Диплом: Афганистан в конце XX в

активными участниками революции 1978 года и сторонниками развития процессов

модернизации, что вызвало конфликт внутри пуштунской элиты и пуштунского

общества в ходе гражданской войны в Афганистане.

Активное участие пуштунских племен в гражданской войне привело к усилению

степени их автономности по отношению к любым центральным органам власти. В

борьбе против советского присутствия пуштуны активно использовали такие

преимущества организации традиционного общества, как система лашкар (местное

ополчение пуштунских племен). Это позволяло поддерживать высокую степень

автономности отрядов моджахедов и постоянно оказывать давление на советские

войска и правительственную армию. С другой стороны, такая высокая степень

автономности отрядов местного ополчения обеспечивала определенную гибкость,

основанную преимущественно на локальных интересах.

Так, многие формирования лашкар в зависимости от обстоятельств часто переходили

с одной стороны на другую в рамках, например, политики национального

примирения, используемой Кабулом с середины восьмидесятых годов. Причем, и

правительство в Кабуле, и советские войска, и партии Пешаварского альянса

активно применяли методы подкупа влиятельных местных командиров для привлечения

на свою сторону или обеспечения их лояльности. Практику обеспечения лояльности

пуштунских племен путем выдачи денежных субсидий интенсивно применяла и

администрация Британской Индии в конце ХIХ - начале ХХ века.

[32] “Важно отметить, что племенное ополчение всегда сохраняет значительную

автономность и является лишь временным союзником той или иной армии - органа

государственной власти”.[33] В конечном

итоге, это только усилило ослабление связей местных пуштунских племен с

централизованным государством . Та система связей между государством и

пуштунскими племенами, существовавшая в афганском обществе при монархическом

режиме и президенте Дауде, была к началу девяностых годов почти полностью

разрушена.

Естественно, что на момент падения режима Наджибуллы множество местных

пуштунских полевых командиров предпочли полную самостоятельность в пределах

своего племени или уезда борьбе за единое афганское государство. Российский

автор Катков в своей работе приводит мнение пакистанского исследователя Ахмеда,

который полагает, что “мотивирующим фактором для лашкара является слава за

участие в стычке, а не установление какого-либо правления, сопряженное с

длительной борьбой за власть. Поэтому после стремительной атаки распадение

лашкара неизбежно”.[34] Поэтому

ослабление связей пуштунских племен и государства Афганистан, выражавшего

преимущественно их интересы, в результате длительной войны привело к нежеланию

пуштунов сражаться за его восстановление.

В этом смысле, многие пуштунские племена фактически солидаризировались с

национальными и религиозными меньшинствами Афганистана в борьбе за локальные

(местные) интересы в противовес общегосударственным.

3.4 Дезинтеграция страны.

Такой исход гражданской войны в Афганистане объективно устраивал все

заинтересованные стороны.

Дезинтеграция страны отвечала не только интересам политических организаций

национальных и религиозных меньшинств страны, но и являлась наиболее

предпочтительным вариантом развития событий для ближайших соседей

Афганистана. Это позволяло законсервировать статус страны, приобретенный в

ходе гражданской войны.

Наиболее четко выраженными выглядели интересы новой демократической России и

новых независимых государств (ННГ) Центральной Азии после декабря 1991 года.

Продолжающееся состояние гражданской войны снижало степень давления

последствий афганского конфликта на южные границы бывшего СССР и фактически

сохраняло статус Афганистана, как буферной зоны, ограждающей ННГ от

нежелательного воздействия извне. Вместо правительства Наджибуллы, успешно

выполнявшего эту функцию с 1989 по 1992 гг. функции буферной зоны стал

выполнять сам воюющий Афганистан. Причем, в отличие от времен Наджибуллы

новое состояние гражданской войны в Афганистане после 1992 года не требовало

от ННГ Центральной Азии и России каких-либо финансовых и материальных затрат

при тех же политических результатах. Увлеченные внутренней борьбой афганские

военно-политические группировки не были способны создать в тот момент

реальной угрозы границам бывшего СССР.

Состояние дефрагментации Афганистана было выгодно и Исламской Республике

Иран, так как обеспечивало автономность проиранских организаций из числа

шиитов-хазарейцев. Естественно, что это напрямую способствовало сохранению

влияния Тегерана на развитие ситуации в Афганистане. К этому моменту Иран уже

перешел от декларируемой ранее идеи экспорта “исламской революции” к политике

поддержки вне территории Ирана местных шиитских организаций. Так, в Ливане

близ границы с Израилем до сих пор существует фактически независимый от

официального Бейрута анклав, контролируемый проиранской шиитской партией

“Хезболла”. Аналогичным образом в Афганистане шииты-хазарейцы из проиранской

партии “Хезбе и-Вахдат” в 1992 году контролировали провинцию Бамиан в горном

Хазарджате и часть территории столицы страны Кабула.

После падения режима Наджибуллы в самом сложном положении оказался Пакистан.

К этому моменту Пакистан уже испытывал серьезные трудности в связи с

завершением войны в первого этапа гражданской войны в Афганистане. Завершение

афганской войны привело к сокращению масштабов материальной помощи афганским

беженцам и военной отрядам моджахедов, распределением которой занимались

пакистанские официальные лица. В 1990 году США ввели санкции против

Пакистана, в связи с подозрениями в развитии ядерной программы в этой стране.

Главным последствием санкций стало прекращение военной помощи со стороны США,

по размерам которой в восьмидесятые годы Пакистан занимал третье место в мире

после Израиля и Египта. То есть, все плюсы геополитического положения, в

котором Пакистан пребывал в течение войны в Афганистане, были сведены на нет

в начале девяностых.

Смягчить позицию Вашингтона в отношении санкций не смогло даже активное

участие Пакистана в войне в Персидском заливе в 1991 году. Пакистанский

экспедиционный корпус численностью в 11 тысяч солдат принимал участие в

боевых действиях против Ирака, несмотря даже на негативное отношение к этому

значительной части пакистанского общественного мнения. Тем не менее, в том же

году США заблокировали поставку Исламабаду уже построенных корпорацией Локхид

и оплаченных истребителей-бомбардировщиков F-16 на сумму 658 млн. долларов.

Это наглядно продемонстрировало, что противостояние США и СССР в Афганистане

закончилось, и в американо-пакистанских отношениях на первый план выходят иные

проблемы, в первую очередь связанные с перспективой появления так называемой

“исламской бомбы”. К примеру, так называемая “поправка Пресслера” была принята

в США в 1985 году. Согласно данной поправке американские компании не имели

права продавать оружие любому государству, заподозренному в создании

собственной атомной бомбы. Однако в отношении Пакистана она была применена

только в 1990 году, после того как стало окончательно ясно, что стратегические

цели США в Афганистане выполнены.[35]

Помимо всего прочего, совершенно новый ракурс для Пакистана приобрела

проблема афганских беженцев. В течение восьмидесятых годов фактор афганских

беженцев принес Исламабаду много политических и экономических дивидендов.

Однако, прекращение войны в Афганистане и поставок с Запада для их

обеспечения в начале девяностых, привели к серьезному обострению проблемы

беженцев для Пакистана.

Неоднозначная ситуация в 1992 году складывалась в целом для афганского

направления внешней политики Пакистана. Протеже пакистанской армии и военной

разведки Гульбеддин Хекматиар, являвшийся одним из лидеров борьбы против

советского присутствия и прокоммунистического режима в Кабуле, не смог

установить контроль над центральными органами власти в Афганистане в ходе

событий апреля 1992 года. Кроме того, серьезные разногласия стали возникать

между Хекматиаром и политическим руководством Пакистана в оценке многих

политических событий. Ситуация с различным отношением официального Исламабада

и Хекматиара к акции иракского лидера Саддама Хуссейна в Кувейте весьма

показательна.

Примечательно и то, что к лету 1992 года Пакистан остался практически

единственным серьезным игроком извне на афганской политической сцене. После

ухода СССР и США и традиционно ограниченного участия Ирана, только Исламабад

мог оказывать серьезное влияние на внутриполитическую ситуацию в Афганистане.

Например, пакистанская армия вполне могла усилить группировку Хекматиара под

Кабулом летом 1992 года и обеспечить переход реальной власти основным

пуштунским партиям Пешаварского альянса. Однако, для Исламабада ситуация с

восстановлением единого Афганистана была не столь однозначна. С одной

стороны, Пешаварский альянс и Хекматиар, как наиболее влиятельный афганский

политический деятель тем или иным образом были зависимы от пакистанского

руководства. С другой, реставрация власти пуштунов в стране неизбежно привела

бы к усилению позиций Хекматиара. Уже обозначившиеся к этому моменту

разногласия между Хекматиаром и пакистанским руководс твом говорило о

нежелании этого авторитетного афганского политика тех лет следовать прямым

указаниям из Исламабада.

В принципе, в вопросе восстановления Афганского государства для Исламабада

было главным обеспечить полную политическую подчиненность и подконтрольность

любого возможного нового руководства в Кабуле. В противном случае Пакистан

рисковал вернуться к нежелательной для себя ситуации неприятия политической

элитой Афганистана линии Дюранда в качестве государственной границы между

двумя странами.

Данное противоречие, к примеру, президент Пакистана генерал Зия уль Хак в 1987

году предлагал разрешить созданием конфедерации Пакистана и Афганистана.

Следует отметить, что идея эта не нова. Будучи вице-президентом США, Р. Никсон

высказывался в пользу создания конфедерации Афганистана и Пакистана еще в

декабре 1953 года. Более того, эта идея дважды обсуждалась (9 и 14 декабря 1954

года) на заседаниях Совета национальной безопасности в Вашингтоне, где ее

поддержали Дж.Ф. Даллес и вице-адмирал Редфорд. За создание конфедерации

Пакистана, Афганистана и Ирана высказывался премьер-министр Пакистана Малик

Фероз-хан Нун, а в августе 1962 года - президент М. Айюб-хан. Аналогичные

предложения с пакистанской стороны выдвигались и в 1969 и в 1970 годах.

[36]

Естественно, что в такой конфедерации политическое руководство осуществлял бы

Исламабад при полном доминировании пакистанской политической элиты. Например,

через посредничество той части пуштунской элиты из Северо-Западной

пограничной провинции, которая прочно интегрирована во властные структуры

Пакистана. В современных условиях этот вариант интересен не с точки зрения

возможности его практической реализации, а в связи с выяснением позиций

Исламабада в отношении Афганистана и проблем пакистано-афганских отношений.

Между тем, остается фактом, что Пакистан в итоге не предпринял летом 1992 года

активных действий в соседней стране. Исламабад предпочел остаться сторонним

наблюдателем. Дефрагментация Афганистана на тот момент так же оказалась более

выгодной для Пакистана. Таким образом, к началу девяностых годов с падением

режима Наджибуллы завершился первый этап гражданской войны в Афганистане. В

результате попытки части афганской элиты преодолеть отсталость страны с помощью

ускоренной модернизации по советским образцам, Афганистан раскололся на

множество мелких самостоятельных владений, готовых вести перманентную войну

друг с другом за локальные интересы.[37]

Кроме того, победа моджахедов над прокоммунистическим режимом в Кабуле

означала поражение процессов модернизации жизнедеятельности афганского

общества. При этом, был почти полностью разрушен потенциал единого афганского

государства, наряду с большинством результатов модернизации, системой

образования, промышленности, государственного управления. Значительный удар

был также нанесен по авторитету традиционной элиты афганского общества. В

целом, в результате бурных событий конца семидесятых-начала девяностых годов

Афганистан так и не смог преодолеть цивилизационную отсталость,

предопределенную буферным статусом страны между интересами в регионе

Российской (Советской) и Британской империй в ХIХ-первой половине ХХ

Таким образом, весной и летом 1992года сложившаяся геополитическая реальность

и сумма внутриполитических факторов предопределили состояние дезинтеграции

Афганистана и создали условия для начала второго этапа гражданской войны в

этой стране.

.4 Движение ТАЛИБАН.

4.1 Нефтяной фактор и проблема объеденения страны.

Впервые о движении "Талибан" заговорили в 1994 году, когда его отряды,

вскочившие на территорию Афганистана как черти из табакерки, захватили город

Кандагар. Впрочем, к тому времени история "Талибана" насчитывала почти 10

лет...

В середине 80-х годов МВД Пакистана во главе с Насруллой Бабаром решило

создать полностью лояльную пакистанскому режиму генерала Зия уль-Хака

организацию. Рекрутов для нее набирали из многочисленных религиозных школ

(медресе), где учились тысячи афганских беженцев. Учились не только

богословию, но и премудростям военного дела.

Здесь следует вспомнить вот о чем. После вывода советских войск из

Афганистана Пакистан стал утрачивать свое влияние на соседнюю страну:

моджахеды были настолько увлечены междоусобной войной, что напрочь забыли об

интересах Исламабада -- спонсора и вдохновителя антисоветского сопротивления.

Между тем в начале 90-х годов появилась заманчивая перспектива -- протянуть в

Пакистан газопровод, по которому "к южным морям" шел бы природный газ с

месторождений Туркмении. Реализацией проекта занялся международный консорциум

"Сентгаз", первую скрипку в котором играла американская компания "Юнокал". Но

прежде чем начать строительство трубы по маршруту Давлатабад (Туркмения)--

Афганистан--Мултон (Пакистан), необходимо было обеспечить стабильность в

раздираемой гражданской войной "транзитной" стране.

В Центральной Азии и Кавказа стало расти экономическое присутствие крупнейших

западных компаний. Что, естественным образом обеспечивало снижение

экономического присутствия России. В первоначальной экономической

привлекательности региона Центральной Азии и Кавказа для западных компаний

постепенно усилилась геополитическая составляющая. Добровольный политический

уход России из Центральной Азии и сокращение российского экономического

присутствия, оставили вакуум в геополитическом пространстве региона. “Крах

СССР, объединявшего вокруг себя огромное евразийское пространство, породил в

Евразии гигантскую “черную дыру”, вакуум влияния”.

[38] Поэтому, в начале девяностых было естественным предположить, что за

расширением эко номического присутствия западных компаний неизбежно последует

усиление геополитического влияния Запада в регионе.

Проникновение Запада в зоны бывшего геополитического влияния России со

временем не могло не вызвать сопротивления со стороны части российской

политической элиты. В российском общественном мнении преобладали идеи о

несостоятельности самостоятельного существования новых независимых государств

Центральной Азии, их сохраняющейся зависимости от России. Эти идеи во многом

легли в основу “катапультирования в независимость” бывших республик советской

Средней Азии и Казахстана, по образному выражению госпожи Олкотт. Новая

демократическая Россия в начале девяностых активно избавлялась от “балласта”

в виде азиатских республик бывшего СССР. И тем неприятнее стала для

российской политической элиты острая необходимость вступать в геополитическое

соперничество с Западом за влияние в регионе Центральной Азии, где еще

недавно Россия доминировала абсолютно и откуда ушла совершенно добровольно.

Постепенно в регионе оформилось состояние геополитического соперничества

между Россией, катастрофически быстро теряющей свои позиции в Центральной

Азии, и странами Запада, стремящимися утвердиться в стратегически важном

районе в центре Евразии. Геополитическое соперничество Запада и России

сконцентрировалось на проблеме каспийской нефти. Стороны имели разные козыри

в борьбе за контроль над геополитически важной каспийской нефтью. В проблеме

Каспия геополитический фактор имел всегда большее значение, чем собственно

экономические характеристики эффективности добычи нефти. Запад обладал

значительным инвестиционным потенциалом. В то время, как Россия

контролировала основные транспортные пути к региону Центральной Азии.

Соответственно, крайне важное значение для геополитического соперничества в

регионе приобрела проблема контроля над транспортными коридорами.

Естественно, что Россия не была заинтересована в появлении новых транспортных

путей в регион Центральной Азии. В то время, как для Запада это становилось

основным приоритетом на ближайшую перспективу.

В пределах “Большой геополитической игры” вокруг транспортных коридоров в регион

Центральной Азии, оформились и локальные интересы крупных региональных держав.

Для трех крупнейших региональных держав, расположенных к югу от границ бывшего

СССР, Турции, Ирана и Пакистана, было крайне важно оказаться в центре основных

грузопотоков в регион Центральной Азии. Это означало радикальное повышение

статуса той страны, которая сможет обеспечить контроль над транспортными путями

к центрально-азиатскому региону. Кроме того, контроль над основным грузопотоком

дает возможность такой стране получать значительные постоянные доходы от

транзита грузов через свою территорию, независящие от экономической конъюнктуры

на мировых рынках. Например, от падения цен на нефть. В отличие от нефти и

других сырьевых продуктов, цена за транзит величина почти всегда постоянная.

[39]

Все усилия Турции в девяностых годах сконцентрировались на лоббировании идеи так

называемого “транскавказского коридора” через территории Азербайджана, Грузии и

далее до турецкого порта Джейхан на Средиземном море. Этот вариант является в

конце девяностых наиболее приоритетным как в частности для западных компаний,

работающих на Каспии, так и для геополитических интересов Запада в регионе в

целом. Турция понесла тяжелые экономические потери в связи с продолжающейся до

сих пор блокадой Ирака после акции Саддама Хуссейна в Кувейте и последовавшей

за этим войны в Персидском заливе. “Транскавказский коридор” должен в какой-то

мере компенсировать Анкаре потери от транзита иракской нефти до все того же

порта Джейхан.[40]

К плюсам Ирана можно отнести его выгодное географическое положение. Через

территорию этой страны проходит самый короткий путь из региона Центральной

Азии и зоны Каспия к открытым морям. Однако экономическая целесообразность

дезавуируется определенной политической изоляцией существующего в Иране

режима. Неприятие со стороны, в первую очередь, США любой идеи сотрудничества

с Тегераном делает перспективы Ирана получить контроль над основным

грузопотоком из Центральной Азии весьма проблематичными. В то же время, это

делает Иран объективным союзником России в геополитическом соперничестве за

влияние в регионе.

Иран и Россия заинтересованы друг в друге, по меньшей мере, в двух вопросах -

в определении правового статуса Каспия и сохранении дефрагментации

Афганистана. На Каспии, Москва и Тегеран вплоть до лета 1998 года, времени

подписания российско-казахстанского соглашения о разделе дна Каспийского

моря, совместными усилиями вполне успешно блокировали определение правового

статуса Каспия и, тем самым, создавали правовые трудности для начала

широкомасштабных работ на шельфе моря.

В основе сближения позиций Ирана и России в Афганистане и Таджикистане лежит

стремление не допустить реализации идеи открытия транспортного коридора из

Центральной Азии в южном направлении. Россия и Иран объективно выступают

конкурентами любых иных вариантов существования транспортных путей из

Центральной Азии, проходящих мимо их территории. Главным инструментом решения

этой задачи является поддержка сил антиталибского альянса, главные

составляющие которого, шииты-хазарейцы и таджики Раббани/Масуда, поддерживают

тесные отношения, соответственно, с Тегераном и Москвой. В этом смысле мирное

урегулирование в Таджикистане летом 1997 года между правительством этой

страны и отрядами Объединенной таджикской оппозиции, достигнутое при

посредничестве России и Ирана, явилось частью координации усилий Москвы и

Тегерана по укреплению позиций антиталибского альянса в Северном Афганистане.

В самом невыгодном положении в сравнении с Турцией и Ираном в результате

завершения войны в Афганистане против советского присутствия и с

последующим разделениемэтой страны на районы, контролируемые враждующими

группировками, оказался Пакистан. Все время войны Пакистан пользовался

преимуществами форпоста западной цивилизации против советской экспансии в

Афганистан. Прежде всего, это выражалось в серьезных западных вливаниях в

экономику страны, поставках современной военной техники и в целом поддержке

пакистанской армии, а также контроле Исламабада над распределением военной и

материальной помощи моджахедам и миллионам афганских беженцев. С учетом

масштабов и продолжительности афганской войны, количество дивидендов,

материальных и геополитических, полученных Пакистаном, было весьма

значительно. Во многом благодаря статусу стратегического союзника США во

время войны в Афганистане, Пакистан обеспечивал паритет сил со своим давним

региональным противником - Индией.

С распадом Советского Союза, с изменением геополитической обстановки в мире и

в регионе Пакистан потерял былые преимущества своего положения. В начале

девяностых стали сказываться сложности географического расположения

Пакистана. Пакистан стал объективно заинтересован в дополнительных источниках

обеспечения собственного экономического и военного развития. Не обладая

значительными сырьевыми ресурсами и не имея достаточно развитой

промышленности, находясь между Ираном и недружественной Индией, Пакистан,

безусловно, стремится сделать ставку на свое географическое положение,

перераспределив на себя часть грузовых потоков для стран Центральной Азии, а

также используя их как рынок сбыта для своей продукции. Контроль над

транспортным коридором в богатые природными ресурсами страны Центральной Азии

должен существенно укрепить геополитическое положение Пакистана. На пути

возможной реализации этих планов также стоит раздираемый войной Афганистан.

Для Пакистана растущее геополитическое значение ННГ Центральной Азии в быстро

изменяющемся мире стало дополнительным стимулом попытаться восстановить

историческую традицию экономических контактов и политических взаимодействий

вдоль линии Центральная Азия - Афганистан - Пакистан - Индия, прерванную, как

известно, в ходе событий ХIХ - ХХ веков. Сначала феодальные государства

Центральной Азии и Британской Индии потеряли политическую самостоятельность в

ходе колониальной экспансии Российской и Британской империй. Затем, в

результате революции 1917 года в России, вновь образованное государство СССР

полностью прервало экономические и культурные контакты между сообществами

советской Средней Азии и остальным миром южнее границ бывшего СССР.

После распада СССР выяснилось, что для поддержания новой системы региональной

безопасности стран Центральной Азии нуждаются в сохранении системной

целостности занимаемого ими геополитического пространства, в котором они

существуют с момента укрепления советской власти на южных границах региона в

пределах бывшей Российской империи. Интенсивные контакты с внешним миром

объективно могли привести к дезинтеграции политических и социальных систем,

вновь образованных стран Центральной Азии. С этой точки зрения, элиты

Центральной Азии продолжали рассматривать Афганистан в качестве буфера,

ограждающего их от нежелательного влияния извне.

Исходя из этого, перед Пакистаном встала сложная геополитическая задача.

Необходимо было “прорубить окно” в Центральную Азию. При этом, не испортив

отношений с Центральной Азии, которые, вполне очевидно, были не готовы

отказаться от режима изоляции зоны афганского конфликта, как наиболее важного

фактора региональной безопасности.

Открытие транспортных коридоров в Центральную Азию требовало от Пакистана

обеспечения их безопасности. Для этого было необходимо закончить гражданскую

войну в Афганистане, с тем, чтобы обеспечить приход к власти авторитетного

правительства, способного преодолеть дефрагментацию страны. После многолетней

войны такую задачу можно было решить только военной силой. Разделение

Афганистана и степень разрушения достижений модернизации и государственных

институтов в результате гражданской войны делали невозможным восстановление

единства страны путем простого усиления одной из военно-политических

группировок.[41]

То, что было вполне реальным перед падением прокоммунистического режима в

Кабуле весной 1992 года и сразу после него, стало полностью невозможным к

лету 1994 года. Весной 1992 года усиление партий Пешаварского альянса в союзе

с умеренными пуштунами из просоветской Народно-демократической партии

Афганистана (НДПА) могло бы привести к формированию в стране единого

авторитетного правительства, основанного на доминировании этнических

пуштунов. Это означало бы завершение войны и преемственность основных

государственных институтов и достигнутых результатов модернизации.

Однако воссоздание единого государства Афганистан с доминированием пуштунов в

1992 году для Исламабада было нежелательным. Так как в этом случае не

обеспечивалось главное условие пакистанской внешней политики в отношении

Афганистана - полная подконтрольность Исламабаду любого правительства в

Кабуле. Тем более, что в 1991 году самый влиятельный политический деятель

Пешаварского альянса, протеже пакистанской армии и разведки Хекматиар дал

основания сомневаться в своей лояльности пакистанской внешней политике. Во

время войны в Персидском заливе Хекматиар поддержал действия Саддама

Хуссейна. В то время, как официальный Исламабад принял участие в войне на

стороне антииракской коалиции, послав в Залив 11 тысяч солдат. Поэтому в

апреле 1992 года победа Хекматиара в частности и Пешаварского альянса, в

общем, не отвечала пакистанским геополитическим интересам.

Придя к осознанию необходимости открытия транспортных коридоров на север и

отдавая себе, отчет в сложности поставленной задачи, Исламабад начал

предпринимать меры для поиска путей решения возникшей проблемы. По

объективным причинам, было невозможно сделать ставку на уже действующую в

Афганистане военно-политическую группировку. Нереально было и прямое военное

вмешательство пакистанской армии для наведения порядка в соседней стране. В

этом случае, можно было увязнуть в Афганистане и наверняка спровоцировать

нежелательную напряженность в отношениях с ННГ Центральной Азии. Пакистану

необходимо было радикальным военным путем решить проблему войны в

Афганистане, обеспечить приход к власти в стране подконтрольного Исламабаду

режима, открыть транспортные коридоры на север и сохранить при этом дружеские

отношения со странами в Центральной Азии.

Поставленная в Исламабаде задача вполне совпадала с концепцией

множественности путей транспортировки природных ресурсов и других грузов из

региона Центральной Азии. Преодоление географической изоляции региона,

например, для Запада означало снижение степени российского влияния на ННГ

Центральной Азии. Для ННГ Центральной Азии новые транспортные коридоры

означали снижение затрат на транспортировку грузов, освоение новых рынков и

уменьшение географической зависимости от России. . В течение последнего

десятилетия США соперничали с Россией, Китаем, европейскими державами и

Японией за политическое влияние в этом ключевом в стратегическом отношении

регионе и за право эксплуатировать самые большие в мире неосвоенные запасы

нефти и газа во вновь образованных центрально-азиатских республиках —

Туркменистане, Казахстане, Узбекистане, Таджикистане и Киргизстане.

Ключом к огромным потенциальным прибылям в Центральной Азии был вопрос

транспортировки — как доставить нефть и газ из этого изолированного, отсталого

и удаленного от морей региона на основные мировые энергетические рынки. Уже

действующие трубопроводы относились к старой советской транспортной сети,

которая шла через Россию. Когда борьба за ресурсы этого региона обострилась,

стали ясны цели США. Они хотели подорвать экономическую монополию России, в то

же самое время добиваясь уверенности в том, что другие соперники будут

исключены из игры. Поэтому трубопроводы следовало прокладывать через те страны,

на которые США могли бы оказывать существенное политическое влияние, в сферу

которого не входят Китай и Иран.[42]

Центрально-азиатские республики раньше являлись частью Советского Союза и

имели протяженную границу как с Китаем, так и с Ираном. Таким образом,

трубопровод, который исключал бы Россию, Китай и Иран, был возможен только в

двух вариантах. Первым являлся извилистый маршрут от Каспийского моря через

Кавказ по территории Азербайджана и Грузии, а затем через Турцию. Второй —

через Афганистан и Пакистан — был короче, однако немедленно ставил

трудноразрешимые политические вопросы. С кем следовало вести переговоры в

Афганистане и как можно гарантировать политическую стабильность, необходимую

для строительства и обслуживания трубопроводов?

Тогда-то и пригодились талибы. В 1994 году их отряды во главе с муллой

Мохаммадом Омаром пришли в Афганистан. (Кстати, немалую поддержку талибам

оказывали США, которые хотели как можно быстрее воплотить в жизнь газовый

проект.)

4.2 Создание поддержка движения талибан.

Обстоятельства появления в Афганистане нового мощного военно-политического

движения Талибан являются предметом длительного обсуждения. Нельзя сказать,

что Талибан — студенты, или «талибы» из исламских школ медресе — был просто

порождением правительств и интересов капитала. Внезапное возникновение этого

нового движения в 1994 году и стремительность его роста и успехов являлись

результатом двух факторов: во-первых, социального и политического тупика,

который создал готовых к действию рекрутов, и, во-вторых, внешней помощи

финансированием, вооружением и советниками из Пакистана, Саудовской Аравии и,

по всей вероятности, США.

Хотя ряд лидеров Талибана участвовал в организованном США «джихаде» против

Советского Союза, это движение не отпочковалось от других фракций моджахедов

и не было их объединением. Оно опиралось главным образом на новое поколение

тех, кто не был непосредственно замешан в военных событиях 1980-х годов. Оно

было враждебно к тому, что оно рассматривало как продажное правление мелких

моджахедских деспотов, которое после падения Наджибуллы ничего не принесло в

жизнь простых афганцев, кроме нищеты. Жизнь самого этого поколения была

изломана войной. Многие из его представителей выросли в лагерях беженцев в

Пакистане и получили элементарное образование в медресе, которые содержатся

различными пакистанскими экстремистскими партиями исламского толка.

Один автор дает следующее описание положения дел: «Эти парни составляли мир вне

моджахедов, которых я знавал в 1980-е годы — мужчин, способных подробно

излагать свое племенное и родовое происхождение, с ностальгией вспоминавших

свои покинутые хозяйства и долины и рассказывавших легенды и эпизоды из

афганской истории. Эти парни были из поколения, которое никогда не видело свою

страну в мирное время, не видело Афганистан иначе, как в состоянии войны с

захватчиками или войны между своими... Они в буквальном смысле слова являлись

сиротами войны, не имея каких-либо корней и работы, являясь беспокойными,

обездоленными в экономическом смысле и обладая очень слабым самопознанием...»

[43]

«Их простая вера в мессианский, пуританский ислам, который вдалбливался в них

простыми деревенскими муллами, была единственной опорой, которой они должны

были держаться и которая придавала их жизням некоторый смысл. Неподготовленные

ни к чему, даже к традиционным занятиям их предков, таким как ведение сельского

хозяйства, скотоводство или ремесло, они были тем, что Карл Маркс мог бы

назвать люмпен-пролетариатом Афганистана».

[44]

Идеология Талибана была смесью идей, которые развивались в качестве апелляции

к этим слоям. С самого начала это движение являлось глубоко реакционным. Оно

обращалось назад в поисках своих социальных решений — к мифическому прошлому,

когда строго соблюдались заповеди пророка Мухаммеда. Оно было глубоко

пропитано злобным антикоммунизмом, который был порожден жестокостями и

репрессиями сменявших друг друга в Кабуле просоветских режимов, лживо

правивших под флагом «социализма».

Подобно «красным кхмерам» в Камбодже, Талибан отражал подозрительность и

враждебность угнетенных деревенских слоев к городской жизни, образованию,

культуре и технике. Его лидеры были полуобразованными деревенскими муллами, а

не исламскими богословами, сведущими в священном писании и религиозных

комментариях. Они были враждебны к другим исламским сектам, в особенности к

шиитам, и по отношению к непуштунским этническим группам. Реакционные

социальные нормы Талибана проистекали столько же из пуштунских племенных

законов Пуштунвали, сколько и из всякой другой исламской традиции. Постольку,

поскольку его идеология имела исламскую основу, это был «деобандизм» —

влиятельное в XIX-ом веке реформистское движение — но в форме, которая была

лишена чего-либо даже отдаленно прогрессивного.

Талибан появился в опустошенном войной Афганистане как вид клерикального

фашизма. Он отражал безысходность и отчаяние лишенных корней и

деклассированных слоев сельской мелкой буржуазии — сыновей мулл, мелких

чиновников, мелких земледельцев и торговцев — которые не могли видеть иной

альтернативы социальным бедствиям, в огромном количестве обрушившихся на

Афганистан, кроме установления диктаторского исламского режима.

Собственная интерпретация Талибаном своего происхождения дает понимание его

ориентированности. В июле 1994 года высший руководитель Талибана Мухаммад

Омар, в то время деревенский мулла, отозвался на просьбу освободить двух

девочек, которые были похищены местным полевым командиром и изнасилованы.

Омар, который сражался в рядах одной из организаций моджахедов, собрал группу

своих сторонников из числа религиозных студентов местного медресе.

Вооруженная несколькими ружьями, эта группа освободила девочек, захватила

этого полевого командира и повесила его на стволе его же танка.

Вне зависимости от того, насколько правдива эта история, Талибан изображает

себя религиозным «комитетом бдительности», нацеленным на исправление зла,

причиненного простым людям. Его лидеры утверждают, что это движение, в

отличие от организаций моджахедов, не являлось политической партией и не

формировало правительства. Они заявляли, что очищают путь для истинного

исламского управления и на этой основе требовали огромных жертв от своих

новых членов, которые не получали никакой платы, а только оружие и еду. При

создании движения Талибан были использованы объективные обстоятельства,

вызванные революцией в Афганистане и войной против советского присутствия.

Прежде всего, это фактор наличия лагерей афганских беженцев на территории

Северо-западной провинции Пакистана. Система распределения гуманитарной

помощи в лагерях беженцев все годы войны в Афганистане почти полностью

находилась под контролем пакистанских официальных структур. После падения

режима Наджибуллы, новый виток гражданской войны не дал возможности большей

части из почти 3 млн. беженцев вернуться в Афганистан. Именно из их числа и

было в основном организовано движение Талибан.

Большинство членов движения Талибан не имели устойчивых социальных и

политических связей в Афганистане. Движение было создано для решения

конкретной политической цели - преодоление дефрагментации Афганистана. Для

этой цели были использованы люди, оторвавшиеся от традиционной системы

организации афганского общества. Давление, которое оказывалось на

традиционные структуры и ценности в ходе процессов ускоренной модернизации в

Афганистане, проводимых прокоммунистическим правительством в Кабуле при

поддержке СССР, вызвали массовое разрушение организационных структур,

обеспечивающих функционирование и преемственность традиционных афганских

сообществ. В первую очередь, это касалось общины, семьи, связей с

традиционной элитой. Многие беженцы в эмиграции в Пакистане потеряли

привычные системные связи и ориентиры. Неблагоприятное влияние оказали и

значительные людские потери в ходе многолетней войны в Афганистане. Система

мусульманских школ, функционирующих в лагерях афганских беженцев под

патронажем Пакистана, объединяла в основном “сирот афганской войны”, людей,

почти полностью потерявших традиционные системные ориентиры.

Вопрос заключается даже не в чьем-либо целенаправленном воздействии и

пропаганде на контингент таких школ. В мусульманском обществе для людей,

оторванных от традиционных социальной системы и системы традиционных

ценностей, становится естественным поиск новых ценностей. Самый логичный

способ найти новые ценности в исламском обществе заключается в том, чтобы

обратиться к идее воссоздания первоначальной мусульманской общины времен

пророка Мухаммеда. Именно это и создает условия для появления движений

сторонников “чистого ислама”, отрицающих складывающиеся столетиями

исторические традиционные ценности обычных мусульманских обществ. В том числе

и синтез светского и духовного в управлении мусульманским обществом.

С этой точки зрения, движения афганских моджахедов Хекматиара, Халеса, Сайафа,

Наби Мохаммади и других с 1979 по 1992 гг. боролись против того влияния,

которое ускоренная модернизация, проводимая прокоммунистическим правительством

в Кабуле, оказывает на традиционный образ жизни мусульманского общества. Они

стремились восстановить ситуацию, которая существовала до начала процесса

модернизации. Объективно, это означало их борьбу против модернизации по

советским образцам, что в условиях Афганистана привело к войне против

результатов модернизации в целом. В то же время, указанные лидеры боролись за

то, чтобы занять свое место в традиционной системе организации афганского

общества и государства Афганистан. Соответственно, классические движения

моджахедов не подвергали сомнению принципы организации афганского общества на

основе компромисса светских и духовных начал в управлении им.

[45]

Таким образом, Пакистан, где вполне четко действовала обычная практика

синтеза светских и духовных начал в управлении мусульманским обществом,

способствовал созданию политической организации, основанной на идеологии

“чистого ислама”, стремящейся восстановить в Афганистане принципы организации

первоначальной мусульманской общины.

Сторонники “чистого ислама”, в других ситуациях их часто называют

“ваххабитами”, выступая против синтеза светских и духовных начал в управлении

мусульманским обществом, в первую очередь, вступают в конфронтацию с

традиционной элитой обычного мусульманского общества, включая в их число и

представителей классического “улама” - мусульманского “духовенства”. Поэтому

естественно, что во всех мусульманских обществах, где движения сторонников

“чистого ислама” становятся серьезной политической силой, в первую очередь

происходит тяжелый конфликт между “традиционной элитой” в разных формах ее

проявления и приверженцами идей “чистого ислама”.

Такой конфликт и составлял основу первоначальной резкой оппозиции со стороны

классических партий моджахедов политическим устремлениям движения Талибан.

Это же и объясняет демонстративно жестокие меры со стороны талибов в

отношении представителей традиционной афганской элиты. Так, 12 марта 1995

года талибами был убит лидер партии шиитов-хазарейцев Хезбе и-Вахдат Абдула

Али Мазари, а 26 сентября 1996 года после взятия Кабула позорным для афганца

способом через повешение был казнен бывший президент страны Наджибулла.

Эти меры носили ярко выраженный демонстративный характер и были призваны

шокировать общественное мнение страны. Особенно шла вразрез с классическими

пуштунскими традициями публичная казнь бывшего президента Наджибуллы. В

Афганистане пуштунские традиции предполагали высокую степень автономности

пуштунских племен и общин. Своеобразная пуштунская “демократия” строилась на

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5