Религиозно-культурный конфликт в Риме. Оргиастические формы культа Диониса - вакханалии - (диплом)

Потрох будем потом на ореховом вертеле жарить [101 Вергилий. Георгики.  II. 380—396. ].

Интересно, что и в Италии существовал обычай в праздник Либера на перекрестках качаться на качелях, подобный греческому обычаю, практиковавшемуся во время Малых Дионисий. Народное предание объясняло его поисками на земле и на небе исчезнувшего Латина — в римской мифологии сына Фавна и родоначальника племени латинов [102 Штаерман Е.  М. Латин // МНМ. Т.  2. С.  40. ]. Даже винодавильню и приготовление вина пронизывает та же самая радость дела, в силу которой все люди, прессы, молодое вино приобщились через жертвы и дары к культу Либера и Либеры [103 Колумелла. О сельском хозяйстве.  XII. 18. 4. ]. С ростом городского населения, оторванного от земледельческих циклов, от сельских общин, от природы в целом, все более различными становятся религиозные представления сельского и городского плебса. Либер теперь все более ассоциируется со свободой, со свободным городом [104Штаерман Е.  М. Социальные основы религии Древнего Рима. С.  133—134. ]. Поэтому его изображения, как и его спутника, знаменитого силена Марсия из Малой Азии, нередко находились на рынках, в том числе — и в Риме [105 Сервий. Комментарий на Вергилия. “Энеида”.  III. 20; IV. 58. ]. В соответствии с этим, и Либералии, отмечавшиеся в городе, приобрели иной характер. Это был чисто городской праздник, в котором преобладал дух горожан. Обычным жертвенным даром была так называемая liba, т. е. жертвенная пища из полбы, меда и масла, подносившаяся Либеру, явно, ввиду четкого отзвука его имени [106 Preller L. Op. cit. S.  444. ]. В этот день молодежи низшего поля имели обыкновение представлять так называемую toga libera; здесь, таким образом, Либер вновь является богом свободы [107 Овидий. Фасты.  III. 777; Цицерон. К Аттику.  VI. 1. 12; IX. 9. 4. ]. Обычай именно в этот день облачать юношей во взрослую одежду Овидий объясняет таким образом:

    Мне остается сказать, почему дают вольную тогу
    В твой светоносный день мальчикам, юноша Вакх.
    Иль потому, что ты сам остаешься мальчиком или
    Юношей вечно, своим видом с обоими схож;
    775 Иль, если сам ты отец, отцы твоему попеченью
    И твоему божеству препоручает сынов;
    Иль, раз ты волен, детей облачают вольной мужскою
    Тогой и в жизненный путь вольно пускают идти;
    Иль потому, что когда прилежней работали в поле
    780 Встарь, и сенатор следил сам за отцовской землей,
    И когда от сохи шагали к консульским фаскам,
    Не постыдяся своих грубых мозолистых рук,  —
    Все собирались толпой селяне на игрища в город
    Не для веселых забав, а чтобы славить богов;

785 Чествовался в этот день бог — даритель лозы виноградной Вместе с богиней, в своей факел несущей руке,

    И для того, чтобы больше людей новичка поздравляли,

Тогу надевшего, стал день этот зрелости днем [108 Овидий. Фасты.  III. 771—788. ].

Итак, для народа Либер—Дионис был богом растительности и особенно виноделия, сравнительно недавно выделившимся из группы духов-силенов, сатиров, нимф и других, обладавших аналогичными функциями. Это обеспечило ему популярность среди сельского плебса, а затем — и городского. Для него Дионис—Либер, видимо, был не только и не столько земледельческим богом, сколько богом-хранителем свободы во всех ее проявлениях, от гражданской до буйной свободы сельскохозяйственных праздников. В этих своих качествах он отчасти совпадал с греческим Дионисом, чем было вызвано их сравнительно легкое отождествление [109 О судьбе культа Либера—Диониса в императорскую эпоху см. : Штаерман Е.  М. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи. М. , 1961. С.  247—249. ]. Если римляне и не имели столь подробной мифологии Либера, как греки для своего Диониса, то, во всяком случае, ни функции этого бога, ни формы обрядности на его праздниках, не отличались от аналогичных им греческих проявлений культа Диониса по своей сути, временами даже совпадая вплоть до отдельных мелочей. Таким образом, можно сделать вывод о том, что исток конфликта лежал отнюдь не в культе Диониса самом по себе и не в его противоречии духу римской религии, общественной нравственности и т. п. Происхождение конфликта было иным, и для того, чтобы его выявить необходимо обратиться непосредственно к событиям, всколыхнувшим римское общество в 186 г. до н. э.

    “Дело о вакханалиях”: римляне и оргиастический культ

“В следующем году заговор внутри государства отвлек новых консулов Спурия Постумия Альбина и Квинта Марция Филиппа от командования войсками и других обычных обязанностей”,  —так начинает Тит Ливий свой рассказ о событиях 186 г. до н. э. Уже первые слова дают оценку тому, что произошло: “заговор внутри государства”. Какие же события удостоилось этого наименования? Обратимся к нашему автору. По его словам, “началось все с того, что в Этрурии объявился некий грек низкого происхождения, совершенно невежественный в благородных науках, с которыми нас познакомил просвещеннейший из народов. Это был жрец и прорицатель, (4) причем не из тех, кто открыто служит богам, не скрывая ни занятий своих, ни учения, на виду у всех совращает умы, но руководитель тайных ночных обрядов. (5) Сначала в его таинства были посвящены немногие, но затем доступ к ним становился все шире и для мужчин, и для женщин, а чтобы вовлечь еще больше людей, обряды стали сопровождать попойками и пиршествами. (6) И так как вино разжигало желания, а смешение под покровом ночи мужчин с женщинами и подростков со взрослыми позволяло забыть о стыдливости, стал набирать силу всевозможный разврат, в зависимости от вкусов и склонностей каждого. (7) Но дело не ограничилось растлением женщин и благородных юношей: из той же мастерской порока стали распространяться лжесвидетельства, поддельные печати и завещания, клеветнические доносы, (8) отравления и убийства родных–такие, что подчас не оставалось для захоронения даже трупов. Много преступного делалось хитростью, но еще больше насилием. Долго насилия удавалось скрывать, так как крики насилуемых и убиваемых, звавших на помощь, заглушались воплями и завываниями, грохотом барабанов и звоном литавр.

9. (1) Из Этрурии эта зараза проникла в Рим. Поначалу огромный Город, довольно терпимый к таким порокам, скрывал ее до тех пор, пока наконец консул Постумий не узнал о ней при следующих обстоятельствах. (2) Публий Эбутий, чей отец служил в коннице на казенном обеспечении, остался сиротой, а после того как и опекуны его умерли, рос и воспитывался под опекой своей матери Дуронии и отчима, Тита Семпрония Рутила. (3) Мать была целиком предана новому мужу, а отчим так бессовестно обкрадывал мальчика, пользуясь положением опекуна, что не смог бы потом отчитаться, и потому искал способа либо избавится от сироты, либо добиться от него полной покорности, и средство к этому он нашел в вакханалиях. (4) Мать вызывает мальчика к себе и заявляет, что дала во время его болезни обет, как только он выздоровеет, посвятить его в Вакховы таинства, и теперь, когда боги услышали ее мольбу, она желает свой обет исполнить. Для этого он должен в течение десяти дней соблюдать целомудрие, а на десятый день, как только он пообедает и чисто вымоется, она отведет его в святилище. (5) Неподалеку от Эбутия жила известная своею доступностью отпущенница по имени Гиспала Фецения. Она была достойна лучшей участи, чем та, к которой привыкла еще молоденькой рабыней, но, получив вольную, продолжала жить прежним промыслом. (6) Близкая соседка Эбутия, она была с ним в связи, не вредившей, впрочем, его доброму имени имуществу, ведь эта женщина полюбила его сама, первая искала с ним знакомства, и так как родные его были очень скупы, охотно помогала ему деньгами. (7) Привязанность ее к юноше была так велика, что после смерти своего патрона, когда над ней уже не было ничьей опеки, она попросила опекуна у трибунов и претора и, составив завещание, назначила Эбутия единственным своим наследником.

10. (1) При любви, скрепленной такими залогами, у них не было друг от друга никаких тайн, и вот однажды юноша, шутя, велит своей подруге не удивляться, если несколько ночей он будет спать один: (2) чтобы был исполнен обет, данный за его выздоровление, он хочет приобщиться к таинствам Вакха. Услыхав об этом, Гиспала взволновалась. “Да сохранят нас от этого боги!  — сказала она.  — Лучше нам умереть, чем тебе сделать это”. И она стала призывать проклятия на головы тех, кто ему это посоветовал. (3) Изумленный такими речами и такой горячностью, юноша велит ей не бросаться проклятиями: ведь такое приказание дала ему, с согласия отчима, мать. (4)“Стало быть, твой отчим,  — сказала Гиспала,  — именно он — ведь о матери такое грешно даже подумать —спешит погубить твою честь и доброе имя, отнять надежды на будущее и саму жизнь! ”(5) Еще более удивленный, юноша просит ее объяснить, в чем дело. Тогда, заклиная богов и богинь простить ей, что, вынужденная любовью, она разглашает вещи, о которых надо молчать. Гиспала рассказала, что, будучи еще рабыней, она, сопровождая свою госпожу, побывала в этом святилище Вакха, а потом, получив свободу, больше ни разу туда не ходила. (6) Она знает, что это —рассадник всяческого разврата. Известно, что вот уже два года, как тамошние таинства никто старше двадцати лет посвящен не был. (7) Как только туда вводят посвящаемого, его, словно жертвенное животное, передают жрецам, а те отводят его в помещение, где отовсюду звучат вопли и завывания, пенье и музыка, кимвалы и тимпаны, чтобы заглушить крики насилуемого. (8) Она умоляет и заклинает его еще и еще раз хорошенько подумать, прежде чем бросаться в притон, где ему придется сначала терпеть, а потом творить невыразимые мерзости. (9) Гиспала отпустила юношу лишь после того, как он дал ей слово не участвовать в этих таинствах.

13. (4) Собравшись наконец с духом, Гиспала, кляня вероломство любовника, который так отплатил ей за любовь и заботу, (5) объяснила, что трепещет перед гневом богов, чьи таинства разглашает непосвященным, но еще больше страшится гнева людей, которые ее как доносчицу растерзают собственными руками. (6) Она просит Сульпицию и умоляет консула отослать ее из Италии туда, где до конца своей жизни она могла бы жить в безопасности. (7) Консул велел ей успокоиться и добавил, что лично позаботится о том, чтобы ей можно было жить в Риме, ничего не опасаясь. (8) И только тогда, наконец, Гиспала начала свой рассказ о происхождении этих таинств. Сначала это святилище было женским, и ни одного мужчину туда не допускали. В году было три установленных дня, когда совершалось посвящение в таинство, и делалось это днем, а жрицами выбирали по очереди почтенных замужних женщин. (9) Но когда жрицей стала Пакулла Анния из Кампании, она, действуя якобы по внушению богов, совершенно изменила заведенный порядок: впервые она допустила к обрядам мужчин, а именно своих сыновей Миния и Герренция Церриниев; сами обряды перенесла на ночное время, и вместо трех дней в году для посвящения новичков установила по пять дней в каждом месяце. (10) Участие в обрядах мужчин и женщин, да еще под покровом ночи, с неизбежностью повлекло за собой распутство и все гнусности, какие только можно представить. Мужчины там больше занимались друг другом, чем женщинами, (11) а тех, кто уклоняется от мерзких объятий или идет на них неохотно, таких убивают как жертвенных животных. Терпимость к любым преступлениям и кощунствам у них считается верхом благочестия. (12) Мужчины, словно безумные, раскачиваются всем телом и прорицают, а замужние женщины в одежде вакханок, распустив волосы, несутся к Тибру с горящими факелами, окунают их в воду и вынимают опять горящими, так как факелы начинены горючей серой и известью. (13)“Взяты богами” —так они говорят о тех, кого с помощью театральной машины убирают из виду, сбрасывая в глубокие подземные пещеры. Обычно жертвой становятся те, кто отказался вступить в заговор, или участвовать в преступлениях, или удовлетворять чужую похоть. (14) Посвященные уже составляют как бы второй народ, есть среди них знатные люди. Последние два года действует правило, по которому к таинствам приобщают лиц не старше двадцати лет, ибо этот возраст легко сбить с пути и вовлечь в разврат.

14. Постумий обо всем докладывает сенату, рассказав по порядку о поступившем к нему доносе и об итогах подведенного им дознания. (4) Новость привела сенаторов в страшное волнение, они опасались и за судьбу своих близких и родственников, которые могли быть в заговор вовлечены. (5) Сенат постановил благодарить консула за то, что тщательно и без огласки провел предварительное дознание. (6) Затем сенат поручил обоим консулам в чрезвычайном порядке расследовать дело о вакханалиях, позаботиться о безопасности Эбутия и Фецении и щедрыми наградами привлечь новых доносчиков. (7) Учинить розыск и поимку в Риме, также по городкам и торжищам всех жрецов и жриц Вакха и передавать их консулам; огласить и разослать по всей Италии эдикт, (8) запрещающий участникам вакханалий устраивать сходки и собрания для отправления своих обрядов, но в первую очередь привлечь к ответственности тех, кто использовал эти собрания и обряды в безнравственных и развратных целях. (9) Таково было постановление сената. Консулы приказали культурным эдилам разыскать и схватить всех жрецов Вакха и держать их под стражей для последующего допроса. Плебейским эдилам консулы поручили следить за тем, чтобы нигде тайком не совершались обряды. (10) Уголовным триумвирам было приказано расставить по городу караульные посты и не допускать в ночное время недозволенных сборищ, а во избежание поджогов им в помощь были приданы квинквевиры, ответственные за безопасность зданий каждый в своем квартале и по сю сторону Тибра” [110 Тит Ливий. История Рима от основания Города.  XXXIX. 8. 3—14. 10. ]. Это повествование, да еще текст надписи, содержащий сенатское постановление о запрещении вакханалий и совпадающий в главных чертах с рассказом Ливия, являются основными источниками информации об интересующем нас событии. При чтении Ливия обнаруживается, что автор не жалеет красок для обрисовки самых мрачных сторон вакхического культа. Он уделяет больше всего места изложению занимательных перипетий раскрытия вакхических сборищ, связанных с романтической историей Эбутия, обманутого отчимом и спасаемого своей возлюбленной. Пьянство, распутство, доносы, лжесвидетельства, насилия и убийства, очагом которых были вакхические союзы, вызвали, согласно Ливию, их запрещение. Особое внимание Ливия к темным сторонам вакхического культа, сложным переплетениям судьбы Эбутия и Гиспалы Фецении с судьбой вакхического союза, обусловлено характерным для Ливия стремлением к занимательности и поучительности [111 Маяк И.  Л. О запрещении вакханалий в Риме. С.  257. ]. Однако даже в этой истории, носящей местами характер любовного романа с детективным оттенком, можно найти ряд ценных деталей. Прежде всего, из кого состояли вакхические сообщества?

Гиспала Фецения, возлюбленная Эбутия, вовлеченная в вакхический союз, рассказывая о происхождении вакхического культа, сообщила консулу, что первоначально посвящались в него только женщины, причем обязанности жриц поочередно исполняли матроны [112 Тит Ливий. История Рима от основания Города.  XXXIX. 13. 8. ]. Это говорит об участии в вакханалиях представительниц знати. Согласно показаниям Гиспалы, со временем приобщились к культу другие знатные римляне и италийцы, как женщины, так и мужчины [113 Там же. ]. Среди руководителей тайного союза Ливий называет кампанца Миния Церриния, сына Покуллы Аннии, видимо, знатного человека, если его мать была в числе матрон, дежурных жриц на священнодействиях во славу Вакха [114 Там же.  XXXIX. 13. 9; 17. 6. ]. Вместе с тем вакханалии были известны в среде таких незначительных плебеев, как Семпронии Рутилы, приобщиться к ним мог такой небогатый римлянин, как Эбутий, отец которого нес службу на казенном коне [115 Там же.  XXXIX. 9. 2. ]. Наконец, допускались к ним даже рабы, как это видно на примере Гиспалы Фецении. Таким образом, не правы те исследователи, которые видят в вакханалиях признак разложения средних и низших классов [116См. , напр. : Нич К.  В. История Римской республики. М. , 1908. С.  248; Моммзен Т. История Рима. М. , 1936. Т.  1. С.  820. ]. Как показывают приведенные примеры, в числе посвященных Вакху был представители самых различных слоев населения, включая самые низшие [117 Маяк И.  Л. О запрещении вакханалий в Риме. С.  258. ]. Более того, анализ надписи, содержащей сенат консульт о вакханалиях, позволяет думать, что в ней зафиксировано сообщение консулов о постановлении сената, сделанное для всей Италии, включая и Рим. В самом деле, в Senatus Consultum говориться: “.... Пусть не присутствует никто, будь то римский гражданин, будь то латинский или другой какой-нибудь союзник, кроме городского претора, и пусть он (т. е. претор) на основании мнения сената, при условии, что сенаторов будет не менее 100 человек, прикажет.... ”. Приведенное место свидетельствует о том, что постановление касается всех, включая и римских граждан, причем не оговорено, что лишь тех, кто проживает вне Рима. Кроме того, в надписи сообщается, что сенат предписал предоставить постановление о вакханалиях для всеобщего осведомления, записав его на медных таблицах. Текст, найденный в Тириоли, обрывается словами: "In agro Teurano". Упоминание Тевранской области, находящейся в Бруттии, указывает на то, что данный текст предназначался не только для Калабрии. Ливий говорит об одном эдикте, а не о различных для италийцев и города Рима. Все это убеждает нас в том, что нет достаточных данных, чтобы утверждать, что для города Рима был издан какой-либо другой текст, отличный от рассматриваемого [118 Маяк И.  Л. О запрещении вакханалий в Риме. С.  256—257. ]. Все вышеизложенное ставит перед нами новую очень важную проблему: чем можно объяснить такой всплеск интереса к вакханалиям среди столь разных по положению слоев населения именно в это время? По мнениюК.  В.  Нича, в нем получило отражение “одичание римских нравов, которому с неслыханным распутством предаются средние и низшие классы”; П.  Н.  Бодянский, первый отечественный исследователь вакханалий, называет вакханалии “темным пятном VI в. от основания Рима”, не видя в них ни “шага вперед по пути более гуманных общественных отношений”, ни “благородной реакции чувства, не удовлетворяющегося холодной обрядностью римской религии” [119Бодянский П.  Н. Римские вакханалии и преследования их в VI в. от основания Рима. Киев,  1882. С.  59. ].

В целом можно согласиться с тем, что почва для религиозного кризиса была готова уже давно. К нему неизбежно вел сам характер римского благочестия, лишенного глубины и не осмысленного богословски [120 Мень А. Указ. соч. Т.  6. С.  312. ]. Рост вольнодумства сопровождался ослаблением старинных нравственных устоев. Перемены в образе жизни сильно повлияли на характер римлян. Побывав в Карфагене, Коринфе и Пергаме и насмотревшись на заморскую роскошь, люди не желали больше жить, как их отцы; они полюбили комфорт, изысканный стол, увеселения. А здоровая крестьянская мораль и спартанские привычки прежних поколений забывались. Труд стал казаться презренным занятием, достойным лишь невольника. Знатная молодежь предавалась праздности, устраивала кутежи с музыкантами, певицами и дорогими винами, соперничала во всевозможных пороках, к которым Рим прежде питал отвращение. Исчезла хваленая римская честность: политики стали вероломными, воины помышляли больше о грабежах, купцы не брезговали ничем ради наживы.

Это не могло не вызвать реакции у тех, кто сохранил здоровое нравственное чутье. Однако их законная тревога привела к вспышке национализма. Блюстители старины во всем винили греков и считали, что они растлевают нацию. Главой этой консервативной партии был богатый землевладелецМарк Катон (234—149 гг. до н. э. ). Герой Ганнибаловой войны, непримиримый враг Сципиона и эллинофилов, он сделал борьбу с роскошью и иноземными модами программой всей своей жизни. Занимая важные государственные посты, Катон неизменно выступал против легкомыслия и расслабленности молодого поколения. Он доказывал сенаторам, что наслаждения дурно влияют на людей, что они являются величайшей приманкой, влекущей ко злу. Он обрушивался на Сципиона, говоря, что тот“губит истинную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем, привыкают к удовольствиям и изнеженности” [121 Цит. по: Мень А. Указ. соч. Т.  6. С.  313. ]. Почитателей Греции Катон клеймил как изменников, а в греках видел источник заразы.

Катон хотел учить не только словом, но и делом. С юных лет он избрал для себя правилом умеренность и простоту. В семейном кругу он хранил домостроевские порядки; живя в имении, он трудился с раннего утра, охотно довольствуясь нехитрым обедом, холодным завтраком, дешевой одеждой и простым жилищем. Даже от военных трофеев он торопился избавиться как от ненужного хлама. Простой народ уважал Катона за бескорыстие и честность, аристократы же считали его деспотом и скрягой. Бережливость этого рачительного хозяина вызывала насмешки. Надо сказать, что практицизм Катона делал его безжалостным рабовладельцем. Он относился к невольникам как к скоту, а когда они старели —продавал, заявляя, что ему нужны не дармоеды, а крепкие конюхи и волопасы. По мнению Катона, рабы должны либо работать либо спать. Словом, этот“рыжий, голубоглазый и злой человек”, как называли Катона сатирики, представлял собой чистый тип римского фермера старого закала.

Решив повернуть время вспять, Катон выискивал любой повод, чтобы нанести удар эллинистам. Он крайне неохотно признавал ценности греческой культуры. Всех врачей, например, он считал отравителями лишь потому, что они были греками. Катон добился ухода Сципиона с политической сцены. Естественно, что распространение чужеземных культов не могло не насторожить его и его единомышленников и не вызвать жестокую оппозицию с их стороны. Надо сказать, что Рим той эпохи отличался не только ростом вольнодумства. Брожение умов привело к настоящему взрыву суеверий. В Италии появились толпы кудесников и халдейских магов. Их ремесло пользовалось огромным спросом [122 Катон в своем трактате “Земледелие”даже специально оговаривал, что управляющему имением (вилику) запрещено обращаться за советам к бродячим предсказателям и халдеям (см. : Катон. Земледелие.  5. 4). ].

Вряд ли можно считать, что такая популярность восточных суеверий и культов связана только с неудовлетворенностью официальной римской религией и недовольством существующим сроем [123 Ср. , например, оценку, даваемую И.  Л.  Маяк: “Конкретные меры, принятые к пресечению собраний приверженцев культа Вакха, свидетельствует о беспокойстве римского сената о том, что под видом священнодействий скрываются тайные союзы, тайные организации, направленные на подрыв устоев как самого Рима, так и всей системы италийского союза. В пользу этого утверждения говорит сложность этнического состава вакхантов. Среди них Ливий называет римлян Эбутия, Атиниев, кампанцев Церриниев, фалиска Опитерния, т. е. людей, принадлежавших разным италийским народностям. И Ливий, и текст сенатского постановления, как мы видели, показывают, что вакханалии были распространены в различных частях Апеннинского полуострова… Сложность социального и этнического состава вакхантов, массовый характер вакхического движения, опасения властей перед ним позволяют думать, что вакханалии были выражением недовольства широких общественных слоев существовавшим порядком в Риме и по всей Италии” (Маяк И.  Л. О запрещении вакханалий в Риме. С.  259—260). ]. Следует учитывать еще и то разорение, которое Италия испытала в ходе Ганнибаловой войны, бедствия, которые выпали на долю и италикам, и римским гражданам во время пребывания врага на Аппенинском полуострове. Именно эти бедствия и последствия войны с Ганнибалом вызвали стремление уйти от действительности, забыться, возможно, обрести какую-то надежду, которую могли искать и рабы в общении со всеми теми лицами, от которых их старался изолировать Катон [124 Штаерман Е.  М. Социальные основы религии древнего Рима. М. , 1987. С.  126. ] .

В чем видели опасность приверженцы старины? На этот вопрос дает ответ передаваемая Ливием речь консула, хотя и не вполне подлинная, но, несомненно, сохранившая основные аргументы того, что действительно было произнесено: “Квириты! Еще ни разу, ни на одном народном собрании эта торжественная молитва богам не была до такой степени уместной и необходимой. Она должна вам напомнить о том, что именно этих богов ваши предки завещали чтить обрядами, жертвами и молитвами, (3) а не тех, которые словно фурии своими бичами гонят к всяческим преступлениям и к разнузданному распутству умы, ослепленные превратными и чужеземными суевериями. (4) Я, право, колеблюсь, о чем умолчать, а что изложить обстоятельно и подробно; если от вас утаить часть правды, то вы отнесетесь к моим словам с пренебрежением; а если всю правду открыть до конца, то среди вас, пожалуй, начнется паника. (5) Знайте, что бы я ни сказал вам, это будет ничтожно в сравнении с тем ужасом, с той страшной опасностью, о какой я упомянул; но я постараюсь сказать достаточно, чтобы остеречь вас. (6) С давних времен по всей Италии, а теперь уже и у нас в Городе, справляют в разных местах вакханалии: не сомневаюсь, что об этом вы знаете не по слухам, но по грохоту и завываниям, которые по ночам оглашают весь Город; (7) но я совершенно уверен, что никто из вас не знает, что такое вакханалии. Одни думают —это обряд богопочитания, другие в них видят дозволенные игры и увеселения, но как бы то ни было, по общему мнению, участвуют в них немногие. (8) Что касается числа их участников, то оно измеряется уже многими тысячами, но чтобы вас не слишком пугать, поясню, кто эти люди. (9) Большую часть их составляют женщины, с которых, собственно, и началось это зло. Затем —уподобившиеся им мужчины, растленные и растлители, исступленные, обезумевшие от ночных оргий и попоек, грохота барабанов и собственных воплей. (10) Сейчас преступное сообщество бессильно, но оно набирает силу с устрашающей быстротой, ибо численность его растет со дня на день. (11) Ваши предки не разрешали даже благонамеренным гражданам самовольных, неорганизованных сходок, кроме разве что трех случаев: когда знамя, водруженное на вершине крепости, созывало граждан с оружием в руках для проведения за городом центуриатных собраний; когда трибуны назначали сходку плебеев; и когда сходку созывали должностные лица. И везде, где бы ни собиралась толпа, ваши предки считали необходимым присутствие законного ее предводителя. (12) Как после этого вам следует относиться к сборищам, которые устраиваются по ночам и в которых женщины участвуют вместе с мужчинами? (13) Если бы вы знали, в каком возрасте юношей приобщают к этим нечестивым таинствам, то вы бы не только пожалели их, но вам было б стыдно за них. Неужели, квириты, вы полагаете, что, дав такую клятву, юноши могут служить в вашем войске? (14) Им ли, прошедшим школу разврата, вы захотите доверить оружие? Неужели, покрытые позором и бесчестием, они будут отстаивать на поле брани часть ваших жен и детей?

16. (1) Впрочем, было б еще полбеды, если бы они предавались только разврату и тем позорили бы самих себя; по крайней мере, их сердца и руки были чисты от преступлений и обмана. (2) Однако никогда еще наше государство не взращивало в себе столь опасную язву, ибо за последние несколько лет не было такого преступления или обмана, источником которому не служили бы вакханалии. (3) Но самое худшее вас ждет впереди; пока недостаточно сильная для борьбы с государством преступная шайка до сих пор покушалась только лишь на отдельных граждан; между тем язва разрастается с каждым днем; он уже слишком велика для того, чтобы ей могли противостоять частные лица, и грозит уже государству в целом. (4) И если вы не примите мер, квириты, то вслед за этим дневным собранием, которое законно созвано консулом, может состояться другое, ночное. Сейчас заговорщики разобщены и ваше собрание внушает им страх, но ночью, когда вы разойдетесь по домам, а некоторые вернутся к себе в деревню, они соберутся для решительных действий, и тогда вы окажетесь разобщены и тогда придет ваш черед бояться. (5) Поэтому каждый из вас должен пожелать, чтобы все его близкие оказались честными гражданами. А если среди них найдется такой, кто был втянут в преступное сообщество, то вы должны от него отречься, видя в нем лишь опасного преступника из числа самых отпетых негодяев. (6) Впрочем, я не уверен, что среди вас самих нет участников этого сообщества: ведь суеверие нелегко отличить от благочестия. (7) Когда преступления оправдывают волей богов, невольно начинаешь опасаться, как бы, карая людскую повинность, не оскорбить то или иное божество. Но вакханалии не имеют ничего общего с благочестием: порукой тому —бесчисленные решения понтификов, сенатские постановления. (8) Сколько уже раз на памяти ваших отцов и дедов магистратам поручалось запретить чужеземные обряды, изгнать с форума, из цирка и вообще из города бродячих жрецов и прорицателей, разыскать и сжечь пророческие книги, отменить все жертвоприношения, не соответствующие римским обычаям, (9) ибо лучшие знатоки права божественного и человеческого справедливо считали губительными для благочестия чуждые им обряды! (10) Я счел необходимым об этом напомнить, чтобы суеверие не смущало ваши умы, когда мы приступим к уничтожению вакханалий и к разгону нечестивых сборищ. (11) А именно это мы и собираемся сделать с изволения и при помощи бессмертных богов: , которые давно уже гневались на то, что их именем прикрывали разврат и преступления, и теперь разоблачили эту гнусность —не для того, чтобы оставить ее безнаказанной, но чтобы со всей строгостью покарать. (12) Сенат поручил мне и моему коллеге чрезвычайное расследование этого дела и мы полны решимости выполнить свой долг. Младшим магистратам мы поручили организовать ночные обходы города. (13) Но необходимо, чтобы вы, квириты, ревностно выполняли каждый на своем месте, приказы, которые вам будут даны, и пресекали любые попытки мятежников устроить волнения и беспорядки” [125 Тит Ливий. История Рима от основания Города.  XXXIX. 15. 2—16. 13. ]. Что обращает на себя внимание, если отбросить риторические украшения этой речи? Набор обвинений в концентрированном виде повторяет то, что уже известно из предыдущего рассказа Ливия [126 Там же.  XXXIX. 15. 8—9. ], но беспокойство вызывает не только это, но и рост числа вакхантов [127 Там же.  XXXIX. 15. 10. ]. С точки зрения консула (во всяком случае, в этом он пытается убедить собравшихся) теперь многочисленные вакханты представляют угрозу не только для частных граждан, но и для государства в целом [128 Там же.  XXXIX. 16. 3—4. ](правда, в чем именно состоит опасность, оратор не уточняет, так что все его выступление, как кажется, служит одной цели —еще большему нагнетанию напряженности). В целом же конкретные претензии к участникам вакханалий можно свести к нескольким пунктам: во-первых, это собрания недозволенные [129 Там же.  XXXIX. 15. 11—12. ]; во-вторых, развращенные вакханалиями юноши не способны к несению военной службы, им нельзя доверить защиту Отечества [130 Там же.  XXXIX. 15. 13—14. ]; в-третьих, для благочестия пагубны чужеземные обряды и предки уже неоднократно налагали запрет на служение богам, не соответствующее римским обычаям [131 Тит Ливий. История Рима от основания Города.  XXXIX. 16. 8—9. ]. Итак, все эти обвинения не касаются религиозной стороны вопроса в нашем понимании слова; если религия в данном случае интересует консула, то только как государственное установление, которое вакханты нарушают не самим фактом своего служения божеству, а тем, что оно не санкционировано государством в лице его магистратов.

Насколько основательны были обвинения, выдвинутые против вахкхантов? Ведь жертвой подобных же наветов были и иудеи, и христиане, а все наши источники принадлежат противникам дионисизма [132Ф.  Ф.  Зелинский поднимается по этому поводу до обобщения, носящего, по-видимому, универсальный характер: “Судьба тайных обществ – тем более чужеродных —везде одинакова; кто не может проникнуть в таинственную завесу, поднимающуюся только для посвященных, тому за нее чудятся полные соблазна и ужаса картины, среди которых половой разврат занимает первое место” (Зелинский Ф.  Ф. Рим и его религия. С.  57). ]. Ливий уверяет, что ночные процессии и обряды кончались пьяными оргиями и повальным развратом. Текст эдикта, подлинник которого был найден в Калабрии, ничего не говорит об этом. Известно к тому же, что дионисизм был еще раньше реформирован Мелампом и орфиками. Разнузданность его первых проявлений в Греции давно исчезла.

Из допросов вакхантов явствует, что они относились к своим собраниям как к мистериальным действам. Перед началом праздников блюли чистоту, воздержание и давали клятву хранить тайны посвящения. Уже это одно говорит против обвинителей [133 Мень А. Указ. соч. Т.  6. С.  315. ].

С другой стороны, вполне возможно, что находились и такие лица, которые искали в вакханалиях не мистического или гражданского освобождения, а способа испытать острые ощущения. У многих римлян дионисический экстаз мог действительно превращаться в сексуальный разгул. Сами обряды, символизировавшие смерть и воскресение Вакха, должны были действовать возбуждающе. Итак, все вместе: страх перед заговорами и тайными союзами и боязнь нравственного разложения — привело к судебным процессам, на которых выносились крайне жестокие приговоры [134 Тит Ливий. История Рима от основания Города.  XXXIX. 17. 5—7. ]. “Боги отцов победили! Чужеродные культы были теперь окончательно заклеймены, девиз: patrios ritus servanto —стал лозунгом римского правительства. Эти patrii ritus были по преданию установлены Нумой Помпилием, царем—собеседником богов. Его считали римляне основателем своей религии, той религии, которая за незначительными изменениями, была сохранена до тех пор и должна была быть сохраняема и впредь. Мнение это стало руководящим правилом религиозной политики римского сената вплоть до конца республики. Даже Цицерон, этот восторженный почитатель Греции и греческой культуры, дает своему идеальному государству (в книгах De legibus) сакральную конституцию, почти-то совпадающую“с законом Нумы””,  —такими словами завершает свой рассказ о преследовании вакханалий Ф.  Ф.  Зелинский [135 Зелинский Ф.  Ф. Рим и его религия. С.  59. ]. Почему же эта победа была одержана и в чем культурно-историческая специфика всего эпизода?

Прежде всего, следует отметить, что Рим в лице вакханалий столкнулся с тем же вызовом, с каким Греция за четыре-пять столетий до того —не признанным официально, но очень привлекательным для широких масс населения культом. Привлекательность его и в том, и в другом случае состояла, по-видимому, в том, что он уводил граждан из узких рамок официальной религии, давал выход эмоциональной потребности в общении с высшим, давал участникам мистерий надежду на благую судьбу в посмертном существовании. И в Греции, и в Риме новый культ встретил сильное сопротивление, что нашло отражение в Греции — на уровне мифов о преследованиях Диониса и его почитателей, в Риме —в действиях консулов и сената. Однако результаты были противоположными. В Греции остановить волну дионисизма не удалось, и он был реформирован и приспособлен к традиционной религии и нуждам полиса в результате деятельности Мелампа. Объяснить это можно, наверное, раздробленностью Греции, в которой каждая община оказывалась наедине с новым культом. Иное дело Рим с его традиционной приверженностью сильному государству. Если использовать современную терминологию, то Рим, наверное, был тоталитарен в хорошем смысле слова. Идея величия Государства и ничтожности отдельного человека, весь смысл которого заключается в служении государству, пронизывает римскую культуру, взятую в самых различных ее аспектах. В Риме было дозволено все —за исключением того, что могло причинить ущерб государству. Характерно, что всего дважды за всю его историю, Рим не принял нового культа —в случае вакханалий и в случае христианства. Любопытно, что, как отмечал еще Ф.  Ф.  Зелинский, набор обвинений в адрес вакхантов и первых христиан был практически одинаковым. В том и в другом случае приверженцы традиций видели (и не без оснований) смертельную угрозу для традиционного всевластия государства, исходившую от новой формы культа. Именно потому репрессии были так жестоки. Таким образом, чисто политическая реакция на религиозный вопрос вскрывает одну из характернейших черт римской культуры —полное растворение интересов и духовной жизни личности в требованиях, предъявляемых человеку государством.

    Заключение

Изучение истории религии греков и римлян существенным образом помогло познанию их характера, т. к. оно дало возможность бросить взгляд на проявление народного сознания в повседневной жизни. В таинственных культах мы во многих случаях прямо замечаем темную сторону жизни первобытного народа; о дикости, неразвитости, о чувственных страданиях говорят нам человеческие жертвоприношения, которые еще существовали во время императоров, и даже в связи с употреблением в пищу человеческого мяса. Суеверное внимание к знамениям и чудесам, которые много раз имело столь роковое значение для человеческой жизни; грубые праздничные игры, во время которых люди одевались наподобие зверей или предавались разврату при отправлении сладостных культов. Также занесенные с Востока течения, которые можно наблюдать в культах Артемиды и Диониса, не распространились бы так быстро в Греции и не дошли бы до такой степени безобразия, если бы в народе не жила склонность к неумеренным проявлениям чувственной жизни. Вообще религия в гораздо большей мере, чем это думали раньше, была для грека делом, полным значения; она занимала его фантазию и определяла многие из его поступков; с искренней преданностью принимал он участие в почитании богов и находил себе особенное удовлетворение в мистической стороне этого почитания.

Е. А. Торчинов в своей работе, опираясь на труд М. Элиаде “Шаманизм”, указывает на наличие шаманистического элемента в античной религии и предполагает, что без его учета любое описание древнегреческой религии и любой ее анализ будут неполными и фрагментарными. К элементам шаманизма, по мнению автора, в античной религии как раз можно отнести экстаз вакханалий, и идею энтузиазма как одержимости божеством, и связанную с ней практику оракулов и некромантов. Однако эти моменты являются универсальными, присутствующими в большинстве архаических и древних культур, а потому не специфически античными. Кроме того, вакхический экстаз структурно серьезно отличается от шаманского и приближается к экстатизму ближневосточных культов.

Этот экстаз и экзальтация поклонников Диониса создавали у греков иллюзию внутреннего единения с божеством и тем уничтожали непроходимую пропасть между богами и людьми. Бог становился имманентен человеку. Поэтому мифология Диониса, выдвигая человеческую самодеятельность, лишала ее мифологической направленности. В результате этого возникшая из культа Диониса трагедия использовала мифологию в качестве подсобного (художественного) приема, а возникшая из культа Диониса комедия прямо приводила к изничтожению древних богов, к полному попиранию прежних представлений. И у Еврипида, и у Аристофана мифологические персонажи сами свидетельствуют о своей пустоте и бессмысленности, и поэтому мифология здесь приходит к настоящему самоотрицанию.

То же самое касается и Рима. Как ни стремилось римское общество хранить себя от всего инородного, оно не застыло в абсолютной замкнутости. “Охранительную”тенденцию постепенно стала уравновешивать открытость к влияниям, которые насыщали латинство все новыми и новыми элементами. В античности важнейшим из этих элементов был этрусский. Находясь в тесных отношениях с греками, этруски переняли от них и культ Олимпийцев. Начиная с III в. до н. э. на римскую религию очень сильное влияние стала оказывать греческая религия. Римляне заимствовали почти весь греческий пантеон, однако при этом римский сенат принимал всевозможные меры против распространения оргиастических восточных культов, считая, что они подрывают официальную римскую религию, с которой связывалась мощь Римского государства и его устойчивость.

Знаменитое “дело о вакханалиях”как нельзя лучше вскрывает то чуждое и пугающее римлян, те неприемлемые для традиционной римской культуры моменты, которые были в греческом празднике вакханалий. В нем с выразительной полнотой воплотился тот конфликт, который был описан еще Еврипидом в“Вакханках” —конфликт между возмущенным неблагопристойностью человеческим рассудком и человеческим же стремлением приобщиться к необычному. Как видно из всех подробностей происшедших событий, по мнению римлян, условием сохранения“добрых нравов”, нравов предков, был государственный контроль над религией, а вакханты стояли вне этого контроля. Таким образом,

Главной причиной расправы с ними (как позже с христианами) был не столько эротизм их культа, сколько его самовольность, невписываемость в официальную религиозную систему. Таким образом, отношение сената к мистериям Диониса и их участникам выражает самую суть чрезвычайно важного для понимания античной культуры различия в восприятии божественного у двух великих народов античности — греков и римлян.

    Библиография
    Источники
    Августин Аврелий. О Граде Божьем. Киев,  1907.

Аполлодор. Мифологическая библиотека. Изд. подг. В.  Г.  Борухович. М. , 1993. Аполлоний Родосский. Аргонавтика / Пер. Г.  Церетели // Александрийская поэзия. М. , 1972.

    Арриан. Индия // Вестник древней истории. 1940. №2.

Варрон. О сельском хозяйстве / Пер. М.  Е.  Сергеенко. М. , 1964. Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида / Пер. С.  Шервинского и С.  Ошерова. М. , 1979.

Гесиод. Теогония / Пер. В.  В.  Вересаева // Эллинские поэты. М. , 1999. Гигин. Астрономия / Пер. А.  И.  Рубана. СПб. , 1997.

    Гигин. Мифы / Пер. Д.  Торшилова. СПб,  2000.
    Гомер. Илиада / Пер. Н.  И.  Гнедича. М. , 1980.

Гомеровские гимны / Пер. В.  В.  Вересаева // Эллинские поэты. М. , 1999. Гораций. Послания // Гораций Флакк. Полное собрание сочинений / Под ред. Ф.  Петровского. М. ; Л. , 1936.

Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Мифология. М. , 1999. Еврипид. Вакханки / Пер. И.  Анненского // Еврипид. Трагедии. СПб. , 1999. Катон. О земледелии /. М. ; Л. , 1950.

Колумелла. О сельском хозяйстве / Пер. М.  Е.  Сергеенко // Ученые земледельцы древней Италии. М. , 1970.

    Овидий. Метаморфозы / Пер. С.  Шервинского. М. , 1979.

Овидий. Фасты / Пер. С.  Шервинского // Овидий. Элегии и малые поэмы. М. , 1973. Павсаний. Описание Эллады / Пер. С.  П.  Кондратьева. М. , 1994. Т.  1—2. Плутарх. Греческие вопросы // Плутарх. Застольные беседы /Под ред. Я.  М.  Боровского, М.  Л.  Гаспарова. Л. , 1990.

Плутарх. Застольные беседы /Под ред. Я.  М.  Боровского, М.  Л.  Гаспарова. Л. , 1990.

    Страбон. География /Пер. Г.  Стратановского. М. , 1994.

Тацит. Анналы / Пер. А.  С.  Бобовича // Тацит. Сочинения. М. , 1969. Т.  1. Тибулл. Элегии // Катулл. Тибулл. Проперций. Сочинения / Пер. Ф.  Петровского. М. , 1969.

Тит Ливий. История Рима от основания Города / Пер. под ред. М.  Л.  Гаспарова, Г.  С.  Кнабе, В.  М.  Смирина. М. , 1993. Т.  3.

Феокрит. Идиллии / Пер.  М.  Е.  Грабарь-Пассек // Александрийская поэзия. М. , 1972.

Филострат. Жизнь Аполлония Тианского / Пер.  Е.  Г.  Рабиновича. М. , 1985. Цицерон. Письма к Аттику, близким, брату Квинту. М. , 1993. Т.  1–3. Цицерон. О законах // Цицерон. Диалоги. М. , 1966.

Элиан. Пестрые рассказы / Пер. С.  В.  Поляковой. М. , 1995.

Элий Лампридий. Гелиогабал / Пер. С.  П.  Кондратьева под ред. А.  И.  Доватура // Властелины Рима. М. , 1992.

Эсхил. Эдонцы (фрагмент) / Пер.  В.  Ярхо // Эсхил. Трагедии. М. , 1993. Юлий Капитолин. Антонин Пий / Пер. С.  П.  Кондратьева под ред. А.  И.  Доватура // Властелины Рима. М. , 1992.

    Литература

Анненский И.  Ф. Античная трагедия // Еврипид. Трагедии. СПб. , 1999. С.  215—252. Анпеткова-Шарова Г.  Г. , Чекалова Е.  И. Античная литература: Учеб. пособие. Л. , 1989. С.  117-119.

36. Античная литература. / Под ред. проф. А.  А.  Тахо-Годи. М. , 1986. 37. Бартонек А. Златообильные Микены. М. , 1992.

Бодянский П.  Н. Римские вакханалии и преследования их в VI в. от основания Рима. Киев,  1882. С.  59.

Буассье Г. Римская религия от времен Августа до Антонинов. М. , 1914. Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М. , 1988. Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М. , 1992.

    Еременко В.  П. Мистика в православии. Киев. , 1986.

Замалева Т.  М. , Овчинникова Е.  А. “От плода уст своих…”: свободомыслие и философия в Древнем мире. СПб. , 1995. Зелинский Ф.  Ф. Древнегреческая религия.  Киев,  1993.

    Зелинский Ф.  Ф. История античной культуры. СПб. , 1995.

Зелинский Ф.  Ф. Рим и его религия //Зелинский Ф.  Ф. Из жизни идей. М. , 1995. Т.  2.

Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство // Эсхил. Трагедии. М. , 1989. С.  351—452. Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога // Эсхил. Трагедии. М. , 1989. С.  307—350.

    Иллюстрированная история религий. М. , 1993.

История Древнего Рима; Учебник/ Под ред. В.  И.  Кузищина. М. , 1993. Лосев А.  Ф. Дионис // Мифы народов мира. Энциклопедия. М. , 1987. Т.  1. С.  380–382. Лосев А.  Ф.  Античная мифология в ее историческом развитии. М. , 1957. Маяк И.  Л. О запрещении вакханалий в Риме // Советская археология, 1958. Т. 28. С.  256–261.

Мень А. История религии: в поисках Пути, Истины и Жизни. М. , 1992. Т.  4. Дионис, Логос, Судьба.

Мень А. История религии: в поисках Пути, Истины и Жизни. М. , 1993. Т.  6. На пороге Нового Завета.

    Моммзен Т. История Рима. М. , 1936. Т.  1.
    Нильссон М. Греческая народная религия. СПб. , 1998.
    Нич К.  В. История Римской республики. М. , 1908.
    Сергеенко М.  Е. Жизнь древнего Рима. М. , 1964.

Торчинов Е.  А. Религии мира: Опыт запредельного: Психотехника и трансперсональные состояния. СПб. , 1998.

    Ферреро Г. Величие и падение Рима. М. , 1915. Т. 1.

Штаерман Е. М. Либер // Мифы народов мира. Энциклопедия. М. , 1987. Т.  2. С.  53.

Штаерман Е.  М. Латин // Мифы народов мира. Энциклопедия. М. , 1987. Т.  2. С.  39—40. Штаерман Е.  М. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи. М. , 1961. Штаерман Е.  М. Социальные основы религии Древнего Рима. М. , 1987. Preller L. Romische Mythologie. Berlin,  1858.

Страницы: 1, 2, 3