Власть и народ: представления низов общества о государственном и общественном устройстве в России XVIII в. (на примере русского крестьянского населения Сибири) - (курсовая)

Борясь за свой черносошный статус северный крестьянин отстаивал и требования возвращения захваченных феодалами земель в черные земли. Как указывают исследователи, нигде в России крестьяне не добились большего успеха, чем в Поморье, где крестьянам удалось отстоять не только границы своих земель, но и свой незакрепощенный статус. [50 Там же. С. 227]Черносошный крестьянин был гражданином государства, в пользу которого платил налоги и нес повинности, то есть крепостные отношения, основой которых было право собственности крепостника на личность крестьянина, к статусу черносошного крестьянина не могли иметь прямого отношения.

С ростом феодального гнета, отстаивая собственную личностную свободу, крестьяне были все же вынуждены покидать свои вотчины.

Несмотря на имевшие место колебания и попытки воспрепятствовать стихийному переселенческому потоку из Поморья в Сибирь, правительство в итоге убедилось в собственной неспособности преодолеть крестьянское сопротивление. Интересно отметить, что тем самым правительство отнюдь не пренебрегло закрепостительными установлениями Соборного уложения 1649 года. По закону, сыску и возвращению подлежали только те черносошные крестьяне, которые бежали во владения вотчинников и помещиков. [51 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма… С. 45] В условиях Сибири это требование становилось бессмысленным. А. А. Преображенский, приведя множество данных из исследованных им документов (отпускных писем, проезжих или подорожных памятей), пришел к выводу, что кроме нелегальных, существовала и значительная по численности группа крестьян, легально отпущенных“мирскими” властями [52 Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI – начале XVIII века… С. 58]. Одной из основных причин ухода черносошных крестьян из Поморья в Сибирь, независимо от того, был он легальным или нет, А. А. Преображенский называет помимо прочих и высокую степень социального расслоения поморской деревни, сложившуюся на протяжении XVII в. По его мнению, в результате этого процесса“мирские”власти не препятствовали выходу разорившихся крестьян из общины, справедливо находя в этом выгоду и облегчение для всех остальных ее членов. [53 Там же. С. 57] Поморские уезды, в силу почти полного отсутствия в них вотчинного (кроме церковного и дворцового) землевладения, развивались в экономическом отношении быстрее сопредельных территорий.

В любом случае, поморские крестьяне, составляя абсолютное большинство среди переселенцев, принесли в Сибирь обширный комплекс представлений о государственном и общественном устройстве, сложившийся в течение многих десятилетий на основе осознанной крестьянской борьбы за собственные права. Во многом на процесс формирования сибирского крестьянства повлиял и приток беглых из других регионов страны. При этом центральная администрация практически не прилагали усилий по содействию в их возвращению к владельцам, предлагая самим владельцам организовывать сыск своих крестьян на бескрайних сибирских территориях.

Так, например, когда в 1699 г. правительство Петра I пожаловало Г. Д. Строганову новые владения в Соликамском уезде, местное население отнеслось к переходу в крепостное состояние резко отрицательно. В начале 1700 г. с Урала в Сибирь двинулись“семей з двести и болши ис пермских чюсовских ево вотчин, отбиваясь от людей ево боем и стреляя из ружья и из луков в те ж сибирские городы по подговору прежних беглых ево крестьян” [54 Там же. С. 42. ]

Деятельность по сыску встречала не только активное сопротивление со стороны самих беглых, но и определенное противодействие со стороны сибирской администрации, заинтересованной в притоке населения. И если ценой больших усилий и значительных финансовых затрат Строганову все же удалось“сыскать”значительную часть ушедших от него в Сибирь крестьян (на что, кстати, было потрачено не одно десятилетие), то сыски черносошных крестьян были заведомо безрезультатными и велись в гораздо меньшем масштабе, превращаясь в мероприятия по учету пришлого населения.

Формирование в Сибири крестьянства завершается к началу XVIII столетия и ведущая роль в этом процессе, в итоге, принадлежала именно государственным крестьянам, непосредственным эксплуататором которых являлось феодальное государство.

Специфическую категорию феодально-зависимого населения составили приписные крестьяне уральских, нерчинских и алтайских заводов. По характеру основной феодальной повинности (заводская“барщина”), приписная деревня напоминала крепостную. Однако приписной крестьянин, в отличие от помещичьего, признавался субъектом гражданского и публичного права. Верховная власть рассматривала приписное крестьянство как особую категорию в составе государственного крестьянства. [55 Миненко Н. А. Живая старина: будни и праздники сибирской деревни в XVIII – первой половине XIX в. – Новосибирск, Наука, 1989 С. 3] Отсутствие в Сибири сколько-нибудь развитого помещичьего землевладения, отдаленность ее от центра страны, огромные пространства, обусловили как особую специфику сознания местного крестьянства, так и характер взаимоотношения крестьянской общины с органами власти. Правительство и сибирская администрация были не в состоянии держать деятельность общины под постоянным контролем, что было возможно в густозаселенном центре России. [56 Там же. С. 8. ](8) К концу XVIII века сибирское крестьянство было представлено тремя группами. Группа“государевых”- пашенных и оброчных - крестьян (96% от общего числа), группа монастырских крестьян (3, 5%) и лично зависимые (абсолютное меньшинство– 0, 5%). [57 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. С. 225. ] Общеизвестно, что в Сибири так и не возникло помещичьего хозяйства, не появились четко оформленные слои поместных и крепостных крестьян. Тем не менее, и это легко проследить в лозунгах антифеодального движения, антикрепостнические настроения были сибирскому крестьянству весьма близки, и активно поддерживались. В то же время на всю Сибирь к концу XVIII приходилось лишь несколько десятков незначительных по своей величине поместий, а число крепостных крестьян было мизерным.

В XVIII –начале XIX вв. на Востоке страны вольноколонизационный поток шел по прежнему из Поморья.

Таким образом, в Сибири сформировалось крестьянство, феодально зависимое от государства, а не от частных владельцев. Исследователи отмечают, что типологически сибирское крестьянство находится ближе к государственному (черносошному) крестьянству Европейского Севера России, что в силу описанных особенностей его формирования и неудивительно. Как и черносошные крестьяне Поморья, они реально пользуются значительными владельческими правами на свои земли, степень их личной зависимости гораздо слабее, чем в помещичьей деревне. Отмечается и значительная близость материальной и духовной культуры крестьян по обе стороны Уральского хребта. Общерусские социально-утопические легенды имеют широкое хождение в Сибири, а поиски русскими сказочного Беловодья связаны с реальной историей алтайских крестьян. [58 Там же. С. 478. ]

В то же время, XVIII век ознаменовался окончательным формированием региональных черт народной культуры, которые определили в дальнейшем этнографический и культурный облик сибирской деревни.

Тем не менее, несмотря на некоторые имевшиеся особенности развития, характер существования, бытовой уклад и социально-политические представления крестьянского населения Сибири в основном не отличались от общероссийских. Объясняется это тем, что они были привнесены на сибирскую территорию русскими же земледельцами, а не формировались на рассматриваемых территориях на протяжении многих столетий, как это было в центральной части страны. Общерусские закономерности развития крестьянского сознания были характерны и для Сибири, при этом их действие усиливалось не только постоянным переносом соответствующих идей, сюжетов за Урал как в ходе крестьянской колонизации, но и благодаря ссылке, так как в Сибирь ссылали и самозванцев с их сторонниками, и активных распространителей различных слухов и легенд о монархах. [59 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников… С. 50. ] В общей массе ссыльных, впрочем, преобладали крестьяне, пострадавшие за свои антифеодальные настроения, из Центральной части России. В XVIII веке большую часть ссыльных составляли помещичьи крестьяне. Только с 1760 по 1780 гг. в Сибири (без Иркутской губернии) было помещено до 40 тыс. душ м. и ж. пола. [60 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма… С. 161] Активно применяя ссылку как форму наказания, правительство, само того не желая, стимулировало активность крестьянства в антифеодальной борьбе. Исследователи отмечают, что процесс вольнонародной колонизации, являвшийся отражением антифеодальной борьбы масс, проходил в неразрывной связи лозунгов социального и религиозного протеста, создавая единую оппозицию церкви и бюрократии. [61 Там же. С. 455]

Практика абсолютистского государства по использованию результатов народной колонизации, которая осуществлялась под демагогическими лозунгами, обещавшими излияние“монарших милостей”, способствовала закреплению в крестьянском сознании социально-политических иллюзий.

    Глава 3. Формы и характер развития крестьянских
    представлений о власти.
    Представления о власти монастырских, приписных
    и государственных крестьян.
    1). Монархические иллюзии и их отражение
    в крестьянских челобитных.

За государственными крестьянами юридические нормы абсолютизма признавали право челобитья, но с требованием от крестьян полного подчинения оспариваемому ими порядку вплоть до получения решения по жалобе. Крестьяне же, как правило, проявляли свое неповиновение сразу после подачи жалобы, а то и до этого. Жалоба, тем самым, превращалась в важный идеологический и организационный момент антифеодальных выступлений. Таким образом, челобитные становились одним из инструментов“легализации”открытого протеста; очевидна огромная роль прошений в классовых выступлениях. Точка зрения крестьян была устойчива и в любых условиях противостояла закрепостительным тенденциям. После подачи челобитья, особенно в случае отсутствия какого бы то ни было ответа, в крестьянской среде появлялись слухи о благоприятном решении конфликта, что по вполне понятным причинам только накаляло отношения между крестьянами и местной администрацией. Необходимо все же понимать, что, подавая жалобу, крестьяне действовали и мыслили в рамках существующего феодального правопорядка. Они критиковали власть, но никогда не ставили под сомнение всю систему феодального права и абсолютистской власти, вполне признавая даже законность крепостных отношений как таковых. [62 Покровский Н. Н... Жалоба уральских заводских крестьян 1790 г… С. 157 ] В третьей четверти XVIII века составление и подача коллективных челобитных были весьма важной частью всех сколько-нибудь значительных крестьянских движений. Челобитные составлялись на крестьянских сходах при деятельном участии крестьянских выборных властей. Участники схода нередко связывали себя клятвой, привлекая для этого духовенство.

Немаловажно и то, что крестьянский мир требовал сплоченности от всех его членов, причем не только во время массовых выступлений. Отходы строго карались. Так, например, крестьянин Михайло Еремов из д. Бобровской, приписанной к архиерейскому селу Преображенскому сообщал на допросе в Консистории 29 октября 1763 года, что когда он отказался прийти на совет, он туда был доставлен насильно, причем“крестьяне… имевшимися при себе стягами сенные избы вышибя, вошли в ызбу и, схватив за волосы, вытаща на улицу, повели в село Преображенское, и ведучи дорогой, били и ногами топтали немилостивно, приговаривая, что де не отставай от народу и будь с ними в мирском согласии заодно” [63 Миненко Н. А. Общинный сход в Западной Сибири XVIII – первой половине XIX в… С. 6]. Тот же крестьянский общинный сход исключал из мирских советов тех, кто в той или иной мере сотрудничал со светскими или духовными властями, обвиняя их в предательстве и приказывая впредь“в мирския их советы никогда не ходить” [64 Там же. С. 7]. В периоды массовых крестьянских антифеодальных движений сельские сходы выступают в качестве организующего начала, коллективного вожака в границах своих общин. Таким образом, через посредство крестьянского схода, составлением коллективной челобитной, община защищала интересы крестьян от наступления со стороны феодального государства, горнозаводского начальства и духовных властей.

Важнейшей стороной крестьянского сознания, на наш взгляд, было его отношение к законодательству. В особенности это заметно у монастырских и приписных крестьян, статус которых давл множество поводов для использования законов при защите своих интересов

Достаточно показательна в этом отношении жалоба уральских заводских крестьян в 1790 году. [65 Покровский Н. Н. Жалоба уральских заводских крестьян 1790 г… С. 155 и далее. ]Этот документ весьма интересен, поскольку содержит яркие крестьянские оценки обширного закрепостительного законодательства XVIII века, а так же деятельности местных и центральных властей, предоставляя тем самым хорошие возможности современным исследованиям крестьянского сознания XVIII в.

С первых строк документа отмечается “наивный крестьянский монархизм”его создателей в отношении авторов документа как к именным императорским указам, так и к“всеавгустейшей монархине, всемилостивейшей государыне”. В то же время крестьяне осмеливаются критиковать и изобличать Сенат за непоследовательность его законодательной деятельности. О сенатском указе от 30 декабря 1755 года, приравнявшего“вечноотданных” к крепостным, крестьяне заявляют: “Сенат, разсматривая сие дело, отступил от всей справедливости ни имянных высочайших указов не уважая, ни интересов государственных в разсуждении податей, ни правоты безсильных и без того уже изнуренных людей, отдал их заводчикам многия тысячи прямо на вечную работу…” [66 Там же. С. 169, Л. 10] Особо подчеркивается, что “власть монаршая… не отдавала заводчикам лично ни единаго человека в крепость” [67 Там же С. 158-159]. Тем самым крестьяне приходят к выводу, что “таковое решение Сената, будучи несправедливым само по себе, не имело и не имеет даже до сего времяни настоящего своего действия, кроме притеснения и насилия заводчиков, а сопровождалося безпрерывно то жалобами от угнетенных людей, то недоумениями и перетолкованиями между самыми высокими правительствами” [68 Там же. С. 170] Критикуя действия местных властей и даже указы Сената как “незаконные”, крестьяне в то же время рассматривали именные императорские указы и манифесты как“божественные”, защищающие их интересы, а все законы, противоречащие этому, объявляли или подложными, искажающими царскую волю, или неправильно истолкованными властями [69 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма… С. 454]. Таким образом, крестьяне, исходя из собственного понимания справедливости, государственного интереса и политики“власти монаршей”объявляют и сенатский указ 1755 года противоречащим всем этим категориям, а, значит, и фактически лишенным законной силы и действия. Стремление крестьян доказать, что их толкование законов соответствует монаршей воле, является наглядным свидетельством“наивного крестьянского монархизма”. Крестьяне выступают за сохранение их в числе государственных, против распространения на них частнофеодального права (характерного для XVIII в. ). Более того,

в своей жалобе крестьяне указывали на стремление соблюсти интересы государственной казны, подчеркивая, что превращение государственных крестьян в частновладельческих крепостных лишает казну значительных доходов, ибо последние не платят четырехгривенного оклада.

Следует отметить, что рассматриваемая здесь жалоба, таким образом, свидетельствует и о том, что в третьей четверти XVIII в. вопрос о барщине и денежном оброке являлся не только предметом споров между различными кругами помещиков, но и стал предметом антифеодального крестьянского протеста [70 Бернадский В. Н. Очерки из истории классовой борьбы и общественно-политической мысли России в третьей четверти XVIII века. // Ученые записки ЛГПИ им А. И. Герцена, Л. , 1962 Т. 229 С. 28].

Тем самым, традиционная консервативность крестьян оборачивается в пользу развития буржуазных отношений в промышленности.

Таким образом, в одной жалобе сконцентрированы бытовавшие в то время социально-идеологические представления крестьян о государственном устройстве и власти.

При знакомстве с документом обращает на себя внимание достаточно грамотные с юридической точки зрения оценки, комментарии и сопоставления противоречащих друг другу законов, изданных практически за весь XVIII век. Удивляет также обоснование и аргументация всех выводов, чрезвычайная осведомленность жалобщиков. Несомненно, что при составлении жалобы крестьяне обращались за определенной помощью к людям достаточно образованным, чтобы столь грамотно проанализировать все законодательство.

На протяжении всего XVIII века борьба приписных крестьян по ее размаху является важнейшим потоком в течении антифеодальной борьбы.

Крестьянское по своему характеру (по требованиям, по организационным формам, по царистской идеологии) движение приписных носило на себе следы влияния нараставшего кризиса крепостнического хозяйства. Промышленное предпринимательство крепостников сопровождалось разорением основной массы и экспроприацией некоторой части хозяйств приписных крестьян. Этими обстоятельствами и определялись основные требования, выдвигаемые приписными в их челобитных (вопрос о применении крепостного труда как такового, вопрос о крестьянской собственности и т. д. ) [71 Там же С. 62]

Случай с жалобой уральских заводских крестьян не был единичным. Подробная грамотная аргументация причины протеста встречается в источниках повсеместно. Таким образом, можно сделать вывод, что использование крестьянами законодательства для обоснования своих требований способствовало формированию активного отношения крестьян к этому законодательству в процессе развития крестьянского правосознания и связано с более или менее реальными представлениями крестьян о букве закона и государственных порядках. Описанное выше требование перевода в положение государственных крестьян весьма часто встречается в челобитных крестьянства. Например, это становится основным требованием, как в челобитных, так и в формах открытого социального антифеодального протеста со стороны монастырских, а так же приписных и владельческих крестьян.

И. В Побережников [72 Побережников И. В. Влияние города на идеологию классового протеста крестьян западной Сибири в XVIII веке.... С. 59]видит причину подобного осознанного и аргументированного протеста в том, что сибирские бунтовщики сплошь и рядом в XVIII столетии отправляются в Санкт-Петербург, Москву, Тобольск, Екатеринбург, Барнаул, Челябинск, Томск, Тюмень, Шадринск и т. д. Там они ведут упорную и не менее опасную, чем в родной вотчине, борьбу. Поддерживая связи с однообщественниками, они ободряют их, призывают не слушать светских, духовных и военных увещевателей. Челобитчики общаются с мелким чиновным людом, с посадскими низами, а значит, накапливают определенные знания о законодательстве. Не исключено, что они же выступают и организаторами написания новых прошений, привлекая для этих целей посадских, духовенство, отставных солдат, сержантов, разночинцев и прочих горожан. Крестьяне специально искали людей, которые были бы сведущи в законах и могли грамотно и аргументировано изложить крестьянские требования на бумаге. Большую роль в развитии подачи челобитных как формы протеста сыграл указ Екатерины II от 22 августа 1767 г. “О бытии помещичьим людям и крестьянам в повиновении и послушании у своих помещиков и о неподавании челобитен в собственные ее величества руки”. Многие исследователями отмечают его как “высшую точку в развитии крепостнического законодательства” [73 Бернадский В. Н. Очерки из истории классовой борьбы и общественно-политической мысли России … С. 33].

Необходимо еще раз отметить, что челобитную подавали сначала местным властям, но часто этим дело не ограничивалось, и жалобы распространялась в несколько мест, вплоть до посылки делегации с челобитьем в Москву к самому монарху. В силу крестьянских монархических иллюзий, именно вмешательство монарха могло гарантировать благоприятный исход дела.

Именно поэтому, даже не взирая на то, что подобные попытки пресекались достаточно жестко, со всей страны в столицу стекались ходоки с челобитьями от своих“миров”. В действиях поверенных (крестьянских выборных, несущих челобитье в Москву), видна глубокая вера крестьян в монаршую“милость”. Этим же настроением проникнуты и сами челобитные. Крестьяне были убеждены в том, что у царя они найдут защиту от всех обид: нужно только раскрыть ему глаза на их действительное положение. [74 Там же. С. 58. ]

Кстати, свое отражение этот аспект крестьянского сознания нашел в фольклоре. В крестьянских сказках ясно прослеживаются две весьма важных линии, отражающих крестьянские воззрения на государство и администрацию. С одной стороны, если в сюжете сказки обыгрывается разговор крестьянина с царем, то это разговор на равных, “по душам”, зачастую царь при этом показывает свою неосведомленность о реалиях крестьянской жизни по вине“писаришек да господ” и, как и крестьянин, с готовностью рад их проучить. С другой стороны, и “бояре”, и чиновники, и монахи-пустынножители изображаются чаще глупыми и жадными. В сказках ясно видна нелюбовь крестьян к бездельникам, лени, глупости, легкомыслию, неверности, скупости и другим порокам. [75 Миненко Н. А. История культуры русского крестьянства Сибири в период феодализма... С. 62-63] Определенное недовольство крестьянства отражено и в наказах в Уложенную комиссию. Наказы фиксируют недовольство тяжестью феодальной ренты и особенно многочисленных натуральных повинностей, в том числе заводских, бесчинством управляющих в казенной и экономической деревне.

    2). Активный антифеодальный протест.

Если иметь в виду генеральную линию крестьянского протеста, то он был направлен против отхода от традиционного идеала справедливости и правды (термины русских источников), чрезмерной нормы налогов и повинностей и усиливавшегося стеснения свободы, но отнюдь не против самого факта социальной стратификации. [76 Там же. ] Так, в 1714 г. : Крестьяне ишимских слобод активно протестуют против роста налогового бремени и произвола местных властей. Активное вооруженное сопротивление велось в течение 9 месяцев и имело своих предводителей и органы самоуправления.

В 1722 г. многочисленные крестьянские выступления связаны с введением системы подушного оклада, двойного оклада для старообрядцев и проведением I-й ревизии (в результате протеста перепись была приостановлена)

Как следствие этих вступлений, возник объединивший светское и религиозное сопротивление Тарский протест, который будет рассмотрен нами чуть ниже. Чаще всего выступления государственных крестьян были вызваны тяжелыми натуральными повинностями, десятинной пашней. В итоге, после ряда выступлений, указом Сената от 8 августа 1762 г. правительство было вынуждено заменить обработку десятинной пашни денежным оброком.

По сравнению с крестьянами государственными, положение монастырских и приписных крестьян было еще более тяжелым.

Говоря об отношении крестьян бывших церковных вотчин к секуляризационной реформе, нельзя сказать, что она была бесспорно им выгодна. Передача в их руки значительного земельного фонда, отмена барщины и введение полутора рублевого оброка, а главное, перевод их из лично зависимого состояния в положение особой категории экономических крестьян, - все это, конечно, благотворно сказывалось на хозяйственной деятельности. [77 Комиссаренко А. И. Ликвидация церковной земельной собственности и русское общество (отношение духовенства, дворянства и крестьянства к секуляризационной реформе 1764 г) // Церковь, общество и государство в феодальной России. М. , Наука, 1990. С. 328. ] Духовные иерархи пытались противостоять общей секуляризации духовной собственности, пугая светские власти недобором податей и крестьянскими волнениями. Параллельно, безудержная эксплуатация крестьян духовными феодалами вызывала крестьянский протест, которого опасались и светские владельцы. Действительно, на этом волнения не прекратились, поскольку главное требование монастырских крестьян–уравнивание их в правах с крестьянами государственными, так и не было удовлетворено. Секуляризационная реформа, хотя объективно и отвечала интересам крестьян бывших духовных владений, не была полностью одобрена ими, поскольку сохраняла элементы личной зависимости в экономической деревне в виде всевластия управителей-казначеев и чиновников экономических учреждений (правлений и коллегии экономии). Таким образом, протест крестьян вызывали именно крепостнические черты реформы, в силу чего этот протест является скорее антифеодальным, чем экономическим. [78 Там же. С. 331]

Опека и надзор, внедрявшиеся в экономических селениях правительственными чиновниками, приводили к стеснению хозяйственной свободы крестьян. Во всевластии экономических казначеев крестьяне усматривали опасность возрождения личной зависимости и в ряде мест продолжали борьбу за полное юридическое и фактическое слияние с населением государственной деревни.

Как и по всей России, такая форма протеста как массовый невыход на отработки активно применялась и Сибири в течение всего XVIII века.

Любопытны мотивы для большинства подобных выступлений. Например, в 1760-е годы, в среде приписных крестьян Масленского острога и прилегающих территорий, организационным моментом одного из массовых невыходов на работу стал слух о“милостивом”указе, освобождавшем крестьян от работы на заводах. Этот протест 8 декабря 1760 года привел к настоящему сражению между крестьянами из 23 окрестных деревень и правительственными войсками, направленными на подавление восстания. Убито 29 крестьян, пленено 300. Правительственные войска потеряли убитыми и ранеными 56 человек. [79 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. С. 340] Волнения приписных крестьян возобновляются с новой силой после Крестьянской войны.

В 1798 году 4600 ревизских душ мужского пола ведомства Убинской, Крутоберезовской, Усть-Каменогорской волостей на сходе постановили прекратить выполнение заводских работ. Крестьяне отказывались слушать“увещевания” земского управителя и заявляли: “Никакого присудственного места предписания, не видя е. и. в. высочайшего печатного соизволения и собственною его величества рукою подписанного.... не послушают и исполнять не будут” [80 Там же. С. 344]. Послав прошение царю, крестьяне ждали милостивого решения, которое бы отменило приписку к заводам. Одновременно возобновились волнения томских, каинских, ачинских крестьян. Они отказывались нести повинности за нетрудоспособных и“убылых”и выполнять какие бы то ни было распоряжения местных властей до получения императорского указа. Манифест 9 апреля 1763 года, обязывающий крестьян нести эти повинности, трактовался ими в прямо противоположном смысле. Движение удалось подавить только силой.

Мы вполне сознательно приводим здесь массу иллюстративного материала, чтобы показать, что движущей силой восстаний конца XVIII века являлся все тот же традиционный наивный крестьянский монархизм. Проанализировав доступные источники, мы пришли к выводу, что подавляющее большинство восстаний проистекало либо из крестьянских представлений о существовании“милостивого”указа, скрываемого властями от крестьян, либо на предвзятом толковании реально существующего указа. Впрочем, нельзя забывать и о том, что выступления в то же время имели под собой и реальное основание–усиливавшуюся феодальную эксплуатацию со стороны государства, духовных иерархов, заводовладельцев…

Как бы то ни было, но в результате всех этих выступлений, основывавшихся на крестьянских представлениях о власти, рождаемых наивным крестьянским монархизмом и одновременно носивших явную антифеодальную окраску правительство пошло на уступки и в 1807 г. приписка к заводам в России была отменена (за исключением Сибирских кабинетных земель) [81Там же. С. 345]. Таким образом, проанализировав светское сопротивление крестьянства, можно прийти к выводу, что он диктовался в первую очередь социальными, а затем уже экономическими причинами. При этом немаловажно влияние монархических иллюзий, находящих свое отражение как в многочисленных челобитных на имя государя, так и в активных формах антифеодального протеста, подкреплявшегося лозунгами, лежащими в русле наивного крестьянского монархизма.

    2. Представления о власти старообрядцев.

1. ) Взгляды старообрядцев и их влияние на формирование представлений крестьянства о власти.

Антифеодальный и антигосударственный протест старообрядцев основывался на обширном комплексе представлений как светского, общего для всех крестьян, так и специфически религиозного характера. Несмотря на то, что разнообразные свидетельства показывают отсутствие определенной границы между сибирскими староверами и остальным русским населением Сибири середины XVIII в. , их протест в первую очередь порождался все же религиозными чувствами.

Однако, именно в религиозном расколе в полной мере проявились традиционные черты крестьянского общественного быта и сознания. Например, крестьяне весьма четко проявляли свои“наивно-крестьянско-монархические”иллюзии, противопоставляя якобы исходящие от государыни облегчения притеснениям духовенства и генералов: [82 Покровский Н. Н. Массовое антицерковное движение урало-сибирских… С. 201-202. ] “нас милосердная царица жалует и притеснений чинить не велит”, “должны мы за милостивую государыню бога молить, и нас в церковь сильно не погонют на увещевание ваше не глядим” [83 Там же. С. 202].

Впрочем, корни раскола лежат гораздо глубже. Староверие явилось важнейшим компонентом в антигосударственном движении, неся в себе идеал воли и праведной жизни прежних времен. Со временем староверие стало занимать важнейшее место в борьбе против государства со стороны всего крестьянства. В движении староверов значительная часть народа активно противостояла разрушительным для народной жизни действиям власти, отстаивая собственные духовные ценности. [84 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта. Том I: от прошлого к будущему. Новосибирск, “Сибирский хронограф”, 1997 С. 148] Крестьяне, придерживающиеся “официальной”веры нередко выступали заодно со старообрядцами, поддерживая все выдвигаемые ими лозунги. Тем не менее, большинство исследователей, характеризуя активные формы протеста, отводят в этом вопросе ведущую роль именно староверию.

    2. ) Старообрядчество и социально-утопические
    легенды.

Уже начиная с XVII века процесс вольнонародной колонизации, являвшийся отражением антифеодальной борьбы масс, проходил в неразрывной связи лозунгов социального и религиозного протеста, создавая единую оппозицию церкви и бюрократии. [85 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, Наука, 1992 С. 455] Именно со старообрядцами связано распространение всевозможных слухов и социально-утопических легенд, именно старообрядцы волей-неволей координировали социальный протест всего остального крестьянства.

В первую очередь, следует обратить внимание на слухи и социально-утопические легенды, циркулировавшие в крестьянской среде.

Говоря о крестьянах, Л. Н. Толстой писал: “между ними всегда ходили какие-нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких-то, то о присяги Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Федоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет…”. [86 Толстой Л. Н. Война и мир...// Собрание сочинений в 12 т. , М. , 1987, Т. 5, С. 150. ] Как бы то ни было, в исследовательском отношении слухи дают богатый материал не только для изучения настроений и взглядов сложивших и передававших их лиц и кругов, но и для выяснения их конкретных планов, тактики и социально-политических программ, причем в условиях традиционного общества слухи являются едва ли не единственным общедоступным способом коммуникации. [87 Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции… С. 3] Появление и широкое распространение в XVII-XVIII веках огромного количества социально-утопических идей мы можем считать свидетельством неудовлетворенности народа существующими общественными отношениями и становления веры в возможность возникновения социального строя, принципиально отличающегося от существующего, о напряженности социальных идеалов и способов их жизненного воплощения. [88 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды... С. 3] К тому же, социально-утопические легенды отличаются от других фольклорных произведений, содержащих утопические элементы, более широким характером политического и социального идеала и утверждением возможности его обретения в настоящем или ближайшем будущем. [89 Там же. С. 328]Наиболее распространенными считаются социально-утопические легенды о царях-избавителях и царях-“антихристах”. Легенды подобного рода фиксируются с конца XVII века и сохраняются вплоть до XIX века. Следует отметить, что в подобных легендах весьма сильны критические настроения по отношению к правящему царю, отрицающие законную принадлежность монарха к царскому роду, но оставляющие вне критики“истинного царя”. Справедливо предположить, что крестьянин ждал облегчения только от государства, которое он отождествлял с до крайности идеализированным образом“милостивого царя-батюшки”, то есть в распространении легенд подобного рода заметна немалая заслуга наивного крестьянского монархизма.

Стремительное расширение территории России способствовало затягиванию процесса складывания государства во времени. Петр, вводя западные модели управления, создал государство, но отдельно от культуры, а это неизбежно породило массу домыслов как вокруг фигуры самого Петра, так относительно верховной власти вообще. [90 Касьянова К... О русском национальном самосознании… С. 311 ] Становится очевидным нарастающий отрыв культуры привилегированных сословий, ориентированной в первую очередь на западноевропейский тип, от культуры народных низов, которая продолжала своё развитие в рамках прежних традиций. В эволюции общественного сознания всего русского крестьянства этот отрыв, несомненно, оказался довольно существенным фактором.

На рубеже XVII-XVIII веков, параллельно с появлением первых легенд о подмене Петра I , в Сибири стали появляться и слухи о каких-то сибирских особах царского рода. [91 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников… С. 51] Постепенно легенды о подмене царя и правящем царе-антихристе превращаются в своеобразный род предсказаний апокалиптического толка, которые, безусловно, страшили крестьян. Правящему царю-“антихристу” неизбежно противопоставлялся образ царя-“избавителя”. Некоторые варианты народных легенд объявляли неистинной всю царскую династию. Несомненно то, что эти легенды подрывали монархические иллюзии крестьянства, заставляли их в какой-то мере пересматривать свои взгляды на государственное и административное устройство страны.

Так, по одному из доносов, уральский крестьянин Яков Солнышков “его императорское величество бранил матерно”за петровскую бюрократизацию церкви, чуждую стихийной практике крестьянского православия. Подобные высказывания, очевидно, были характерны не только для старообрядческих скитов и деревень, но и в целом для крестьянства. Большое распространение получили слухи о подмене царя. В 1712 г. в деле ссыльного Т. В. Копытова приводятся его слова: “Нынешний царь не печется о народе, а печется о немцах, потому что он и сам ихней породы а не царского кореня”. [92 Там же. С. 53. ]Далее следует правдивое по мнению Копытова описание, полученное якобы от священника, о подмене царя.

Вполне естественно, что все попытки распространения слухов и суждений подобного рода жестко пресекались. Например, в 1705 году было проведено несколько дознаний в отношении ссыльного крестьянского сына Ивана Черноткина и ссыльного пашенного крестьянина Родиона Киселева, которые даже понеся наказание продолжали свои“опасные разговоры” о “неистинности” правящего монарха даже находясь в тюрьме. [93 Там же. С. 52. ] С легендами о “возвращающихся царях-избавителях”связана специфическая форма народной борьбы против феодального общества и феодального государства– так называемое самозванчество. [94 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды… С. 26]Опыт изучения легенд о царях-избавителях показал, что их образы в сознании народа исполнены обычно негативного содержания; они противопоставляются правящим царям, источникам социального зла, как некое, понимаемое в самых неопределенных сочетаниях, социальное добро. [95 Там же С. 138] Антипетровские настроения проявлялись в разнообразных легендах о царях-избавителях, предстающих в качестве противников петровских преобразований. Вопреки представлениям об общей неправедности всего царского рода, их герои– представители императорской фамилии. Роль “избавителя”в подобных легендах как правило возлагалась на тех, кто не царствовал или царствовал недолго. На этой волне становились популярны и“добрые цари”- самозванцы. Одними из первых легенд подобного направления стали легенды о Петре II [96 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников…. С. 63-64], а длительность реального конфликта Петра и Алексея нашла свое отражение в легендах о покушении Петра на жизнь царевича. Готовность народного вымысла обогнать события сказалась не только в том, что такие легенды возникают задолго до смерти Алексея, но и в появлении первого самозванца Лжеалексея за шесть лет до казни царевича. Этот факт подчеркивает активность народного осмысления действительности. [97 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды… С. 123] Традиционные легенды о чудесном спасении царя-избавителя сочетаются с выражением надежд на отмену крепостного права, торговых монополий государства. Начиная с 1740-х годов, антипетровские настроения крестьянства неожиданно сменяются своеобразной ретроспективной идеализацией образа Петра I. На наш взгляд, это объясняется тем, что в народном крестьянском сознании, находящимся под воздействием наивного крестьянского монархизма, образ Петра I в это время стал представляться несомненно более значительным, чем его наследников. В 1740-1750 гг. в народных политических представлениях появляется и образ “цесаревича Петра Федоровича”, равно представляющийся как в роли царя-“избавителя”, так и в качестве очередного антихриста. Во II-й половине XVIII века из старообрядческой среды появляются народные легенды, связывающие надежды на ликвидацию социальной несправедливости с именем Петра III. Накануне Крестьянской войны 1773-1775 годов по всей России, и Сибирь не была здесь исключением, появляется целый ряд самозваных Петров III. Параллельно в народе распространились слухи о“милостях”, ожидаемых после воцарения чудесно спасшегося от козней Екатерины II императора. В этом свете становится понятным и самозванство самого Пугачева, который, сам того не сознавая, заставил наивный крестьянский монархизм и старообрядчество служить интересам крестьянского антифеодального протеста. [98 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников…С. 65] Таким образом, движение Пугачева было подготовлено и возникло на почве слухов и настроений социальных низов того времени. Ссылка в Сибирь самозванцев-“Петров III”и их сторонников только упрочило их позиции на востоке страны. Несомненно, что Крестьянская война 1773-1775 годов стала кульминацией развития социально-утопической легенды о Петре III. Манифесты и социальные призывы пугачевцев были широко популярны в Западной Сибири. Чего стоит хотя бы призыв Всенародного известия Е. И. Пугачева помещичьим крестьянам от 31 июня 1774 г. , согласно которому“…по истреблении… противников и злодеев-дворян, всякои может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатця будет…”. [99Сборник документов по истории СССР для семинарских и практических занятий (период феодализма). Ч. V. XVIII век. (Учеб пособие). М. , 1973. С. 74] Уже во время войны известия об успехах “Петра III”повсеместно облекались в новую форму, соединяясь и причудливо переплетаясь со слухами и предшествующими порождениями народной мысли.

Н. Н. Покровский, анализируя документы ставки Е. И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений 1773-1774 годов, приводит в качестве цитаты яркое высказывание пугачевского атамана-“полковника” Ивана Грязнова: “Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого, - вам самим то небезызвестно. Дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе Божием и написано, чтоб оне крестьян также содержали как и детей… Компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работою удручили, что и в ссылках того никогда не бывало да и нет. … А ныне отца нашего (т. е. “великого государя Петра Федоровича” – М. Г. ), хотя мы и старание прилагаем возвести, но дворянство и еще вымысел зделало назвать так дерзко бродягою донским казаком Пугачевым.... ” [100 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников… С. 66-67] Таким образом, можно сделать вывод об активном проникновении в социально-утопические представления крестьянства антифеодальных и антидворянских настроений, что вносило элемент осознанности в крестьянское сопротивление.

Радикальная антикрепостническая направленность Крестьянской войны 1773-1775 годов стимулировала конкретные антикрепостнические слухи даже в Сибири, где дворянское землевладение не прижилось и крепостных (в основном дворовых) было мало. Примерно к 1775 г. относится деятельность разгласителя–крепостного человека из Тобольска А. Корнильева, нашедшая весьма интересное отображение в переписке сибирского и оренбургского губернаторов. Слухи об освобождении крепостных содержались и в разглашениях омского колодника В. Морозова. Наконец, в 80-е гг. такие же новости (“да и все холопы будут вольными”) распространял П. Хрипунов-Головенко, прошедший хорошую выучку в рядах пугачевской армии. [101 Побережников И. В. Влияние города на идеологию классового протеста крестьян С. 61. ] Весной 1779 года в селениях и заводах Урала и Зауралья (в Тобольской и Оренбургской губерниях) появляются сообщения об активной циркуляции слухов о царях-“избавителях”. Разносчики слухов утверждали, что “покойный государь Петр Федорович жив и находитца с собранным своим войском… подле Черного моря”. Рассказы дополнялись описаниями успешно проведенных “истинным” императором сражений. (13-14) П. Е. Хрипунов-Головенко, решивший продолжить дело Пугачева “наименовав”себя государем Петром Федоровичем, при этом, что весьма редко, Хрипунов активно распространяет сведения, детально описывающие лагерь, образ жизни и“силы” избавителя. [102 Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции.... С. 17] Любопытно, что во всех слухах подобного рода армия царя-“избавителя”находится в относительной недосягаемости от слушателя: на Черном Море, в Тишкинии, в киргизских степях и т. д.

Следует отметить, что не всех самозванцев однозначно ждала ссылка, каторга или казнь. Например, один из пугачевских атаманов, после разгрома своего предводителя укрывшийся в Сибири и избежавший тем самым расправы, уже неоднократно упоминавшийся крестьянин Петр Хрипунов, после рассказов о своем участии в Крестьянской войне неоднократно соблазнялся слушателями объявить и себя Петром III ради борьбы“за правое дело”. Разъезжал по всей Западной Сибири “разглашая о государе”. Когда же Хрипунов был наконец схвачен, то по воле Екатерины II он был отправлен в сумасшедший дом. [103 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников… С. 68] В 1785 году весьма нашумело судебное дело об антипетровской, антиимператорской проповеди и пророчествах драгуна Ильи Скворцова, которые был убежден, что начавшиеся при Петре I антихристовы времена продолжаются и при Екатерине II: “Ни царя, ни царицы ныне нет –потому де ныне все начальники самовластны, што захотят, то и делают, бьют и мучат. Царице же в вере христианской женскому полу царствовать не подобает, потому что как царь царствует на небеси бог, то и на земли должно быть по образу ево. ” [104 Там же. С. 61]

Помимо эсхатологических настроений, в его суждениях прослеживаются и черты наивного крестьянского монархизма, который носит явный оттенок патернализма. Необходимо отметить, что с начала 1780 гг. легенды о Петре III начинают вытесняться слухами об ожидаемых царских“милостях”Павла Петровича, популярность которого в среде крестьян подстегивалась общеизвестной нелюбовью к нему со стороны Екатерины II. Интересно, что свои симпатии к Павлу достаточно ярко высказывали сибирские старообрядцы.

    3. ) Старообрядчество и активный антифеодальный и
    антигосударственный протест.

Таким образом, в идеологической антифеодальной борьбе конца XVIII в. староверие и как религиозно-общественное движение, и как идеология, оставалось действенным фактором.

В то же время, церковный раскол породил не только легенды о подмененном царе и царе-антихристе, не только поддерживал самозванцев, но и подвигнул крестьян-старообрядцев на куда более радикальные методы протеста. Например, одним из подобных направлений стал Тарский протест начала 1720-х гг. , начавшийся с нескольких крестьянских самосожжений в 1721-22 гг. Формальной причиной для выступлений старообрядцев и сочувствующих им мирян, придерживавшихся официальной церкви, стали I-я ревизия, попытка ввести двойной подушный оклад, а так же указ от 5 февраля 1722 года о престолонаследии, “подтвердивший” в народном сознании многочисленные слухи о царе-антихристе. Принятый в кругах на Таре основной документ движения – “отпорное письмо” –содержал краткое догматическое обоснование отказа от присяги неведомому наследнику. Одновременно, тарские бунтовщики ставили свои условия монарху: они выражали согласие присягнуть в том случае, если наследник будет“истинного” царского рода и “истинной”(т. е. старой) веры. Имея убеждение в том, что время Антихриста уже наступило, крестьяне Тары тем не менее ожидали положительного ответа государя на свое письмо. Вследствие крайне жестоких карательных акций и розыска со стороны властей, догматическая, книжная эсхатология старообрядцев преобразовалась в важнейший и острый фактор народного политического сознания. Во время Тарского бунта крестьяне активно используют эсхатологические тексты из священного писания и предания, и прежде всего Апокалипсис, сочинения Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина и др. [105 Александров В. А, Покровский Н. Н. Власть и общество. Сибирь в XVIII в… С. 341] Отказ в ходе Тарского протеста от присяги на верность монарху не был единичным и породил подобные методы противодействия властям и в последующем, например в 1742 году на Алтае и по другим районам пронеслась волна отказов от присяги Елизавете.

Тарский бунт оказал огромное воздействие на дальнейшее развитие социально-политических убеждений крестьян. Тем не менее, он олицетворял консервативную привязанность к традиционному быту, разрушаемому царскими нововведениями, а так же народный протест против введения подушной подати, ревизий, рекрутчины и прочее. Народ воспринимал все эти события как признаки близкого Страшного суда.

Независимо от того, представлялся ли в легендах Антихрист “духовно” – как дух зла, захвативший теперь власть и в России, или “чувственно”, то есть воплощенный в царе или патриархе. , все эти эсхатологические представления разрушали традиционное мирское уважение к государю, объявленному теперь нечестивцем, Антихристом или его предтечей. [106 Там же. С. 340] В 1730-50-е гг. волна самосожжений не стихает, причем светский и религиозно-утопический протест объединены. Например, в 1742, когда на Алтае велось восстание за отказ от присяги Елизавете, оно закончилось самосожжением 18 человек. До этого крестьяне подали 2 письменных прошения:

О непомерной тяжести налогов и повинностей, притеснениях и поборах со стороны духовных властей.

Прошение, осуждавшее “антихристовую” власть в стране, налогами и голодом подчинявшей людей сатане: “нынешния власти во всех жестоки, гневливы, наглы, люты, яры, нестройны, страшны, ненавистны, мерзки, некротки, мучители, лукавы”.

Здесь прослеживается явное указание на то, что крестьяне были знакомы со 105 словом весьма авторитетного у старообрядцев московского издания 1652 г. Ефрема Сирина, где написано, что Антихрист“яр, нагл, гневлив, раздражен, нестроен, страшен и злонравен, ненавидим, мерзок, неукрощен, лукав, оукольник и безстуден”. [107 Там же. ] В 1756 году , эта цитата вновь будет пересказана в “Известии”, поданном от имени 172 беглых крестьян Чаусского острога посланной за ними военной команде. Таким образом, слова Ефрема Сирина, характеризующие Антихриста, будут отнесены ко всем духовным и светским властям государства, которые теперь, “в последние времена”, “не по избранию святаго духа поставляются, злата ради; того ради они нарицаются от бесов, а не от Бога” [108 Там же]

В очередном самосожжении 15 июня 1756 года сгорело 172 человека, не поверивших обещанием властей в разрешении конфликта. Немаловажно, что посылка военных команд для предотвращения гарей обычно вызывало обратное действие. По всей видимости, увидев военную силу, восставшие крестьяне окончательно разуверивались в обещаниях власть имущих.

После Крестьянской войны вновь возрастает число антицерковных выступлений, связанных со старообрядческими лозунгами. В 1782-1784 гг тысячи жителей исетских, ялуторовских, ишимских сел участвуют в движении за выход из православных духовных приходов с целью освобождения от поборов и притеснений духовенства. Крестьяне переставали посещать церковь, желали записаться в двойной старообрядческий оклад и составляли и добивались признания многотысячных списков отказников от официального христианско-ортодоксального направления в религии, с целью чего писали многочисленные прошения и челобитные, выбирали и направляли в различные инстанции ходоков. Здесь видны как социальные, так и духовные мотивы протеста. Дело в том, что на протяжении XVIII века среди крестьян Урала и Сибири не раз получали широкое распространение слухи о милостивых императорских указах, разрешающих свободное исповедание старообрядчества или даже приказывающих всем записываться в раскол. Подобные слухи, несомненно, также можно отнести к очередному проявлению“наивного крестьянского монархизма”. Почву для слухов дало и некоторое смягчение законодательства о расколе в начале 1780-х годов. Когда же крестьян“увещевали”в несостоятельности таких слухов и в заведомой подложности распространяемых в крестьянской среде сведений подобного характера, а так же говорили им о неверных перетолкованиях действительно имевших место императорских указов, крестьяне всерьез начинали угрожать самосожжением. [109Покровский Н. Н. Массовое антицерковное движение урало-сибирских крестьян… С. 201] В крестьянском сознании запись в двойной подушный оклад означала немедленный выход из православного прихода; крестьянин видел в этом хотя и дорогой, но верный способ избавления от поборов господствующей феодальной церкви. Сразу после отмены двойного оклада широкое распространение получили слухи во том, что это мероприятие приведет к насильственному обращению в православие всех старообрядцев вообще. [110 Покровский Н. Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII веке… С. 366]Как бы то ни было, но отмена двойного подушного оклада в 1782 г. , казалось бы, полностью ликвидировала возможность массовых выступлением с требованием записать в двойной подушный оклад. Однако этого не произошло. Напротив, движение приобрело еще более широкий размах, “второе дыхание”. Дело в том, что крестьянские представления по-прежнему лежали в русле наивного крестьянского монархизма, что порождало мнение о том, что Синод и местные гражданские и церковные власти действуют здесь вопреки воле государыни. [111 Там же. ] Движение это сопровождалось демонстрацией резкой враждебности крестьян к православным церковнослужителям, отказом подчиняться церковным властям, а подчас и острыми столкновениями крестьян с клириками, пытавшимися вернуть утраченные позиции.

После погрома Пугачева в течение двадцати лет появились еще по крайней мере тринадцать самозванцев, распространялись подложные указы, вспыхивали бунты. Крестьяне продолжали поиск пути в свое утопическое царство с народным царем, защищающим локальные миры от государства. Усиление враждебности к начальству, помещикам, которые как будто потеряли моральное право владеть крестьянами, общая дезорганизация от бунтов вызывали рост дискомфортного состояния [112 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта… С. 205]… Таким образом, протест, берущий свои корни в старообрядческих представлениях, охватил и другие слои крестьян, к концу века обретает новую форму и содержание, но так же продолжает углубление конфликта между народным христианством и бюрократическим официальным православием.

Среди основных форм антифеодальной борьбы русского крестьянства, на наш взгляд, преобладали либо открытая политическая борьба (восстание), либо“уход”, то есть бегство в еще не освоенные государством районы. При этом, восстания не обязательно носили ярко выраженный религиозный характер, как это было у староверов. Зачастую в активную форму выливался социально-экономический протест приписных и монастырских крестьян. Следует отметить, что для массовых вооруженных выступлений крестьянства были характерны стихийность и импульсивность. Нанося мощные удары по существовавшему строю, крестьянские восстания способствовали определенной трансформации последнего. Так, призыв социального протеста в России в конце XVIII века стал той почвой, из которой выросла дворянская революционность первой четверти XIX в. Целью же крестьянских выступлений было обеспечение нормальных условий для ведения самостоятельного семейно-потребительского хозяйства. Борьба крестьян за землю и волю не означала стремления к абсолютной свободе и отказа от формируемых наивным крестьянским монархизмом обязанностей по отношению к властям. [113 Данилова Л. В. Крестьянство и государство в дореформенной России… С. 33-34] На конкретные формы выступления крестьянства – его цели, требования и действия, –бесспорно, влияют и тип социального целого, в которое включены крестьянские миры, и внешние исторические обстоятельства. При анализе крестьянского движения и вопросов формирования представлений социальных“низов” о власти и государственном устройстве эти факторы необходимо учитывать. Как бы то ни было, но проанализировав сопротивление крестьянства, проистекающее из религиозного раскола, можно прийти к выводу, что напряженность в вопросе веры порождала со стороны крестьянства бурную реакцию, причем выражалась она не только в распространении из среды старообрядцев множества слухов и социально-утопических легенд, касающихся власти, но и способствовала активизации крестьянского протеста, обращению его в крайние формы. При этом немаловажно отметить влияние монархических иллюзий, находивших свое отражение как в социально-утопических легендах (например, о подмене“истинного”государя), так и в активных формах протеста, подкреплявшихся лозунгами, порождаемыми наивным крестьянским монархизмом.

    3. Побег как универсальная форма
    антифеодального протеста.

Другой, и последней, рассматриваемой в рамках нашей работы, формой протеста, вне сомнения, во многом зависящей от старообрядческих представлений о власти, был“уход” или побег в еще не занятые государством земли.

Эта форма протеста была наиболее распространенной формой протеста в течение всего XVIII века. При этом к нему прибегали как по социально-экономическим причинам, так и в силу религиозных воззрений.

Следует отметить, что предоставление отдельным заводчикам монополии на эксплуатацию беглых, запись крестьян с просроченными паспортами на новых местах жительства в период проведения переписей населения, указы о“прощении” беглецов, выходящих из-за границ империи –вся эта серия правительственных мероприятий увеличивала в сознании крестьянства набор“законных” поводов для бегства в надежде на “милостивое прощение” и, главное, на облегчение своего положения в будущем. [114 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма… С. 456]Несомненно, что крестьянские побеги стали универсальной формой социального протеста против отношений зависимости. Обычно крестьянские уходы дополнительно стимулировались восстанием. [115 Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России… С. 195] Утопия, отвечавшая практике вольнонародного миграционного движения за пределы досягаемости со стороны государственной власти, вносила элемент сознательности в этот стихийный процесс. Цель– освобождение от зависимости или по крайней мере сведение ее к минимуму. [116 Там же. С. 198] При сравнительно-историческом изучении выявляется та особенность, что перед мотивами социального протеста и обличения на второй план отступала крестьянская мечта о превращении в“самостоятельного хозяина”. Основной упор делался на разрыве связей с отношениями феодальной зависимости, на осознании полной противоположности интересов и целей людей, добивавшихся свободы, на безвозвратности ухода из этой системы отношений. Несмотря на кажущееся проявление “бессилия”, побеги можно отнести к наиболее радикальным формам протеста. Дело в том, что в силу своего традиционализма крестьянское волнение очень редко способно разорвать абсолютно все связи с окружающей системой эксплуатации и подчинения. [117 Побережников И. В. Влияние города на идеологию классового протеста… С. 51] Активизация крестьянства проявлялась не в стремлении перестроить государство, а в желании отпихнуться от него, замкнуться в своих локальных мирах. Отход крестьянства от начальства неизбежно заставлял государство укреплять аппарат чиновников и поддерживать дворянство, то есть стараться усилить контроль за крестьянскими мирами. [118 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта… С. 237]Как бы то ни было, нельзя забывать о том, что классовые противоречия на Руси развивались в специфических условиях наличия резервных пространств. Освоение огромной территории Сибири менее чем за одно столетие посредством вольной, стихийной колонизации, может быть объяснено только стремлением народных масс столь своеобразным способом избавиться от усиливавшегося феодального гнета. В середине XVIII века русская колонизация дошла в Западной Сибири до Северных предгорий Алтая. В 1723 году А. П. Демидов построил первые заводы у Синей Сопки, после чего здесь был образован Колывано-Воскресенский острог и одноименная оборонительная линия. Однако вольная народная колонизация опередила правительственные намерения. В некоторых районах Алтая возникали целые деревни беглых крестьян, приписанных к Колывано-Воскресенским заводам, сюда же стекались беглые крепостные и рекруты, переходили старообрядцы. Существование этих деревень, скитов и заимок хранилось в тайне как от российской, так и от китайской администраций (поскольку многие деревни находились на территории, находившейся тогда под владычеством Китая). Таким образом, была осуществлена тайная колонизация плодородных земель Южной Сибири, лежавших, по народным преданиям, на пути в мифическую страну Беловодье, а именно Бухтарминская и Уймонская долины юго-восточного Алтая. По сведениям, приводимым К. В. Чистовым, во второй половине XVIII в. именно эти две долины и назывались Беловодьем, в народном сознании переродившемся в утопическую страну, где“нет ни рабов, ни господ”. В последствии, уже при Екатерине II, по просьбе самих крестьян правительство объявило эти земли подвластными России, а их население, учитывая специфический характер описанных выше взглядов и, по-видимому, опасаясь, что с аналогичной просьбой бухтарминцы вполне могут обратиться и к противоположной стороне, записано“ясашными инородцами”, то есть подданными с обязанностью платить ясак, но свободными от всех других повинностей, включая обязанность подчиняться присылаемой администрации, поставлять рекрутов и т. д. [119 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. С. 274-276. ] Легенды о “далеких землях” (а Беловодье – далеко не единственная “страна-утопия”русского происхождения) были специфической формой борьбы крестьянства с правительством, с общественным строем во всех его проявлениях; формой, до предела наивной и трагически бесперспективной, но исторически неизбежной, включавшей в себя существовавшие в то время царистские и церковные иллюзии и сохраняла свою относительную прогрессивность до того момента, пока крестьянам не приходилось вновь вступать в открытый активный конфликт с государством. [120 Там же С. 318. ] Следует отметить, что распространение легенды о Беловодье было связано со специфической конспиративной деятельностью чрезвычайно своеобразной крестьянской анархистской религиозно-общественной организации– сектой “бегунов” или “странников”. В основе этого учения лежало представление о том, что со времени реформы Никона начался“век антихристов”. “Антихристова” суть, по мнению “бегунов”, охватила все государство. Налоги, притеснения, рекрутчина – все это олицетворяло дьявольскую сущность власти. Поскольку “бегуны”не могли предложить ничего взамен существующего государства хотя бы на уровне теории, они, подобно всяким утопистам, желали выключиться из социальных закономерностей, образовать некий островок в окружавшем из океане феодализма. Беловодскую легенду неуместно называть чисто“бегунской”легендой, поскольку она хоть и имела особую популярность среди старообрядцев, но пробрела весьма широкое распространение, имела общерусский характер и распространение.

К тому же, “бегунов”нельзя подозревать в существовании каких-либо, по крайней мере сознательно выраженных, политических убеждений. Они были крестьянами своего времени, религиозными, и вместе с тем, видевшими в расколе протест против официальной церкви. Они мечтали не о переделке общества, а о выпадении из него и в их учении следует видеть не только антифеодальный протест, но и его историческую ограниченность и консерватизм, антиобщественный и анархический характер. [121 Там же С. 248] Мечта о вольной земле сочетается в беловодской легенде не только с собственническими идеями, но и с типично старообрядческой мечтой о земле, сохранившей“древлее благочестие”. И в этом смысле она является типичнейшим порождением наивного крестьянского монархического сознания. [122 Там же С. 286]

    Заключение.

Итак, в своей работе мы показали, что крестьянское социально-политическое сознание в рассматриваемый период основывалось на обширном комплексе представлений, порождаемых наивным крестьянским монархизмом. Как было показано, присущий крестьянскому сознанию наивный монархизм не претерпел в XVIII в. существенных изменений, однако связанный с ним комплекс идей усложнился, дополнившись активным отношением к абсолютистскому законодательству, а также более определенными социальными идеалами.

Мы показали, что при этом ведущую роль в формировании представлений народа о власти играл наивный крестьянский монархизм. Именно благодаря ему антифеодальный протест приобретает антидворянские черты. Указанные особенности крестьянского сознания оказали значительное воздействие на формы и характер развития крестьянских представлений о власти и государственном устройстве. В XVIII веке политический протест находит свое ярчайшее отражение и в легендах антицаристского толка, которые формулировались в своеобразной форме замены царя-угнетателя“народным”царем. Таким образом, борьба против государственности не сводилась к частностям, к обеспечению каких-то индивидуальных потребностей; она была направлена на то, чтобы“за веру и Правду”постоять. Отсюда можно сделать выводы о перманентном конфликте по поводу всего строя жизни и основополагающих ценностей между“низами” общества и господствующим классом. Мы показали, что требования крестьян носили антигосударственный характер, и то, это обстоятельство маскировалось тем, что непосредственным объектом их недовольства было феодальное угнетение, при этом причины недовольства крестьян тяготели к идеалам наивного крестьянского монархизма, а через него к древнему земледельческому идеалу вольной догосударственной жизни. Постоянно выдвигались требования, разрушительные для государства, например, отказ от платежа податей, от рекрутчины, от присяги государю и тому подобные.

Некоторые исследователи справедливо видят в этом не просто конфликт между обществом и государством. По их мнению, действия, высказывания, намерения, ценности власти в глазах народа и действия народа в глазах власти вызывали взаимный страх, выглядели как нечто иррациональное, неподдающееся пониманию, прогнозу, а, следовательно, опасное. [123 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта…1997] Как было показано в нашей работе, к началу XIX в. все антифеодальные протесты и процессы по-прежнему следуют стремлению крестьян освободиться от начальства и вступить в непосредственные отношения партиципации к монарху. Кстати, именно в это время крестьянские настроения пыталась использовать русская интеллигенция, но несмотря на некоторое пересечение во взглядах на государственное устройство, неудачно, что свидетельствует о совершенно разных представлениях об административном и государственном устройстве страны, о характере происходящих в ней социальных процессов. Например, это проявилось при попытке использовать в своих целях старообрядцев, дабы возбудить в последних политическую оппозицию правительству, “надоумив” их, “чего им хотеть”, убедить их в том, что Правительство –воплощенное зло, достаточно свалить его и все устроится само собою: будет свобода, крестьяне получат землю и все заживут богато и счастливо. Другой вопрос, что старообрядцы видели зло как раз не в Правительстве (Синоде), и не в ортодоксальной церкви, их угнетающей. Они отказываются идти на поводу интеллигенции и участвовать в борьбе за преобразования, за свои в сущности права, только потому, что“в житиях нет примера, чтобы христиане бунтовали, да и святые отцы этому не учат” [124 Касьянова К. О русском национальном самосознании.... С. 57] Недаром, видя подобную картину, русская интеллигенция обвиняла “низшие слои” в “стихийности” и “темноте”. Государство изначально противостоит русскому человеку как нечто враждебное, и на него, как на врача, не распространяются моральные запреты: его можно обманывать, у него можно красть; обещания, данные государству, можно не выполнять. С ним можно бороться разными способами, но при этом почему-то не имеет силы самое главное для военных правило: чтобы победить врага надо его знать. [125 Там же. С. 72]

Как бы то ни было, мы отметили, что общественно-политическое сознание русского крестьянского населения Сибири формировалось под воздействием его экономического положения, образа жизни, социально-политического статуса, политики государства в отношении народных масс. Как было отмечено в работе, поступательное развитие общественного сознания народных масс в эпоху феодализма проходит долгий и сложный путь от непосредственного отражения основных социальных противоречий к опосредованному теорией, то есть идеологическому отражению их. По условиям феодальной эпохи господствующей формой теоретического отражения социальных противоречий является превратная“религиозно-фантастическая”форма. Это уже идеология, теоретический синтез, как таковой, он и представляет собой прогресс в развитии общественного сознания [126 Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России… С. 141]. В обстановке социальной забитости, невежества, всяческой отсталости, инертности, закрепощенности как социальной, так и духовной социальная мысль обрекалась на“подпольное”существование, на ограниченное влияние, на замыкание в сфере идеологической борьбы.

Как было показано в работе, в долгой истории антифеодальной борьбы и соответственно на разных уровнях развития общественного сознания сложилось многообразие форм народного идеологического протеста, как и многообразие идеалов общественного устройства.

В этом отношении немаловажно, что в течение позднефеодального периода в русле антифеодальной борьбы крестьянства возникли и широкие движения религиозной оппозиции (староверие и сектантство) крепостничеству и господствующей церкви. Наблюдается углубление и конкретизация позитивных идеалов протеста. Мы видим, что крестьянство всех сословных групп Сибири активно сопротивлялось любым попыткам увеличения феодальной ренты и наступлению правительства и церкви на их относительную духовную свободу. Как мы показали, иногда крестьянский протест выливался в открытые формы, но в повседневном своем выражении имел характер“глухой обороны”, то есть в “неявном”протесте социально-утопических легенд, слухов, фольклора, а так же в челобитных, жалобах и т. д. Как показала история, в итоге крестьянское сопротивление все же заставляло власти идти на определенные уступки, какими, например, несомненно стали отмена десятинной казенной пашни, секуляризация церковных земель или прекращение приписок к заводам в начале XIX века. Подводя итог, хотелось бы еще раз сказать об актуальности исследования данной проблемы и о том, что при изучении её можно и нужно широко использовать наработки новой исторической дисциплины–исторической психологии, задачей которой является изучение процессов возникновения, существования и затухания социальных стереотипов, составляющих в свою очередь структуру национального характера, одного из важнейших факторов исторического процесса.

    Список использованных источников и литературы.

Александров В. А, Покровский Н. Н. Власть и общество. Сибирь в XVIII в. Новосибирск: Наука, 1991.

Алефиренко П. К. Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30-50-х годах XVIII века. М. : АН СССР, 1958.

Астафьев П. Е. Национальность и общечеловеческие задачи (к русской народной психологии) // Этнопсихологические сюжеты (из отечественного наследия). М. : Ин-т философии РАН, 1992. С. 37-48

Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта. Том I: от прошлого к будущему. Новосибирск: “Сибирский хронограф”, 1997

Н. А. Бердяев о роли национального характера в судьбах России // Социально-политический журнал. 1993, №9-10, С. 101-110

Бернадский В. Н. Очерки из истории классовой борьбы и общественно-политической мысли России в третьей четверти XVIII века. // Ученые записки ЛГПИ им А. И. Герцена. Л. : 1962, Т. 229

Государство Российское: власть и общество. С древнейших времен до наших дней. Сб. документов. Уч. пособие. Ред. Ю. С. Кукушкин. М. : Изд-во Московского ун-та, 1996.

Данилова Л. В. Крестьянство и государство в дореформенной России // Крестьяне и власть: Материалы конференции. М. – Тамбов: 1996. С. 24-37

Зубкова Е. Ю. , Куприянов А. И. Ментальное измерение истории: поиски метода // Вопросы Истории. 1995 № 7 С. 154-157

Ильиных В. А. Крестьянские челобитные XVIII –первой половины XIX в. (на материалах Западной Сибири) // Сибирское источниковедение и историография. Новосибирск: Наука, 1980. С. 81-92 Касьянова К. О русском национальном самосознании. М. : ИНМЭ, 1994. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. М. : Наука, 1977 Комиссаренко А. И... Ликвидация церковной земельной собственности и русское общество (отношение духовенства, дворянства и крестьянства к секуляризационной реформе 1764 г) // Церковь, общество и государство в феодальной России. М. : Наука, 1990. С. 313-334

Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск: Наука, 1992 Кузнецов И. С. Центральная власть и местное управление в психоисторическом контексте. // Проблемы истории местного управления Сибири XVII–XX вв. Материалы научной конференции. Новосибирск: 1996, С. 102 – 104. Миненко Н. А. Общинный сход в Западной Сибири XVIII –первой половине XIX в. // Общественный быт и культура русского населения Сибири XVIII– начала XIX века. Новосибирск: Наука, 1983. С. 3-18

Миненко Н. А. История культуры русского крестьянства Сибири в период феодализма (Учеб. пособие). Новосибирск: Изд-во НГУ, 1986.

Миненко Н. А. Живая старина: будни и праздники сибирской деревни в XVIII – первой половине XIX в. Новосибирск: Наука, 1989 Побережников И. В. Влияние города на идеологию классового протеста крестьян западной Сибири в XVIII веке // Город и деревня Сибири в досоветский период (Бахрушинские чтения 1984 г. ) Межвуз. сб. науч. трудов Новосибирск: Изд-во НГУ, 1984. С. 50-67

Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции, Екатеринбург: Банк Культурной Информации, 1995.

Побережников И. В. Новые материалы по истории классовой борьбы в Западной Сибири XVIII в. (Дело о бердском“скопе”) // Исследования по истории общественного сознания эпохи феодализма в России. Новосибирск: Наука, 1984.

Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников о политических взглядах сибирских крестьян конца XVII-XIX в. // Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода. Новосибирск: Наука, 1982. С. 48-79. Покровский Н. Н. Жалоба уральских заводских крестьян 1790 г. // Сибирская археография и источниковедение. Новосибирск: Наука, 1979.

Покровский Н. Н. Массовое антицерковное движение урало-сибирских крестьян и секретный указ от 9 марта 1783 г. // Вопросы истории Сибири досоветского периода. Новосибирск: Наука, 1973. С. 182-204

Покровский Н. Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII веке. Новосибирск: Наука, 1974

Россия – расколотая цивилизация? …//. Отечественная История. 1994, №4-5. С. 3-45 Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI-начале XVIII в. М. : Наука, 1972

    Русские старожилы Сибири М. : Наука, 1973

Сборник документов по истории СССР для семинарских и практических занятий (период феодализма). Ч. V. XVIII век. (Учеб пособие). М. :“Высш. Школа”, 1973. Толстой Л. Н. Война и мир. // Собрание сочинений в 12 т. М. : 1987, Т. 5 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. М. , Наука, 1967

Страницы: 1, 2