Диплом: Жизнь и общественная деятельность Сципиона Эмилиана Африканского Младшего
Лициния Лукулла, который прославится своими пирами. Этот римский вельможа
принадлежал к совсем иному типу государственных деятелей, чем те персонажи,
на которых до сих пор было сосредоточено наше внимание. Без серьезных к тому
оснований Лукулл вторгся в пределы независимого кельтиберийского племени
ваккеев, не участвовавшего в восстании, разбил их в сражении и загнал в
город.
"На следующий день старейшины ваккеев с венками на головах и неся, как молящие,
ветви оливы, явились к Лукуллу и вновь спросили его, что им сделать, чтобы
заслужить его дружбу. Он потребовал от них заложников и сто талантов серебра и
приказал, чтобы их всадники участвовали в его походах. Когда он все это
получил, он потребовал, чтобы ваккеи приняли в город гарнизон. Когда они и на
это согласились, он ввел туда 2000 отборных по своей доблести воинов, приказав
им, как только войдут в город, занять стены. Когда этот двухтысячный отряд
занял стены, Лукулл ввел в город все остальное войско и трубным звуком дал знак
к поголовному истреблению жителей, не щадя ни пола, ни возраста. Они, взывая к
слову чести и к богам, свидетелям клятв, и понося римлян за неверность и
предательство, погибали жестокой смертью. Из 20000 человек через ворота на
крутой стороне города бежали очень немногие. Город Лукулл разграбил и тем
покрыл имя римлян позором и поношением"[14]
.
Заметим особо, что операция Лукулла была предпринята без приказания сената и
римского народа. Тем не менее, он не был даже привлечен к ответственности.
Этот эпизод отнюдь не был случайным. Аналогичное преступление было совершено
в следующем году, там же в Испании, другим римским военачальником, Сервием
Гальбой. Он воевал на юго-западе страны, в Лузитании. Старейшины лузитанцев
шлют послов к Гальбе, предлагая римлянам мир и дружбу. В ответ на это римский
полководец для закрепления дружбы обещает им передать плодородные земли
взамен окрестностей их города, малопригодных для земледелия. Далее, согласно
описанию того же историка, произошло следующее:
"Надеясь на эти обещания, они покинули места, где находились, и собирались
туда, куда им приказал Гальба. Он разделил их на три части и, указав каждой
из этих частей отдельную долину, велел ждать его на этом месте, пока он не
придет и не укажет им место для поселения. Когда он прибыл к первой части, он
велел им, как друзьям, сложить оружие, а когда они сложили, он окружил их
рвом и, послав на них часть своих воинов с мечами в руках, велел всех избить,
хотя они плакали и взывали к имени богов и к святости данных клятв. Таким же
образом со всей поспешностью он уничтожил и вторую, и третью часть, стараясь,
чтобы они не узнали о беде, постигшей предшествовавших... Немногие из них
бежали. В числе их был Вириат, который немного спустя стал вождем
лузитанцев...
Тогда же Гальба, о котором я говорил, являясь еще более алчным, чем Лукулл,
немногое из добычи раздал солдатам, немного дал друзьям, все же остальное
присвоил себе, хотя он являлся богатейшим из всех римлян. Говорят, что и во
время мира он не отказывался от лжи и клятвопреступлений во имя наживы.
Ненавидимый всеми и привлеченный к суду, он спасся от осуждения благодаря
своему богатству"[15].
Наверное, из этих двух примеров можно сделать вывод, что далеко не все
римские военачальники и государственные деятели были похожи на Сципионов,
Катона или Павла. Он вправе усомниться и в нравственном достоинстве сената
той поры. К тому можно указать еще ряд оснований, но я хочу вернуться к
судьбе Сципиона Эмилиана. Для этого надо хотя бы бегло коснуться дальнейшего
развития событий в Испании.
Упомянутый Аппианом Вириат, бывший пастух, организовал из далеко не
усмиренных, а, напротив того, ожесточившихся лузитанцев партизанские отряды.
Вириат был человеком необычайной энергии и военного таланта. Ему удалось
нанести, одно за другим, ряд тяжелых поражений римлянам, так что вскоре он
был признан вождем всех лузитанских племен, хотя и сохранил при этом облик
простого крестьянина. Слава его разнеслась по всей Испании. В нем видели
героя, который освободит наконец страну от чужеземного владычества.
Партизанская война разрасталась и протекала столь успешно для инсургентов,
что в 141-м году римский сенат был вынужден признать лузитанское государство
суверенным, а Вириата — его царем.
Но уже в следующем году, вероломно нарушив все клятвы, римляне опять
вторглись в Лузитанию. Партизанская война возобновилась, и неизвестно, как
она развивалась бы дальше, если бы Вириат не был в 139-м году предательски
заколот во сне двумя приближенными, решившими таким образом добыть гарантию
собственного спасения.
Между тем успехи Вириата на юге еще в 143-м году побудили вновь восстать
кельтиберов на севере Испании. Посланное против них римское войско под
командованием опытного консула Квинта Метелла действовало успешно и вскоре
привело к повиновению всю провинцию, кроме хорошо укрепленного города
Нуманция. Сменившие Метелла полководцы были бездарны, а нумантинцы
оборонялись с неослабевающим упорством. В то же самое время в римском войске
с каждым годом осады нарастали распущенность, недисциплинированность и
трусость. Одного слуха, притом ложного, что к нумантинцам на помощь идут
племена кантабров и ваккеев, было достаточно для того, чтобы вся римская
армия самовольно ночью бросила лагерь и ушла. Нумантинцы догнали и окружили
римлян, но удовольствовались заключением мира, скрепленного клятвой всех
офицеров. Однако сенат это соглашение не ратифицировал, и осада Нуманции
вскоре возобновилась. Впрочем, в силу тех же причин, разложения войск и
бездарности командующих, успехи в ней вплоть до 135-го года были под стать
всему предыдущему.
Наконец и римский сенат осознал постыдность такой ситуации, и укрощение
провинциального испанского города было поручено победителю Карфагена. Сципион
Эмилиан был избран консулом. Впрочем, разрешения на набор нового войска ему
не дали, полагая, видимо, что столь великий полководец может обойтись и тем
контингентом, что вот уже столько лет бесплодно околачивается у стен
Нуманции. Как утверждает Аппиан:
"Он взял с собой, по разрешению сената, только добровольцев, присланных ему в
силу личного расположения отдельными государствами и царями, а из Рима — своих
клиентов и друзей, человек пятьсот, которых, соединив в один отряд, называл
"отрядом друзей"[16].
Нелишне заметить, что это первый случай создания личной гвардии командующего.
"Прибыв в лагерь, — продолжает Аппиан, — он выгнал оттуда всех торговцев,
проституток, прорицателей и всяких жертвоприносителей, к которым воины
постоянно обращались, став суеверными вследствие частых неудач... Он велел
также продать и повозки, и все то лишнее, что накладывалось на них, а также и
вьючных животных, кроме тех, которых он лично разрешил оставить. Из посуды
для постоянного употребления он не позволил никому иметь что-либо, кроме
вертела, медного горшка и одной чашки. Пищей он назначил им мясо вареное и
жареное. Пользоваться мягкими постелями он запретил, и первый спал на простой
подстилке...
Таким образом, он скоро вернул воинов к выдержке, приучил их к уважению и страху
к себе. Он был малодоступен и не склонен оказывать милости, особенно
противозаконные. Он неоднократно говорил: вожди суровые... полезны для друзей,
а легко поддающиеся и любящие давать и получать подарки — для врагов. Последних
войско любит, но их не слушается, у первых же войско сурово, но повинуется и
готово на все"[17].
Помимо дисциплины, необходимо было восстановить и физическую форму воинов —
некогда знаменитую выносливость римских легионеров. Этого Сципион добивался
"дедовским" способом:
"Но даже и теперь, — свидетельствует далее Аппиан, — он не решился с таким
войском вступить в открытый бой с врагами, не укрепив его большими трудами.
Для этого он проходил все ближайшие равнины и каждый день, один за другим,
устраивал лагерь и разрушал его, выкапывал очень глубокие рвы и опять их
засыпал, строил высокие стены и вновь сносил, сам от зари до самого вечера
надзирая за всем...
Когда Сципион решил, что войско у него подвижно, слушается его и легко переносит
труды, он передвинулся и стал близ Нуманции"
[18].
Осада была организована исключительно тщательно. Изоляция от внешнего мира
была полной: город был окружен стеной, на которой через каждые 120 шагов
возвышались башни, откуда велось неусыпное наблюдение за осажденными.
"Сципион, — пишет Аппиан, — по всему укреплению расположил близко один от
другого вестников, которые и ночью, и днем, получая друг от друга сообщения,
должны были доносить ему, что происходит, а по башням дал приказ, если что
случится, первая башня, на которую будет сделано нападение, должна поднять
знак, и тот же знак поднимут все остальные, когда заметят, что у первой начался
бой... Вместе с местными силами у него было до 60000 войска. Половину он
назначил для охраны стены и на всякий случай, если где явится необходимость, а
20000 должны были сражаться у стен, если это будет нужно, и остальные 10000
были в запасе. И для них, для каждого, было назначено определенное место;
менять его без разрешения было запрещено. Каждый должен был бежать к
назначенному ему месту, когда давался знак какого-либо наступления. С таким
старанием и точностью все было устроено Сципионом"
[19].
Благодаря такой организации все попытки нумантинцев отчаянными вылазками
разрушить стену и прорвать блокаду неизменно оканчивались неудачей. В конце
концов, под давлением голода Нуманция капитулировала. Жители ее были проданы
в рабство, город разрушен, а земли его поделили между соседями. Это произошло
в 133-м году.
На следующий год Сципион Эмилиан вернулся в Рим. Спустя три года, когда ему
едва исполнилось 55 лет, он был задушен в собственной постели. Подоплека
этого явно политического убийства в свое время раскрыта не была. Можно
высказать некоторое предположение на этот счет, но оно будет яснее и уместнее
в следующей главе.
В Ливии порядки, введенные римлянами, покоились главным образом на равновесии
между государством кочевников под управлением Массиниссы и городом
Карфагеном. При энергичном и умном правлении Массиниссы царство его росло,
крепло и цивилизовалось. Карфаген тоже окреп, благодаря только одному факту
отсутствия войны; он достиг такого же богатства и численности населения, как
и во время своего политического могущества. Римляне с плохо скрываемой
завистью и страхом смотрели на, казалось, несокрушимое процветание своего
старого соперника. Если до сих пор они отказывали Карфагену в какой-либо
серьезной помощи против непрекращавшихся захватов Массиниссы, то теперь они
стали сами вмешиваться в эти столкновения, причем открыто выступали на
стороне Массиниссы. Более 30 лет длился спор между Карфагеном и Массиниссой
из-за округа Эмпории у Малого Сирта, одной из плодороднейших карфагенских
областей; спор был, наконец (около 160 г. до н.э.), разрешен римскими
комиссарами: карфагеняне должны были очистить города в Эмпории, оставшиеся в
их владении, и уплатить царю 500 талантов в виде компенсации за неправомерное
пользование данной территорией. В результате Массинисса немедленно захватил
другой карфагенский округ на западной границе карфагенской территории — город
Туску — и обширные поля у Баграда. Карфагенянам оставалось лишь снова начать
тяжбу в Риме без всякой надежды на успех. После длительной и несомненно
умышленной проволочки в Африку прибыла новая комиссия (157 г. до н.э.). Но
карфагеняне не хотели безоговорочно подчиниться ее третейскому решению без
предварительного точного расследования правовой стороны вопроса; они
настаивали на внимательном рассмотрении дела; тогда комиссары попросту
вернулись в Рим.
Таким образом, спор между Карфагеном и Массиниссой оставался нерешенным. Но
посылка комиссии повлекла за собой более важное решение. Во главе этой
комиссии стоял престарелый Марк Катон, в то время, пожалуй, самое влиятельное
лицо в сенате. Ветеран войны с Ганнибалом, он был весь еще во власти
ненависти к пунам и страха перед их могуществом. С удивлением и досадой он
собственными глазами видел цветущее положение исконного врага Рима, его
плодородные поля, многолюдные улицы, огромные запасы оружия в арсеналах и
богатый материал для флота. В мыслях он видел уже нового Ганнибала, который
использует все эти ресурсы против Рима. Человек честный и мужественный, но
весьма ограниченный, он пришел к убеждению, что Рим будет в безопасности лишь
в том случае, если Карфаген совершенно исчезнет с лица земли. По возвращении
на родину Катон немедленно изложил свои соображения в сенате. Против этой
мелочной политики выступили с очень серьезными аргументами некоторые
представители римской аристократии, обладавшие более широким кругозором,
особенно Сципион Назика. Они доказывали, что бессмысленно бояться купеческого
города, что финикийское население Карфагена все более отвыкает от военного
дела и от воинственных замыслов, что существование этого богатого торгового
города вполне совместимо с политической гегемонией Рима. Они считали даже
возможным превращение Карфагена в римский провинциальный город; по их мнению,
это, пожалуй, было бы желательно даже для самих финикиян, по сравнению с
нынешним положением. Но Катон добивался не подчинения, а полного уничтожения
ненавистного города. Его политика, по-видимому, нашла поддержку у тех
государственных деятелей, которые считали желательным привести все заморские
территории в непосредственную зависимость от Рима. Главными же и наиболее
влиятельными сторонниками Катона явились римские банкиры и крупные купцы,
которым в случае разрушения Карфагена должны были достаться его богатство и
торговля. Большинством голосов было решено при первом удобном случае начать
войну с Карфагеном или, вернее, разрушение его. Выжидать такой случай было
необходимо, так как надо было считаться с общественным мнением. Желательный
повод скоро нашелся. Раздраженные нарушением своих прав со стороны Массиниссы
и римлян, карфагеняне поставили во главе своего управления Гасдрубала и
Карталона, вождей патриотической партии. Подобно ахейским патриотам, эти
вожди не намеревались восставать против римского главенства, но твердо
решили, в случае надобности с оружием в руках, отстаивать против Массиниссы
права Карфагена, установленные договорами. Патриоты добились изгнании из
города сорока самых решительных приверженцев Массиниссы и взяли с народа
клятву, что никогда и ни при каких условиях изгнанникам не будет разрешено
вернуться. Одновременно для отражения ожидаемых нападений Массиниссы было
организовано сильное войско; оно состояло из свободных нунидийцсв во главе с
Аркобарзаном, внуком Сифакса (около 154 г. до н.э.). Однако Массинисса был
настолько благоразумен, что не стал готовиться к войне, а передал вопрос о
спорной территории у Баграда на третейское решение римлян и обязался
безусловно подчиниться последнему.
Таким образом, Рим мог с некоторым кажущимся основанием утверждать, что
карфагенские вооружения направлены против него. Он потребовал немедленного
роспуска войска и уничтожения запасов, собранных для флота. Карфагенская
герусия готова была согласиться, но народная толпа воспротивилась этому, и
жизни римских послов, явившихся в Карфаген с этим требованием, угрожала
опасность. Массинисса отправил в Рим своего сына Гулуссу с поручением
поставить Рим в известность о непрекращающихся приготовлениях Карфагена к
войне на суше и на море и добиться ускорения объявления войны. Рим отправил в
Карфаген новое посольство из 10 человек. Оно подтвердило, что Карфаген
действительно готовится к войне (152 г. до н.э.). Катон требовал безусловного
объявления войны; сенат отверг это требование, но решил на тайном заседании,
что война будет объявлена, если карфагеняне не согласятся распустить свое
войско и сжечь свой материал для флота. Между тем в Африке уже началась
борьба, Массинисса отправил обратно в Карфаген в сопровождении своего сына
Гулуссы лиц, изгнанных карфагенянами. Так как карфагеняне заперли перед ними
ворота города и при этом убили нескольких из удалявшихся нумидийцев, то
Массинисса двинул свои войска, а партия карфагенских патриотов также привела
свои силы в боевую готовность. Но Гасдрубал, к которому перешло начальство
над карфагенской армией, принадлежал к числу тех злых гениев армии, которых
карфагеняне обычно назначали своими полководцами. Как театральный царек, он
величаво выступал в своей пурпурной одежде главнокомандующего и даже в лагере
предавался чревоугодию. Этот тщеславный и неповоротливый человек не годился
для роли спасителя от катастрофы, которой, пожалуй, не могли бы уже
предотвратить даже гений Гамилькара и военное искусство Ганнибала. Между
карфагенянами и нумидийцами произошло большое сражение, очевидцем которого
был Сципион Эмилиан. Последний был тогда военным трибуном в испанской армии и
был послан к Массиниссс с поручением привезти для своего главнокомандующего
африканских слонов. Он наблюдал битву с холма, подобно «Зевсу на горе Иде».
Карфагеняне получили подкрепление в составе 6 000 нумидийских всадников,
которых привели начальники, недовольные Массиниссой. Войско карфагенян вообще
превосходило неприятеля численностью, но тем не менее оно потерпело
поражение. Тогда карфагеняне предложили уступить Массиниссе часть своей
территории и уплатить ему контрибуцию. По их просьбе Сципион пыталя добиться
соглашения. Однако, мирный договор не был заключен, так как карфагенские
патриоты отказались выдать перебежчиков. Но Гасдрубалу, окруженному кольцом
неприятельских войск, скоро пришлось согласиться на все требования
Массиниссы: выдать перебежчиков, принять обратно изгнанников, выдать оружие,
пройти под ярмом и обязаться уплачивать в течение 50 лет по 100 талантов
ежегодно. Нумидийцы, однако, не выполнили даже этого договора; они перебили
безоружные остатки карфагенской армии при возвращении ее в Карфаген.
Рим не предотвратил войну своевременным вмешательством, он остерегся сделать
это. И вот теперь он достиг того, что ему было нужно: появился благовидный
предлог для войны — карфагеняне нарушили условия мирного договора,
запрещавшие им вести войны с союзниками Рима и войны вне пределов их
территории, и, сверх того, Кафаген уже заранее потерпел поражение. Италийские
контингенты были созваны в Рим, флот приведен в боевую готовность. Каждый
момент можно было ожидать объявления войны. Карфагеняне сделали все
возможное, чтобы предотвратить угрожавший удар. Вожди патриотической партии —
Гасдрубал и Карталон — были приговорены к смертной казни; в Рим отправили
посольство, чтобы переложить ответственность на осужденных. Но одновременно с
карфагенянами в Рим прибыло посольство от другого города ливийских финикиян,
от Утики, с полномочиями передать город в полную власть Рима. В сравнении с
такой предупредительностью и покорностью казалось почти дерзостью поведение
карфагенян; они ограничились тем, что постановили казнить своих виднейших
сограждан без требования со стороны Рима. Сенат заявил, что находит извинение
карфагенян недостаточным. На вопрос, что может его удовлетворить, он ответил,
что карфагенянам это самим известно. Конечно, карфагеняне могли знать волю
Рима. Но им трудно было поверить, что для любимого родного города
действительно настал последний час. В Рим снова отправилось посольство с
неограниченными полномочиями — на этот раз в 30 человек. Когда они прибыли,
война была уже объявлена (начало 149 г.) и удвоенная консульская армия
посажена на суда. Карфагеняне все же пытались еще раз отвратить грозу
изъявлением полной покорности. Сенат объявил им, что Рим согласен
гарантировать Карфагену его владения, его свободу и земельное право,
неприкосновенность общественного и частного имущества под условием, что
консулам, отплывшим в Сицилию, в месячный срок в Лилибее будут выданы 300
детей правящих семей в качестве заложников и что карфагеняне выполнят все
дальнейшие распоряжения; последние дадут им консулы, в соответствии с
полученными инструкциями. Этот ответ находили двусмысленным; на самом деле он
вовсе не был таким, как уже тогда указывали проницательные люди даже среди
карфагенян. Карфагенянам гарантировали все, что угодно, за одним исключением
— самого города; не было сказано ни слова о возвращении войск, уже отплывших
в Африку. Все это достаточно ясно говорило об истинных намерениях Рима. Сенат
поступал с ужасной жестокостью, но он не притворялся уступчивым. Однако, в
Карфагене все еще не хотели понять истину. Там не нашлось государственного
деятеля, который смог бы побудить непостоянную городскую толпу к решительному
сопротивлению или к полной покорности. Получив грозную весть об объявлении
войны и узнав в то же время о приемлемом для них требовании заложников,
карфагеняне выполнили это требование и не теряли надежды на спасение; у них
не нашлось мужества представить себе, что значит заранее отдать себя на
произвол смертельного врага. Консулы отослали заложников из Лилибея в Рим и
заявили карфагенским послам, что о дальнейших распоряжениях они узнают в
Африке. Войска высадились, не встретив сопротивления; им было доставлено и
затребованное продовольствие. Карфагенская герусия в полном составе явилась в
город Утику, в главную квартиру римлян, для получения дальнейших приказаний.
Консулы прежде всего потребовали разоружения города. На вопрос карфагенян,
кто же в таком случае будет защищать их от их собственных эмигрантов и от
разросшейся до 20 000 человек армии Гасдрубала, который спасся бегством от
смертной казни, консулы ответили, что об этом позаботятся сами римляне. Затем
карфагенский совет покорно выдал консулам все материалы, заготовленные для
флота, все военное снаряжение, хранившееся в арсеналах, а также оружие,
принадлежавшее частным лицам, всего 3 000 метательных орудий и 200 000
комплектов оружия. Затем карфагеняне обратились к консулам с вопросом: будут
ли дальнейшие требования? Тогда встал консул Луций Марций Цензорин и объявил,
что, по инструкции римского сената, город Карфаген должен быть разрушен, но
его жителям разрешается селиться, где они пожелают, на своей территории,
однако на расстоянии не меньше двух немецких миль от моря.
Это ужасное распоряжение внушило финикиянам мужество отчаяния; подобное же
благородное и в то же время безумное воодушевление некогда толкнуло жителей
Тира на борьбу против Александра, а позднее иудеев на борьбу с Веспасианом. С
беспримерным терпением карфагеняне несли рабскую зависимость от Рима и гнет
его; столь же беспримерно было и неистовое восстание этого народа торговцев и
мореплавателей, когда у них хотели отнять уже не только государственную
самостоятельность и свободу, а их родной город и давно уже ставшее для них
любимою родиной море. О надежде на спасение не могло быть речи; здравый
политический смысл и на этот раз бесспорно требовал покорности. Но как в бурю
голос кормчего заглушается ревом моря, так те немногие голоса, которые
призывали покориться неизбежному, были заглушены яростным воем толпы.
Последняя в своем бешенстве обрушилась на городских должностных лиц, по
совету которых были выданы заложники и оружие, а также на ни в чем неповинных
послов, осмелившихся вернуться в город с роковым известием. Случайно
находившиеся в городе италики были перебиты толпой, жаждавшей хотя бы таким
образом заранее отомстить за гибель родины. Решения сопротивляться не было
принято; невозможность защищаться без оружия была слишком очевидна. Однако
городские ворота были заперты, на городских стенах, с которых сняты были
метательные орудия, заготовлены были груды камней, главное командование
поручено было Гасдрубалу — сыну дочери Массиниссы, все рабы объявлены были
свободными. Армия эмигрантов под командой Гасдрубала, спасшегося бегством,
занимала в это время всю карфагенскую территорию, за исключением нескольких
городов на восточном берегу (Гадрумет, Малый Лептис, Тапс, Ахулла) и города
Утики, занятых римлянами. Эта армия могла оказать Карфагену неоценимую
поддержку в борьбе. К Гасдрубалу были отправлены послы с просьбой не отказать
в помощи родному городу в минуту крайней опасности. Одновременно карфагеняне
с чисто финикийской хитростью пытались обмануть врага, скрывая свое
беспредельное озлобление под маской смирения. К консулам было отправлено
посольство с просьбой о 30-дневном перемирии для отправки послов в Рим.
Карфагеняне понимали, что римские военачальники не захотят, да и не смогут
исполнить такую просьбу, уже однажды отвергнутую. Но прибытие послов
подкрепило естественное предположение обоих консулов, что совершенно
безоружный город после первого взрыва отчаяния подчинится своей участи.
Поэтому консулы решили отложить штурм города. Карфагеняне воспользовались
драгоценной отсрочкой и принялись изготовлять метательные орудия и
вооружение. Все население без различия пола и возраста работало днем и ночью:
строили машины, ковали оружие, ломали общественные здания, чтобы добыть
бревна и металл, женщины обрезали волосы, чтобы изготовить необходимые для
метательных орудий канаты, в невероятно короткий срок городские стены были
снова укреплены и воины вооружены. Обо всем этом ничего не знали консулы,
находившиеся со своим войском на расстоянии всего нескольких миль; это еще
одна из удивительных черт этого удивительного народного движения, вызванного
поистине гениальной, даже, можно сказать, демонической народной ненавистью.
Когда, наконец, консулам надоело ожидание, они выступили из своего лагеря
близ Утики. Они воображали, что их армия взойдет на беззащитные городские
стены просто с помощью лестниц. Каковы же были их удивление и ужас, когда они
опять увидели на стенах катапульты и когда весь многолюдный город, в который
они надеялись вступить столь же легко, как вступают в ничем незащищенное
селение, оказался способным к обороне и готовым защищаться до последней капли
крови.
Карфаген был сильной крепостью по своему географическому положению и
благодаря искусству своих жителей; последним не раз приходилось рассчитывать
на прочность своих городских стен. В обширном Тунисском заливе, ограниченном
с запада мысом Фарина, с востока — мысом Бон, выступает с запада на восток
узкая полоса земли, омываемая с трех сторон морем и лишь с западной стороны
примыкающая к материку. Эта полоса в самой узкой своей части еле достигает
половины немецкой мили, в общем она представляет собой ровную поверхность; в
направлении к заливу она расширяется и заканчивается здесь двумя
возвышенностями — Джебель-Хави и Сиди-бу-Саид, между которыми лежит равнина
Эль-Мерса. В южной ее части, заканчивающейся возвышенностью Сиди-бу-Саид, был
расположен город Карфаген. Довольно крутые склоны этой возвышенности, а также
множество скал и отмелей служили естественным укреплением города со стороны
залива. Здесь для защиты его достаточно было простой стены. С западной же
стороны, т. е. со стороны материка, где условия местности не защищали города,
для укрепления его было использовано вес, что было известно тогдашнему
фортификационному искусству. Эти укрепления, как свидетельствуют недавно
открытые остатки их, совпадающие с описанием Полибия, состояли из наружной
стены толщиной в 6,5 футов и огромных казематов сзади стены, вероятно, на
всем се протяжении. Казематы отделялись от наружной стены крытым проходом
шириной в 6 футов и имели в глубину 14 футов, не считая двух стен, передней и
задней, шириной каждая не менее 3 футов. Этот громадный вал, сложенный
целиком из огромных глыб, возвышался двумя ярусами до 45 футов, не считая
зубцов и мощных четырехъярусных башен. В нижнем ярусе казематов находились
стойла для 300 слонов и запасы корма для них, а в верхнем — конюшни, склады и
казармы.
Холм, на котором стояла крепость, назывался Бирса (на сирийском языке birtha
значит крепость). Это довольно большая скала высотой в 188 футов; она имела у
своей подошвы 1 000 двойных шагов в окружности и примыкала к южной
оконечности городской стены, подобно тому как в Риме Капитолийская скала
примыкала к городской стене. На верхней площадке находился обширный храм
бога-целителя; к нему вели 60 ступеней. Южная сторона города омывалась в юго-
западном направлении мелководным рукавом Тунисского залива. Рукав почти
полностью отделялся от залива узкой и низменной косой, выдававшейся от
карфагенского полуострова к югу. В юго-восточном направлении южная сторона
города омывалась водами самого залива. Здесь находилась двойная искусственная
гавань города. Наружная, или торговая, гавань имела форму продолговатого
четырехугольника, обращенного узкой стороной к морю; от входа в нее, шириной
всего в 70 футов, тянулись по обеим сторонам широкие набережные. Внутренняя,
или военная, гавань круглой формы называлась Кофон. Посреди нее находился
остров, на котором помещалось адмиралтейство; вход в эту гавань вел из
внешней гавани. Между обеими гаванями тянулась городская стена. От Бирсы она
делала поворот на восток. Коса, выдававшаяся в залив, и торговая гавань
оставались вне ее, а военная гавань оказывалась внутри нее; поэтому надо
думать, что вход в эту гавань мог запираться, как ворота. Близ военной гавани
находилась рыночная площадь. Три узкие улицы соединяли ее с крепостью,
открытой со стороны города. К северу от города, вне его, находилась
теперешняя Эль-Мерса, называвшаяся тогда Магалией,— довольно обширное
предместье, уже тогда изобиловавшее дачами и хорошо орошаемыми садами; оно
было обнесено особым взлом, примыкавшим к главной городской стене. На
противоположной оконечности полуострова, Джебель-Хави, у теперешнего селения
Камарт, находилось кладбище. Эти три составные части города — старый город,
предместье и кладбище — занимали всю ширину полуострова на стороне,
обращенной к заливу. Доступ к ним был возможен лишь по двум большим дорогам,
ведшим в Утику и Тунис по узкой косе; последняя не была загорожена стеной,
однако представляла наилучшие местные условия для армии, группирующейся под
защитой города или выходящей на его защиту. Трудная задача овладеть столь
хорошо укрепленным городом осложнялась еще тем, что сам город и его владения,
все еще насчитывавшие 800 поселений и находившиеся большей частью во власти
партии эмигрантов, располагали значительными ресурсами; к этому
присоединялись враждовавшие с Массиниссой свободные и полусвободные ливийские
племена. Таким образом карфагеняне имели возможность не ограничиваться
обороной города, а выставить в поле многочисленную армию. Ввиду крайнего
ожесточения, царившего в армии карфагенских эмигрантов, и высоких качеств
легкой нумидийской конницы с этой армией нельзя было не считаться.
Итак, консулам предстояла далеко не легкая задача, когда им пришлось начать
по всем правилам осаду. Марк Манилий, командовавший сухопутными войсками,
стал лагерем против стен крепости, а Луций Цензорин подошел со своим флотом
со стороны залива и приступил к военным действиям на земляной косе.
Карфагенская армия под начальством Гасдрубала расположилась на другом берегу
залива, у крепости Неферис. Отсюда она затрудняла работу римских солдат,
посланных рубить лес для постройки осадных орудий. Много людей перебил у
римлян искусный начальник карфагенской конницы Гимилькон Фамея. Тем временем
Цензорин построил на земляной косе два больших тарана. С их помощью римляне
проломали здесь брешь в самом слабом месте городской стены, но приступ
пришлось отложить, так как уже наступил вечер. Ночью осажденным удалось
заделать большую часть бреши и при вылазке так испортить римские машины, что
на другой день они уже не действовали. Римляне все же отважились пойти на
приступ: но брешь, а также примыкавшие к ней отрезки стены и расположенные
поблизости дома оказались сильно защищенными — здесь было много бойцов.
Римляне продвигались крайне неосторожно и были отражены с большими для них
потерями. Они потерпели бы еще более тяжелое поражение, если бы не
предусмотрительность военного трибуна Сципиона Эмилиана. Предвидя исход
безрассудно смелого предприятия, последний удержал своих воинов под стенами
города и с помощью их прикрыл отступление римлян. Попытка Манилия взять
неприступные стены крепости закончилась еще меньшим успехом. Таким образом,
осада затянулась. Болезни, распространившиеся в лагере римлян в результате
летнего зноя, отъезд Цензорина, самого способного из римских военачальников,
недовольство и бездействие Массиниссы (он, конечно, не мог радоваться тому,
что римляне собирались захватить добычу, на которую он сам рассчитывал),
наконец, смерть этого девяностолетнего царя, последовавшая в конце 149 г.,—
все это заставило римлян совершенно прекратить наступательные операции. Им
стоило достаточно труда и хлопот защищать флот от карфагенских брандеров,
охранять лагерь от ночных нападений и доставлять продовольствие и фураж. Для
этой последней цели они построили в гавани форт и предпринимали экспедиции в
окрестности. Оба похода против армии Гасдрубала не увенчались успехом; первый
поход едва не кончился полным разгромом вследствие плохого руководства и
неблагоприятных условий местности.
Эта война протекала бесславно для полководцев и всей римской армии в целом,
но зато блестящи были заслуги военного трибуна Сципиона Эмилиана. Во время
ночного нападения врагов на римский лагерь Сципион с несколькими эскадронами
конницы атаковал неприятеля с тыла и принудил его к отступлению. Во время
первого похода на Неферис, когда римское войско переправилось вопреки его
советам через реку и подверглось опасности полного уничтожения. Сципион
отважно атаковал врага с фланга и, таким образом, дал римлянам возможность
отступить; его мужество и геройское самопожертвование спасли римский отряд,
который уже считали погибшим. Прочие римские военачальники, и особенно сам
консул, отпугивали своим вероломством те города и тех партийных вождей,
которые готовы были идти на соглашение с Римом; но Сципиону удалось
переманить на сторону римлян одного из самых даровитых из этих вождей,
Гимилькона Фамею, с 2 200 всадниками. Сципион выполнил завещание Массиниссы о
разделе его царства между тремя его сыновыми — Миципсой, Гулуссой и
Мастанабалом. После этого Сципион привлек в ряды римлян Гулуссу, искусного
предводителя конницы, достойного продолжателя своего отца в этом деле. Таким
образом был восполнен сильно ощущавшийся в римском войске недостаток
кавалерии. Тонкое и в то же время простое обхождение Сципиона напоминало
скорее его родного отца, чем того, чье имя он носил, и побеждало даже
завистников; имя Сципиона было у всех на устах в лагере и в столице. Даже
Катон, отнюдь не щедрый на похвалы, за несколько месяцев до смерти (он умер в
конце 149 г., не дожив до исполнения своего заветного желания — разрушения
Карфагена) применил к молодому воину и его бездарным соратникам гомеровский
стих: «Он один — человек, остальные — блуждающие тени».
Между тем наступил конец года и вместе с ним смена главного командования.
Консул Луций Пизон, явившийся в армию с большим опозданием (148 г. до н.э.),
принял начальство над сухопутной армией, а Луций Манцин стал во главе флота.
Но если их предшественники добились немногого, то при новых военачальниках
дело совершенно не двигалось вперед. Вместо того, чтобы осаждать Карфаген или
выступить против армии Гасдрубала, Пизон производил нападения на мелкие
приморские финикийские города — большей частью тоже безуспешно. Так,
например, город Клупея отразил его нападение; осада Гиппона Диаррита длилась
все лето; осажденные два раза сжигали осадные машины римлян, и последние в
конце концов позорно отступили. Город Неаполь, правда, был взят, но
разграбление его в нарушение данного слова не могло содействовать дальнейшим
успехам римского оружия. Карфагеняне воспрянули духом. Нумидийский шейх Вифий
с 800 всадников перешел на их сторону. Послы карфагенян пытались завязать
сношения также с царями Нумидии и Мавретании и даже с македонским лже-
Филиппом. Пожалуй, не столько военные действия римлян, сколько внутренние
раздоры среди самих карфагенян помешали тому, чтобы их дела приняли еще более
благоприятный оборот. Так, эмигрант Гасдрубал возбудил недоверие к другому
Гасдрубалу, бывшему военачальником в городе; поводом для подозрений послужило
родство последнего с Массиниссой, и он был убит в здании городского совета.
Чтобы создать перелом в тревожном положении дел в Африке, Рим решил
прибегнуть к чрезвычайной мере — назначить главнокомандующим единственного
человека, стяжавшего славу на поле сражений в Ливии и носившего имя, которое
как бы предопределяло его для этой войны. Решено было вместо должности эдила,
которой Сципион добивался в это время, предоставить ему консулат до
установленного срока, устранив законы, запрещавшие это, и вместе с тем
специальным постановлением поручить ему ведение войны в Африке, Сципион
прибыл в Утику (147 г. до н.э.) в очень важный момент. Римский адмирал
Манцин, на которого Пизон возложил номинальное продолжение осады, занял
крутую скалу, отдаленную от города и почти не защищаемую; она находилась на
малодоступной стороне предместья Магалии. Здесь Манцин сосредоточил почти
весь свой немногочисленный отрад, надеясь, что ему удастся проникнуть отсюда
в предместье. Действительно, нападающие уже проникли было в ворота, и весь
лагерный сброд массами устремился в Магалию в надежде на добычу. Но
карфагеняне оттеснили врага к скале, где римляне очутились в крайней
опасности, так как не имели продовольствия и были почти совершенно отрезаны.
Такое положение застал Сципион. Он немедленно посадил на корабли прибывшие с
ним войска и ополчение города Утики и отправил их к угрожаемому пункту. Им
удалось спасти находившийся там отряд и удержать за собой скалу. Устранив,
таким образом, ближайшую опасность, новый главнокомандующий отправился в
лагерь Пизона, чтобы принять начальство над войском и повести его обратно к
Карфагену. Но Гасдрубал и Вифий, воспользовавшись его отсутствием,
передвинули свой лагерь к самому городу и возобновили нападение на римский
отряд, стоявший на скале у Магалии. Однако и на этот раз Сципион вовремя
прибыл на помощь с авангардом своих главных сил. После этого римляне
возобновили осаду и вели ее упорнее прежнего. Сципион прежде всего очистил
лагерь от большого обоза и от маркитантов и снова ввел строгую дисциплину.
Скоро оживились и военные действия. Римляне ночью пошли приступом на
предместье. Придвинув к стене осадную башню одинаковой высоты с зубцами
стены, они перебрались на стену и отворили небольшую калитку, через которую
устремилось все римское войско. Карфагеняне сдали предместье и лагерь у
городских ворот и поручили Гасдрубалу главное начальство над городским
гарнизоном, состоявшим из 30 000 человек. Новый комендант проявил спою
энергию прежде всего в том, что приказал вывести на стены всех взятых в плен
римских солдат, подвергнуть их жестоким истязаниям и затем сбросить вниз на
глазах у осаждающей армии. Когда этот поступок вызвал порицания, введен был
террор и против карфагенских граждан.
Сципион, заперев осажденных внутри города, старался совершенно отрезать его
от сообщения с внешним миром. Свою главную квартиру он расположил на
перешейке, соединяющем карфагенский полуостров с материком. Здесь, несмотря
на неоднократные попытки карфагенян помешать его предприятию, он построил
большой укрепленный лагерь во всю ширину перешейка, совершенно отрезавший
город со стороны материка. Но в гавань все еще приходили суда с
продовольствием: ладьи отважных купцов устремлялись сюда в погоне за
прибылью, корабли Вифия пользовались каждым попутным ветром, чтобы доставлять
в Карфаген продовольствие из города Нефериса, находившегося на берегу
Тунисского залива. Поэтому хотя городское население уже терпело нужду,
гарнизон получал еше достаточное снабжение. Тогда Сципион решил соорудить
между земляной косой и берегом залива каменную плотину шириной в 96 футов и,
таким образом, запереть вход в гавань. Это мероприятие сначала вызвало
насмешки карфагенян, считавших его неосуществимым. Но когда постройка плотины
подошла к концу, для города, казалось, не было больше спасения. Но одна
неожиданность уравновесила другую. Пока римские рабочие строили плотину, в
карфагенской гавани в течение двух месяцев днем и ночью велись какие-то
работы, причем в такой тайне, что даже перебежчики не могли сказать, что
замышляют осажденные. Когда римляне закончили плотину, запиравшую вход в
гавань, внезапно из той же гавани вышли в залив 50 карфагенских трехпалубных
Страницы: 1, 2, 3, 4
|
Главная