 47 лет стал всероссийским патриархом. Из русских

людей XVII в. Никон был самым крупным и своеобразным деятелем. В спокойное

время в ежедневном обиходе он был тяжел, капризен, вспыльчив и

властолюбив, больше всего самолюбив. Но это едва ли были его настоящие,

коренные свойства. Он умел производить громадное нравственное впечатление, а

самолюбивые люди на это неспособны. За ожесточение в борьбе его считали злым;

но его тяготила всякая вражда, и он легко прощал врагам, если замечал в них

желание пойти ему навстречу. С упрямыми врагами Никон был жесток. Но он

забывал все при виде людских слез и страданий; благотворительность, помощь

слабому или больному ближнему была для него не столько долгом пастырского

служения, сколько безотчетным влечением доброй природы. По своим умственным

и нравственным силам он был большой делец, желавший и способный делать большие

дела, но только большие. Что умели делать все, то он делал хуже всех; но он

хотел и умел делать то, за что не умел взяться никто, все равно, доброе ли то

было дело или дурное. Его поведение в 1650 г. с новгородскими бунтовщиками,

которым он дал себя избить, чтобы их образумить, потом во время московского

мора 1654 г., когда он в отсутствие царя вырвал из заразы его семью,

обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание; но он легко терялся и

выходил из себя из-за житейской мелочи, ежедневного вздора: минутное

впечатление разрасталось в целое настроение. В самые трудные минуты, им же

себе созданные и требовавшие полной работы мысли, он занимался пустяками и

готов был из-за пустяков поднять большое шумное дело. Осужденный и сосланный

в Ферапонтов монастырь, он получал от царя гостинцы, и, когда один раз царь

прислал ему много хорошей рыбы, Никон обиделся и ответил упреком, почему не

прислали овощей, винограда, яблок. В добром настроении он был находчив,

остроумен, но, обиженный и раздраженный, терял всякий такт и причуды

озлобленного воображения принимал за действительность, В заточении он принялся

лечить больных, но не утерпел, чтобы не кольнуть царя своими целительными

чудесами, послал ему список излеченных, а царскому посланцу сказал, что

отнято, у него патриаршество, зато дана "чаша лекарственная: "лечи болящих".

Никон принадлежал к числу людей, которые спокойно переносят страшные боли,

но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была слабость,

которой страдают нередко сильные, но мало выдержанные люди: он скучал покоем,

не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение

смелой ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с

человеком. Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в

затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой. Внешние бедствия,

постигшие Русь и Византию, уединили русскую церковь, ослабив ее духовное

общение с церквями православного Востока. Это помутило в русском церковном

обществе мысль о вселенской церкви, подставив под нее мысль о церкви русской,

как единственной православной, заменившей собой церковь вселенскую. Тогда

авторитет вселенского христианского сознания был подменен авторитетом местной

национальной церковной старины. Замкнутая жизнь содействовала накоплению в

русской церковной практике местных особенностей, а преувеличенная оценка

местной церковной старины сообщила этим особенностям значение неприкосновенной

святыни. Житейские соблазны и религиозные опасности, принесенные западным

влиянием, насторожили внимание русского церковного общества, а в его

руководителях пробудили потребность собираться с силами для предстоящей

борьбы, осмотреться и прибраться, подкрепиться содействием других

православных обществ, а для этого теснее сойтись с ними. Так в лучших русских

умах около середины XVII в. оживилась замиравшая мысль о вселенской церкви,

обнаруживавшаяся у патриарха Никона нетерпеливой и порывистой деятельностью,

направленной к обрядовому сближению русской церкви с восточными церквями. Как

сама эта идея, так и обстоятельства ее пробуждения и особенно способы ее

осуществления вызвали в русском церковном обществе страшную тревогу. Мысль о

вселенской церкви выводила это общество из его спокойного религиозного

самодовольства, из национально-церковного самомнения. Порывистое и

раздраженное гонение привычных обрядов оскорбляло национальное самолюбие, не

давало встревоженной совести одуматься и переломить свои привычки и

предрассудки, а наблюдение, что латинское влияние дало первый толчок этим

преобразовательным порывам, наполнило умы паническим ужасом при догадке, что

этой ломкой родной старины двигает скрытая злая рука из Рима.

Церковная буря, поднятая Никоном, далеко не захватила всего русского

церковного общества. Раскол начался среди русского духовенства, и борьба в

первое время шла собственно между русской правящей иерархией и той частью

церковного общества, которая была увлечена оппозицией против обрядовых

новшеств Никона, проводимой агитаторами из подчиненного белого и черного

духовенства. Даже не вся правящая иерархия была первоначально за Никона:

епископ коломенский Павел в ссылке указывал еще на трех архиереев, подобно

ему хранивших древнее благочестие. Единодушие здесь устанавливалось лишь по

мере того, как церковный спор передвигался с обрядовой почвы на

каноническую, превращался в вопрос о противлении паствы законным пастырям.

Тогда в правящей иерархии все поняли, что дело не в древнем или новом

благочестии, а в том, остаться ли епископской кафедре без паствы или пойти

с паствой без кафедры, подобно Павлу коломенскому. Масса общества вместе с

царем относилась к делу двойственно: принимали нововведение по долгу церковного

послушания, но не сочувствовали нововводителю за его отталкивающий характер и

образ действий; сострадали жертвам его нетерпимости, но не могли одобрять

непристойных выходок его исступленных противников против властей и учреждений,

которые привыкли считать опорами церковно-нравственного порядка. Степенных

людей не могла не повергнуть в раздумье сцена в соборе при снятии протопопа

Логгина, который по снятии с него однорядки и кафтана с бранью плевал через

порог в алтарь в глаза Никону и, сорвав с себя рубашку, бросил ее в лицо

патриарху. Мыслящие люди старались вдуматься в суть дела, чтобы найти для

своей совести точку опоры, которой не давали пастыри. Ртищев, отец

ревнителя наук, говорил одной из первых страдалиц за старую веру княгине

Урусовой: "смущает меня одно – не ведаю, за истину ли терпите". Он мог

спросить и себя, за истину ли их мучат. Даже дьякон Федор, один из первых

борцов за раскол, в тюрьме наложил на себя пост, чтобы узнать, что есть

неправильного в старом благочестии и что правильного в новом. Иные из таких

сомневающихся уходили в раскол; большая часть успокаивалась на сделке с

совестью, оставались искренне преданы церкви, но отделяли от нее церковную

иерархию и полное равнодушие к последней прикрывали привычным наружно

почтительным отношением. Правящие государственные сферы были решительнее.

Здесь надолго запомнили, как глава церковной иерархии хотел стать выше

царя, как он на вселенском судилище в 1666г. срамил московского носителя

верховной власти, и, признав, что от этой иерархии, кроме смуты, ждать

нечего, молчаливо, без слов, общим настроением решили предоставить ее самой

себе, но до деятельного участия в государственном управлении не допускать.

Этим закончилась политическая роль древнерусского духовенства, всегда плохо

поставленная и еще хуже исполняемая. Так как в этом церковно-политическом

кризисе ссора царя с патриархом неуловимыми узами сплелась с церковной

смутой, поднятой Никоном, то ее действие на политическое значение духовенства

можно признать косвенной услугой раскола западному влиянию. Раскол оказал ему

и более прямую услугу, ослабив действие другого препятствия, которое

мешало реформе Петра, совершавшейся под этим влиянием. Подозрительное

отношение к Западу распространено было во всем русском обществе и даже в

руководящих кругах его, особенно легко поддававшихся западному влиянию,

родная старина еще не утратила своего обаяния. Это замедляло

преобразовательное движение, ослабляло энергию нововводителей. Раскол уронил

авторитет страны, подняв во имя ее мятеж против церкви, а по связи с ней и

против государства. Большая часть русского церковного общества теперь увидела,

какие дурные чувства и наклонности может воспитывать эта старина и какими

опасностями грозит слепая к ней привязанность. Руководители

преобразовательного движения, еще колебавшиеся между родной стариной и

Западом, теперь с облегченной совестью решительнее и смелее пошли своей

дорогой. Особенно сильное действие в этом направлении оказал раскол на

самого преобразователя. В 1682 г. вскоре после избрания Петра в цари,

старообрядцы повторили свое мятежное движение во имя старины (спор в

Грановитой палате 5 июля). Это движение, как впечатление детства на всю жизнь

врезалось в душу Петра и неразрывно связало в его сознании представления о

родной старине, расколе и мятеже: старина - это раскол; раскол - это мятеж;

следовательно, старина - это мятеж. Понятно, в какое отношение к старине

ставила преобразователя такая связь представлений. Церковная

реформа в России в целом закончилась поражением. Это, конечно, звучит

парадоксально - ведь новые каноны, новые обряды были утверждены, они вошли в

церковную практику и сохранились до наших дней, когда православная церковь

переживает новый расцвет после семи десятилетий забвения. Но тогда, в

середине XVII века, раскол имел два непосредственных результата: снятие с

поста идеолога реформы патриарха Никона и отход от официальной церкви большой

части верующих-старообрядцев. После Никона в России не было никогда столь

влиятельных патриархов, способных помешать монархам-реформаторам в

осуществлении их преобразований. Таким образом, в лице

Никона православная церковь XVII века потерпела двойное поражение - в

стремлении стать выше царя и в попытке противопоставить западному влиянию

оживление влияния греческого, византийского, не опасного для православной

традиции и господства самой православной церкви в стране. Поражение церкви

означало снятие самой мощной преграды на пути европейского влияния в России,

того влияния, которое осуществилось в полной мере через реформы Петра

Великого в начале XVIII века. Этот пример доказывает, что успех глубинных

реформ в такой сложной стране, как Россия, возможны лишь в том случае, если

коренным преобразованиям в экономике, политическом строе, образе жизни

предшествует серьезная подготовка общественного сознания (в том случае -

религиозного) на протяжении нескольких десятилетий. В противном случае страну

ждет не расцвет петровской Руси динамичной, устремленной в будущее, а

череда глубоких кризисов в сфере экономики, политики, а также в сфере

реформа Петра I. Во второй половине XVII в. позиции Русской православной

церкви были весьма прочными, она сохраняла административную,

финансовую и судебную автономию по отношению к царской власти. Последние

патриархи Иоаким (1675-1690 гг.) и Адриан (1690-1700) гг. проводили политику,

направленную на укрепление этих позиций. Церковная политика

Петра, как и его политика в других сферах государственной жизни, была

направлена прежде всего на как можно более эффективное использование церкви

для нужд государства, а если конкретнее - на выжимание из церкви денег

на государственные программы, прежде всего на строительство флота. После

путешествия Петра в составе Великого посольства его занимает еще и проблема

полного подчинения церкви своей власти. Поворот к новой политике

произошел после смерти патриарха Адриана. Петр распоряжается провести

ревизию для переписи имущества Патриаршего дома. Воспользовавшись

информацией о выявленных злоупотреблениях, Петр отменяет выборы нового

патриарха, поручая в то же самое время митрополиту Рязанскому Стефану

Яворскому пост "местоблюстителя патриаршего престола". В 1701 г.

образуется Монастырский приказ - светское учреждение - для управления

делами церкви. Церковь начинает терять свою независимость от государства,

право распоряжаться своей собственностью. Петр, руководствуясь

просветительской идеей об общественном благе, для которого необходим

продуктивный труд всех членов общества, разворачивает наступление на

монахов и монастыри. В 1701г. царский указ ограничивает число монахов: за

разрешением на постриг теперь нужно было обращаться в Монастырский

приказ. Впоследствии у царя появилась идея использовать монастыри как

приюты для отставных солдат и нищих. В указе 1724 г. количество монахов

в монастыре ставится в прямую зависимость от числа людей, за которыми они

ухаживают. Сложившиеся отношения между церковью и властью

требовали нового юридического оформления. В 1721 г. видный деятель Петровской

эпохи Феофан Прокопович составляет Духовный регламент, который

предусматривал уничтожение института патриаршества и образование нового

органа - Духовной коллегии, которая вскоре была переименована в

"Святейший правительственный Синод", официально уравненный в правах с

Сенатом. Президентом стал Стефан Яворский, вице-президентами - Феодосий

Яновский и Феофан Прокопович. Создание Синода явилось началом абсолютистского

периода русской истории, так как теперь вся власть, в том числе и церковная,

была сосредоточена в руках Петра. Современник сообщает, что когда русские

церковные деятели пытались протестовать, Петр указал им на Духовный регламент

и заявил: "Вот вам духовный патриарх, а если он вам не нравится, то вот вам

(бросив на стол кинжал) булатный патриарх". Принятие Духовного

регламента фактически превратило русских священнослужителей в

государственных чиновников, тем более что для надзора за Синодом было

поставлено светское лицо - обер-прокурор. Реформа церкви осуществлялась

параллельно с податной реформой, проводились учет и классификация

священников, а низшие их слои были переведены в подушный оклад. По сводным

ведомостям Казанской, Нижегородской и Астраханской губерний (образованы

в результате деления Казанской губернии), от подати было освобождено

только 3044 священника из 8709 (35%). Бурную реакцию среди священников

вызвало Постановление Синода от 17 мая 1722 года, в котором

священнослужителям вменялось в обязанность нарушать тайну исповеди, если у

них была возможность сообщить какие-либо важные для государства

сведения. В результате церковной реформы церковь потеряла

огромную часть своего влияния и превратилась в часть государственного

для детей: Т. 5, часть 1 (История России и её ближайших соседей),

«Аванта+»,1995г. 670стр. 2. Исмаилова С.Т. Энциклопедия

для детей: Т. 5, часть 3 (История России XX век), «Аванта+», 1996г. 672стр.

3. Кацва Л.А. История России VIII-XVвв., Москва,

«Издатель».1995г. 238стр. 4. Ключевский